Автор Тема: Мое творчество  (Прочитано 8433 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

Оффлайн Танатософ

  • Библиотекарь
  • **
  • Сообщений: 33
  • Рейтинг: 4
  • Иноумный софист
    • Просмотр профиля
Мое творчество
« : 04.09.2007, 00:54:45 »
«Спектакль на крыше»
рассказ

Какого дьявола он так усердствовал, доказывая, что суицид лучший выход? Бедный Джакомино теперь лежит на грязном, пыльном асфальте бесформенным мешком с торчащими поломанными костями, в луже собственной алой крови. Голова Джакомино неестественно вывернута назад, словно он еще в полете хотел обернуться, проситься с другом. Слипшиеся в сосульки густые черные волосы прикрывали то, что когда-то было прекрасным смуглым лицом с правильными чертами и чуть припухлыми губами, сладкими и нежными. Уста – не познавшие страстного женского поцелуя.

Джакомино умер средь белого дня, после сиесты, в самый разгар жаркого и знойного августовского дня. Вокруг трупа медленно собирались пресыщенные спагетти с пармезаном под сладковатым томатным соусом люди, в которых все еще играло прохладное белое вино из Асти. Наверху, на одной из Миланских крыш, свесив ноги, укутанные до голени в спортивные шорты, горевал двадцатилетний паренек в белой футболке и синей джинсовой шапке, скрывавшей в тени расстроенное и слезное лицо. Ферранте не мог поверить, что он сможет убедить Джакомино. Почему его друг поступил именно так? «Почему он, а не я!» ― безмолвно разносился крик боли за лучшего друга. Друга, с которым проведено столько хороших моментов в короткой жизни.

Ферранте вспомнил, как они вместе росли, ходили в школу. Как вместе катались на велосипедах. Как вместе попробовали темное баварское пиво, затем и вино. Им определенно нравилось терпкое десертное вино с коньячно-рубиновым цветом, отдающее привкусом кориандра и грецкого ореха. Ферранте вспомнил случай, когда они навеселе, спустились по балкону этажом ниже и влезли в чужую квартиру, полную всякой электроники и красивых дорогих вещей. Им тогда было забавно чувствовать себя большими, взрослыми. Но никогда, никто из них не боялся высоты, так почему теперь, когда его друг прыгнул вниз, Ферранте одолевает страх и желание поскорее уйти, покинуть злосчастное место, но не может, словно страх крепко-накрепко приковал его к парапету. «Санта Мария Лючия! ― взмолился паренек, ― За что?! Что он сделал не так? За что ты, присная дева, забрала его жизнь, а не мою!»

― Ферранте! ― вспомнил он голос своего друга.

Тот ворвался на крышу в холодной испарине. Паренек посмотрел на него: милое лицо было искажено страхом.

― Ферранте! Не делай этого!

― Почему? ― ответил он, вновь отвернувшись. Помнил, как голос звучал тоскливо и обреченно.

― Потому, что еще можем повеселиться, как никто и никогда не веселился.

― А смысл? И всю жизнь продолжать веселиться, врываться в квартиры, жить за чужой счет? Мне надоело, слышишь, Джакомино, надоело. Веселись один.

― Да, какое веселье без тебя! Прошу, не делай этого.

― Не делать что? Сидеть на крыше или не прыгать? Никто и не заметит, что меня не стало. Я ведь никому не нужен.

― Нет, ты нужен мне, Ферранте! Оставь эту затею! В ней нет смысла!

― Смысла нет? Отчего же. Я более не буду жить и страдать. Это ведь благо. В этом есть смысл.

― Ферранте! Нет. Вспомни, как мы с тобой дружили…

― Жизнь меняется. И мне она больше не мила.

― Да послушай меня, Ферранте, помнишь свою Грацию?

― Ах да, та, которая отшила меня в пятом классе. И потом унижала при своем новом любовнике? Ты мне хочешь напомнить это, малыш Джакомино. Ты ребенок, ты им остался. Ты ничего не понимаешь в жизни, поэтому и решил отговорить меня. Зря.

― Нет, Ферранте, Грация любит тебя.

― Она унижает меня. Она ненавидит меня. Она чурается меня, как прокаженного, что же она может вообще полюбить каменным сердцем. Разве что статую футболиста.

― О, Санта Мария! Вразуми этого безумца! Ты понимаешь, что ты творишь Ферранте?! Ты лишаешь себя жизни.

― Я? Понимаю. И иду на это сознательно.

― Ферранте у тебя еще вся жизнь впереди! Одумайся. Пойдем, выпьем пива.

― Пей один. Мне и здесь хорошо.

