Между «я» и «мы». Анни Эрно. Годы

Французская писательница Анни Эрно дебютировала в 1974 году с романом «Пустые шкафы», тема которого была для Франции в некотором смысле революционной. Несмотря на публикацию «Второго пола» Симоны де Бовуар и либерализацию гендерных отношений после мая 1968 года, тема прав женщины еще требовала своих летописцев и защитников. В этом романе Эрно описала свой опыт нелегального аборта и отдаление от французской среды. На сегодняшний день писательница пользуется международным признанием. Ее тексты изучают во французских и американских университетах. Многие ее книги автобиографичны и представляют собой свидетельство эпохи. Не исключение и работа 2008 года «Годы», перевод которой на английский в 2019 вошел в короткий список Международной Букеровской премии. Бывают книги-свидетельства, где на исторические реалии накладываются события в той или иной мере вымышленные. В них есть сюжет, динамика, герои психологически развиваются, спорят, меняют убеждения или придерживаются своих принципов.  Так вот «Годы» - это совсем другой случай. Этот роман-свидетельство - беспримесный. Несмотря на то, что здесь действует рассказчица, которая проживает целую жизнь, главный герой – это сама Франция. Ее политика, ее история, ее надежды. «Годы» - книга о неумолимом течении времени.

Анни Эрно оглядывает либо свою жизнь, либо жизнь кого-то похожего на себя, некоего коллективного «я», обращение к которому стало элементом ее творческого метода. Дело в том, что в «Годах» рассказчица почти ничего не рассказывает о своих книгах и лишь мечтает о том, что и как напишет, тогда как сама Эрно до 2008 года опубликовала множество книг и стала состоявшимся автором. Рассказчица в «Годах» разглядывает фотографии, первые, где она еще ребенок, и последние, на которых ей за шестьдесят. Это движение от фотографии к фотографии создает движение самого романа. Каждая фотография – это не просто запечатленные фигура и лицо. Это целая эпоха. Вместе с коллективным «я» Анни Эрно вспоминает, какой была жизнь Франции, начиная с 1940-х. 

Детство тех, кто родился в начале войны или незадолго до нее, было уже омрачено сожалением. Так хотелось бы во всех деталях запомнить Освобождение, но увы, память удержала слишком мало. Поэтому приходится полагаться на рассказы других. Это было время запретов, которые обеспечивали правильность жизни. Даже французский язык был устроен так, чтобы порицать негодяев, хвалить способных, уважать высокопоставленных, и все для того, чтобы жить как положено – есть досыта и умереть в своей кровати. Такому языку обучали в школе и только дома можно было использовать «обыденный» французский для привычных вещей. Мир был мал, он ограничивался родным городом, максимум округом. Все, что за пределами, казалось нереальным. Все вещи имели ценность, эпоха тотального потребления еще не наступила. То, что дети постоянно росли, родителей только огорчало. Им приходилось пришивать на юбки дополнительные полосы, покупать обувь навырост, которая становилась мала уже через год. Ничто никогда не выбрасывалось. Содержимым ночных горшков удобряли землю в саду, навоз от прошедшей по улице лошади шел на горшки с цветами, газеты нужны были, чтобы заворачивать овощи или сушить промокшую обувь. Уровень жизни в семье рассказчицы был очень скромным. Не было ни холодильника, ни ванной комнаты, туалет был во дворе и она по-прежнему ни разу не была в Париже. Одноклассницы в этом плане могли похвастаться куда большим.

В сороковые и пятидесятые религия играла очень большую роль, все ходили на воскресные проповеди и соблюдали пост. Но, конечно, молодежи это было скучно. Список фильмов, которые были запрещены к просмотру девушкам-подросткам, был гораздо больше списка разрешенных фильмов. Но смотреть хотелось именно запрещенные.

