Приветствуем вас в клубе любителей качественной серьезной литературы. Мы собираем информацию по Нобелевским лауреатам, обсуждаем достойных писателей, следим за новинками, пишем рецензии и отзывы.

Конец забвения. Сергей Лебедев. Предел забвения

Имя Сергея Лебедева не очень хорошо известно российскому читателю. В 2011 году его дебютный роман «Предел забвения» вошел в Длинные списки премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга», но дальше этого не продвинулся. Вниманием критиков эта книга также не могла похвастаться. Но удивительно: не замеченный на родине, этот роман оказался интересен сразу двенадцати издательствам Германии, которые, как уверяет аннотация издания «Эксмо», буквально сражались за право выпустить книгу. Благосклонно восприняли роман во Франции и Чехии. Аннотации можно верить или не верить, но в Германии книга действительно вышла — в 2013 году в крупном уважаемом издательстве S. Fischer Verlag. А сейчас, через пять лет после русского издания, «Предел забвения» прорвался на самый крупный зарубежный рынок — англо-американский. Его английский перевод, выполненный Антониной Буис (Antonina W. Bouis), вышел в небольшом независимом издательстве New Vessel Press — но вошёл в Короткий список американской премии BTBA-2017, присуждаемой лучшей переведенной книге.
 
Что же это за «пропущенный роман»? И кто его автор?
 
Сергей Лебедев родился в 1981 году. Согласно информации на сайте издателя, «в пятнадцать лет вошел в команду хитников, нелегальных старателей, охотников за драгоценными камнями и редкими минералами. Восемь полевых сезонов проработал на севере России и в Казахстане, разыскивая в тайге и в горах заброшенные месторождения, шахты и штольни, которые когда-то разрабатывались зэками ГУЛАГа. …Работает в газете «Первое сентября». Очевидно, именно эти суровые, ничуть не туристические полевые сезоны позволили ему своими глазами увидеть бывшие лагеря и поселения ссыльных, войти в тот мрачный мир, впервые открытый читателю Солженицыным и Шаламовым. Так что Сергей Лебедев написал о своем опыте. Очень подробно, очень достоверно и очень искренне. Его герой — носитель памяти о прошлом страны. И он чрезвычайно остро переживает то, что, казалось бы, переживать не должен в силу принадлежности к совсем другому поколению.
 
Его герой следует путем воспоминаний, начиная с самых ранних. Детство он проводил на даче, где его жизнь тесно переплелась с жизнью пожилого соседа, которого он с заглавной буквы называет Вторым дедом. Второй дед — человек-загадка. Никто ничего толком не знает ни о нем, ни о его прошлом. Слепой, он замкнут и никого не пускает в свою жизнь. Тем не менее ему удается сблизиться с семьей мальчика и даже войти в роль ее мудрого советчика. Например, когда мальчик ещё только должен был родиться, все опасались тяжёлых родов и даже подумывали о прекращении беременности, но именно Второй дед настоял на том, чтобы ребенок появился на свет. Так он незримо вошёл в его жизнь. Уже ребенком, воспринимая внешний мир во всех его красках, мальчик понял, что Второй дед то ли его к чему-то готовит, то ли просто имеет на него какие-то виды. А спустя годы Второй дед буквально передал ему часть своей природы через кровь. Мальчика сильно покусала собака, и Второй дед согласился предоставить свою кровь на переливание — как оказалось, ценой собственной жизни. Повзрослев, мальчик, ставший уже молодым человеком, решает выяснить, кто же таков Второй дед, и поиски приводят его на север, где он узнает, что этот старик в прошлом был начальником лагеря при карьере и лично отвечал за массовую гибель людей. У него были жена и ребенок, но он их фактически сам свёл в могилу, слишком увлекшись своей забавой — «испытанием людей на смерть». Рассказчик видит своими глазами ожившее прошлое. Он понимает, что ничем не искупить эту вину, и добровольно берет ее часть на себя.
 
Герой книги не по собственной воле становится исследователем и хранителем памяти. Родство по крови со Вторым дедом и, следовательно, его прошлое были ему навязаны. То ли ребенок вырос слишком восприимчивым, то ли действительно свою роль сыграла перелитая кровь, но рассказчику по-настоящему удается почувствовать весь тот ужас и безнадежность, которые пришлось испытать заключенным. Он видит реальные бараки, где они жили, наблюдает за игрой света карьера, где они добывали руду, дышит тем же воздухом покинутости и бесприютности и даже отправляется искать островное поселение, куда отправляли раскулаченных, поскольку даже в лагере их оставлять не позволялось. Все это становится для него частью собственной жизни, ее ежесекундной реальности. Он, кажется, понимает Второго деда, но лишь в том смысле, что способен нанизать эпизоды его биографии на некий смыслообразующий стержень. Но сам этот стержень он понимать отказывается. Ещё в детстве он чувствовал, что Второго деда нельзя любить. Теперь он знает почему — слишком много неразумного, бессмысленного зла он причинил. Лагерь был для него смыслом вселенной. Даже ребенку своему он подарил не какую-то там обычную игрушку, а копию реального лагеря в миниатюре, чем свёл сына с ума. Удивительно, как время породило подобных людей. Второй дед совершенно не испытывает чувства вины и не считает, что сделал что-то плохое. Лишь для его неродного внука эта вина очевидна. Она — в «преступлении против действительности».
 
В пожилом возрасте Второй дед и сам начал бояться смерти, хотя некогда легко убивал других. Но это опять же не проистекает из чувства вины. Он боится не самой смерти, не возможного наказания на том свете, а просто, как пишет Лебедев, ее голого факта. И остаётся неясным, почему же Второй дед привязался к мальчику и что он хотел ему передать. Было ли это скрытым желанием покаяния? Хотел ли он воспитать его подобным себе? Рассказчик много размышляет об этом, но однозначного ответа не знает.
 
Герой Лебедева остро чувствует не только время, но и пространство. Это началось еще в детстве. И ощущение, что местность влияет на человека, может быть, даже больше, чем родители и воспитание, он сохранил и во взрослой жизни. Много позже во время поездки он встречает беглого зэка. Тот умирает от голода и, кажется, готов съесть его самого. Вместо того, чтобы сообщить в милицию, герой кормит его, хотя это смертельно опасно, ведь зэк его может просто убить. В чем причина такого великодушия? Именно в пространстве, в его законах. Герой понимает, что, если вызовет милицию, то прошлое оживет, вернется, унесет его подобно быстрой реке, и вот ему уже как будто слышится лай конвойных собак. Пространство сопротивляется этому, не хочет возврата старого времени.
 
Вообще у Лебедева очень много зарисовок быта и природы северной тундры, и общая картина вырастает нерадостная. Писатель называет нас оккупантами на собственной земле. Советские люди как-то грубо осваивали территории, не облагораживая их. На севере кругом одни только бараки, заборы и колючая проволока. Все живут, словно ожидая врага, от которого надо спрятать добро. Лебедев идёт дальше и говорит о том, что даже сейчас «лагерь не ушел — он размазался по пейзажу». Лагерь для него — это универсальная константа советского бытия, нечто, что будет очень непросто оставить позади, по крайней мере, в северной тундре.
 
Читать «Предел забвения» сложно. Это не вполне роман. Романного вещества здесь сто страниц, остальные триста — идущие сплошным потоком размышления. Лебедев не просто остро чувствует время, территорию, прошлое и людей. Он чувствует сверхостро. Он способен описывать свой сон, в котором звучит все та же тема лагеря, на тридцати страницах. Его сон преломляется в деталях, умножается в подробностях, каждую мельчайшую частность автор выставляет на суд читателя, как будто именно она, эта маленькая деталь, самая важная. Он стремится проникнуть в природу окружающего мира, зарыться в него словом, постигнуть его законы. Часть размышлений Лебедева очень глубока, часть (впрочем, небольшая) иногда — в силу избытка — кажется пустым умствованием. От этих страниц, которые идут одна за другой без разбавления динамичными событиями, действительно можно устать. Кажется, что исповедальность стала для писателя самоцелью. Он сам про себя признается, что «страдает самовлюбленностью горя». Есть у него и своя теория времени, главное положение которой в том, что забвение возможно — и в нем как раз заключался замысел лагерей. Но всего этого, этих размышлений, самокопания, длиннот в описании местности и людей — кажется слишком много. На каждой странице встречаешь: «я почувствовал», «я понял», «я осознал». Именно через себя и свою душу Сергей Лебедев хочет отразить то, что многие хотели бы забыть.
 
И все же «Предел забвения» — уникальный текст. Уникальность его состоит в том, что в юном возрасте его автор избрал для себя стезю памяти, и в слове попытался вернуть всем ссыльным и заключенным право на жизнь. Забвению должен быть положен конец — вот главная мысль книги. Да и сам писатель заплатил за свой опыт духовной свободой, ведь родина, по большому счету, стала для него тюрьмой. Но одновременно его текст слагается в иногда неприятную, грузную гармонию рефлексивных избытков, читать которую становится испытанием. От этой книги трудно получить чисто эстетическое удовольствие — слишком велико давление этической компоненты. Это однозначно не праздное чтение. Оно трудное, иногда почти мучительное, но необходимое для того, чтобы понимать, чем была и чем отчасти осталась Россия.
 
Осталось ответить на вопрос: почему за не самую легкую книгу не самого раскрученного автора книгу так ухватились зарубежные издатели?
 
Им, конечно, виднее, но у русского читателя может сложиться ощущение, что книга Сергея Лебедева хорошо укладывается в западные стереотипы восприятия России, заданные Солженицыным: коммунизм тождествен тоталитаризму, Советский Союз — тюрьма народов, здесь все либо заключенные, либо надзиратели. «Предел забвения» в общем-то продолжает эту линию. Книгоиздание — процесс очень инерционный. «Изменить линию» — дело очень долгое и требующее сознательных усилий. Кто их приложит?
 
Сергей Сиротин
 
Опубликовано на сайте ГодЛитературы.РФ (03.07.2017)

There are 2 Comments

Осталось ответить на вопрос: почему за не самую легкую книгу не самого раскрученного автора книгу так ухватились зарубежные издатели?

Тут как бы и нет никакого вопроса. Западный читатель подготовлен в отличие от российского к таким книгам. Наши интеллектулы ("критики", премиальное жюри) всячески пытается усреднить свой выбор и все оригинальное, сложное и необычное зачастую даже в лонг не попадает, хотя небольшой процент бывает. А такие же переводные книги зачастую удел энтузиастов (например, то же "Скрытое золото XX  века"), книги под редакцией Ильи Данишевского или Издательства Ивана Лимбаха.

Трудно сказать, много ли читают в Европе и какие там вкусы. Солженицына в своё время там восприняли на ура, отсюда и традиция восприятия России до сих пор. Иначе успех Лебедева объяснить нельзя. Я не думаю, что там много подлинных читателей. У меня есть два взаимоисключающих примера со времен когда я жил в Европе. В доме психолога, жены моего научного руководителя, я обнаружил французские переводы Нагиба Махфуза. С другой стороны, в доме тех, кто книги не покупает и не читает, я нашел книгу Барака Обамы. Поэтому возможно, в целом народ там читает нон-фикшн. Интересующиеся литературой могут прочитать Лебедева, но в целом я думаю, что там читают Обаму.