В это время, уже выходя из подросткового возраста, рассказчица окунулась в современный мир. Она испытывала ощущение абсурда (очевидно, вслед за Камю) и тошноту (очевидно, вслед за Сартром). Она клеила на тетради фотографии с Бриджит Бардо, переписывала стихи Превера и тайком читала «Здравствуй, грусть» Саган. Для взрослых все это было грехом, дети, казалось им, никого не уважали. Но для самих детей это было окном в мир как раз-таки без греха и ограничений. Это родители говорили о «мудрости границ» и считали, что дети слишком многое просят у жизни. При этом экзистенциализм не был для девушки просто модным поветрием. Как-то, когда у нее прямо на уроке математики обострился энтерит, она вышла на улицу и подумала о Рокантене из «Тошноты» Сартра, о том, что небо пусто и Бог молчит. Эти переживания стали ее собственными. Впрочем, ощущение покинутости настигает ее и во время праздников. Рассказчица «Лет» и, очевидно, сама Анни Эрно – это порождение своего времени. Их опыт – это опыт эпохи. В молодости героиня «Лет» в экзистенциалистском духе подумывала о самоубийстве и размышляла о подходящем способе, то ли задохнуться в спальнике, то ли наесться снотворного. Жизнь для нее описывалась словами Шекспира – это история, наполненная шумом и яростью, рассказанная идиотом и не значащая ничего. Замуж она не хочет, детей тоже, ее идеал – свободные отношения, она не думает, что станет хорошей матерью. Да и вообще семья и устремления духа не совместимы. Правда, приходится поволноваться. Уже восемь недель нет месячных. Из-за этого смерть Мэрилин Монро, а позже убийство Кеннеди проходят мимо нее. Впрочем, не весь ее страх является личным. Она испытывает также коллективный страх, присущей всей Франции.

Мир поделен на две части, по границе которых проходит железная стена. На западе солнце и краски, на востоке тьма и холод, снег и советские танки, которые однажды наверняка пересекут французскую границу и войдут в Париж, как они уже вошли в Будапешт.

Чем дальше Освобождение, чем сильнее меняется европейское общество. Теперь уже на пляжах девушки загорают в бикини. Это раньше они сидели на гальке и только окунали ноги в воду, приподнимая юбку. Теперь про таких, кто застенчив и не хочет веселиться в коллективе, говорят: у них комплексы. Наступает новая эпоха – «общество досуга». Обилие вещей понемногу начинает маскировать мельчание идей и истощение веры. Как и многие, героиня, снова вслед за своим временем, ощущает фальшь капитализма. Война во Вьетнаме – это повод восстать, а Китай Мао – повод помечтать. А пока можно раствориться в радости, которую приносит музыка The Beatles.

Впрочем, к этому времени героиню уже нельзя назвать юной девушкой. Она замужем, у нее ребенок. Но это не суть ее жизни, это всего лишь детали, атрибуты. Саму себя она ощущает лишь в своих размышлениях. Ее подлинные мысли не о том, как говорят и одеваются люди, не слишком ли высоки тротуары для детской коляски или даже война во Вьетнаме. Подлинные мысли касаются ее существования, экзистенции. Их нельзя передать другим, но можно, наверное, было бы выразить в книге.

Наступил май 1968 года. Все перемешалось. Во все учреждения, имеющие строгое предназначение, теперь допускались все и делалось здесь тоже все. В каком-то смысле не осталось ничего священного. Слова смешивались с действиями. В ход шли даже булыжники. Правда, после окончания майских событий, туристы, посещавшие Париж, задавались вопросом, куда же эти вырванные булыжники подевались. Так или иначе, героиня называет 1968 первым годом мира. И снова она ощущает свою принадлежность к эпохе. Эта принадлежность во всем – в манере одеваться, носить жилеты без рукавов с глубоким вырезом и расширяющиеся книзу брюки (по-французски они называются «ногами слона»), в манере читать те или иные издания, негодовать по поводу ядерной энергетики и сброса моющих средств в океан, в манере принимать идеологию хиппи. И все это придавало молодежи ощущение правоты в любых обстоятельствах.

В начале 1970-х героиня переезжает в столичный округ из провинции. Она обычный преподаватель, правда, очень мало сообщает о личной жизни и работе. О политических и социальных изменениях она говорит куда больше. В 1980-х, например, происходит целый ряд изменений, среди которых отмена смертной казни, выплаты за аборт, урегулирование ситуации с незаконными иммигрантами, признание гомосексуалистов, увеличение отпуска на одну неделю и сокращение рабочей недели на час. Но спокойствие, как пишет героиня, было замутнено.

Эпоха потребления вошла в фазу расцвета. Супермаркеты сменились гипермаркетами, а гипермаркеты стали расти еще больше. Раньше по магазинам ходили с корзинками, теперь с тележками, причем, наклоняясь, ты уже не мог достать до ее дна. Товары появляются задолго до того, как они нужны. Предметы для школы рекламируют, когда дети еще не ушли на каникулы после предыдущего учебного года. Игрушки на Рождество – на следующий день после Праздника всех святых, купальники – в феврале.

Когда рухнул СССР, это вызывало сложные чувства. Теперь бывших советских граждан можно было видеть бегущими в магазины Восточного Берлина. Их жалкая одежда и авоськи в руках вызывали жалость. А неопытность в вопросах потребления умиляла. Затем этот спектакль коллективного желания обладать материальными благами начал вызывать досаду. Жители бывшего СССР не демонстрировали высоты свободы, чистой и абстрактной, которую для них ковали революционеры. Далее героиня делает такое неоднозначное признание: мы их любили больше, когда они стояли в очереди за сосисками или книгами, лишенными всего, чтобы смаковать свое счастье и превосходство принадлежности к «свободному миру».

Анни Эрно вместе со своей героиней-рассказчицей фиксирует все крупные события времени – теракты во Франции, пьяного Ельцина, скандал с Моникой Левински, вторжение США в Ирак. И, конечно, технологический прогресс с наступлением эры Интернета. Дети больше не страдали от паразитов и почти никогда не умирали. Теперь можно было родить с помощью искусственного оплодотворения, а сердца и почки пожилым людям пересадить. «Дерьмо и смерть следовало сделать невидимыми». В эти годы героиня представляет свою жизнь как пересечение двух осей. Горизонтальная – это все, что с ней случилось, все, что она увидела и услышала. А вертикальная – это все лишь несколько образов, погружающихся в ночь. Тем не менее она живет, пожалуй, полной жизнью. Она давно разведена, но у нее есть молодой любовник. Во время встреч с ним она вспоминает молодость. Повторение прошлого заполняет пустоты в ее душе и дает ощущение завершенности. После пятидесяти она, похоже, перестает меняться. В шестьдесят шесть она думает так же и имеет те же вкусы, что и пятнадцать лет назад.

2000-е годы – это для нее эра тотального настоящего, конец истории. Это настоящее тотально и захватывает ее целиком. Вообще, несмотря на выраженный индивидуальный голос, «Годы» - это попытка поведать о событиях прошлого от лица коллективного «мы». Эрно часто пишет, что «мы думали так-то», или «мы голосовали за того-то», или «мы ожидали того-то». Но трудно точно понять, от имени какой-части Франции она говорит. Если Франция, по ее словам, была в целом довольна Миттераном, то разве те, кто голосовал за других кандидатов на выборах 1981 года, не французы? Однако, по-видимому, «мы» Эрно на них не распространяется. И вот другое высказывание от лица «поколения». Эрно пишет, что у нее и ее сверстников было ощущение, что все революционное в мире – это заслуга французов. Конец рабских условий на стройках Гданьска и выступления на площади Тяньаньмэнь, вся борьба прошедшая и будущая – все это имело истоком Французскую революцию.

Анни Эрно и ее героиня очень точно формулирует свою писательскую задачу и одновременно трудности на пути ее осуществления. Они хотели бы связать нитью повествования многочисленные и разрозненные образы себя самих и мира, начиная с рождения во время Второй мировой войны и до сегодняшнего дня. Личное существование, сплавленное с движением поколения. И здесь подстерегают трудности. Как одновременно выразить ход исторического времени, изменение вещей, идей и нравов и личную жизнь женщины, соединить фреску, на которой изображены десятки лет истории, и поиск себя за ее пределами? Нужно сделать выбор между «я» и «она»/«мы». В «я» слишком много постоянства, ограниченности и удушливости, а в «она»/«мы» много внешнего, много отдаления. В итоге «Годы» - это попытка угнаться за временем, остановить его и разглядеть. Анни Эрно скорее свидетель и комментатор, чем участник. Она так и признается: жизнь Франции и ее собственная шли как бы параллельно, не пересекаясь. Судя по этой книге, писательница отдала себя карьере скромного преподавателя и никогда не лезла на баррикады. «Годы» - это что-то вроде дневника ощущений и наблюдений, где вместо календарных дней, к которым привязаны записи, все крупные общественно-политические события с 1940 по середину 2000-х. Зачем же обращаться к прошлому? Ответ следует из последней фразы: «спасти что-нибудь из времени, которое никогда больше не вернется». 

Текст написан по оригинальному французскому изданию до появления русского перевода (М.: Эксмо, 2021).

Сергей Сиротин