― Но на земле привычнее, не искушай судьбу, Ферранте.

― Да, ты прав, на земле привычнее. Ты, что согласен на мою смерть?

― Ты придурок, Ферранте!

― И ты, мой друг, возненавидел меня? Что ж теперь меня точно ничто не удерживает…

― Стой! Ферранте не делай этого!

― Почему?

― Потому, что это сделаю и я!

― Давай, вместе будет веселее. Ты ведь этого хотел, прожить жизнь весело – это самый быстрый способ.

Нависла тишина. Ферранте посмотрел вниз, рядом с цветочной клумбой, располагалась небольшая заасфальтированная площадка с несколькими скамейками, остальные были скрыты под белым навесом, прилегающим к зданию. Поняв, что может упасть на мягкую разрыхленную почву, Ферранте пересел. Теперь он точно может спрыгнуть на асфальт и разбиться. «Странно, но сердце бьется ровно, ― заметил он, ― словно ничего моей жизни не угрожает. Странно, но, наверное, так и должно быть».

― Ферранте, я больше так не могу.

Он почувствовал, как изменился голос Джакомино. Стал усталым, пасмурным, словно не живым. Но Ферранте не хотел сдаваться на полпути:

― Что и тебе надоело жить? Давай же, говорю, присоединяйся.

― Не надо, Ферранте. Оставь эту затею.

― Почему? Потому, что ты хочешь меня отговорить, или же хочешь выпить пива?

― Ферранте!

― Что, «Ферранте»? Я семнадцать лет Ферранте! И если ты не заткнешься, я сделаю это прямо сейчас!

Он вскочил на ноги и распростер руки, как ангел, которого они видели на одном из кладбищ. Ангел настолько запал в душу Джакомино, что Ферранте просто не мог не повторить эту фигуру, стоя одной ногой в могиле.

― Не-ет!

― Что-то случилось, малыш Джакомино?

― Что ты делаешь! Кончай этот спектакль!

― Спектакль? Разве это всего лишь край сцены? Нет, это парапет, и внизу меня ожидает долгожданная смерть!

― Неправда! Прекращай играть, Ферранте!

― У-у-у-у… ― он наклонился вперед, балансируя на одной ноге, словно циркач.

― Не пугай меня, Ферранте!

― Пугать? Смотри в глаза жизни. Вот она - самая пугающая правда! Один шаг, и нет человека. Восхитительно!

― Я боюсь, Ферранте.

― За меня? Не бойся, уж как-нибудь я смогу договориться в чистилище с местными. Ты же меня знаешь.

― Знаю, поэтому и говорю: отойди от парапета.

― Чтобы занял его ты, Джакомино. Спустись с небес! И выпей пива.

Вновь настала тишина. Жаркий ветер внезапно подул со стороны Альп, и Ферранте решил не испытывать судьбу, и вновь присел, свесив ноги. Такого адреналина он давно не получал. Это его завораживало и возбуждало.

― Я не могу, ― почти шепотом произнес Джакомино.

― Не можешь что? Отговорить меня? Так и не надо. Я счастлив.

― Не могу выносить это! Я всегда был вторым. Ты! Только ты можешь меня переговорить. Это не выносимо!

― Джакомино! ― всерьез испугался Ферранте и обернулся.

Друг уже бежал. Он вскочил на парапет, оттолкнулся, как делают это пловцы, и полетел, подобно парашютисту. Ферранте видел это, словно в фильме, мутно и недоверчиво. «Неужели, он все-таки сделал это?!» Джакомино пролетел вперед спасительных два метра. Если бы он упал в их пределе – его падение затормозил бы навес. Нет, он пролетел дальше, широкие спортивные штаны и футболка надулись куполом. Джакомино падал на асфальт. Ферранте видел, как друг хочет в последний раз посмотреть, доказать, что хоть он остался в живых…

Затем все закончилось… Ферранте, сидел на парапете, свесив ноги, и не был в силах пошевелиться. Жизнь без друга потеряла всякий интерес. Паренек думал, зачем же он затеял этот спектакль с переменой ролей? Зачем позволил Джакомино пытаться отговорить его, стараясь отговорить себя? Почему Ферранте не подумал, что сильнее его? Что этот спектакль ни к чему хорошему не приведет? Веселая беззаботная жизнь в миг озарилась черным светом грусти. Ферранте встал и ушел с крыши. Он хотел прыгнуть следом, но не мог. Не мог простить себе гибель друга.

Он ушел, спустился. После того дня Ферранте каждый день приходил на могилу малыша Джакомино, над которым возвышался тот же ангел с распростертыми руками, но голову изваяли так, что как будто он оборачивается, смотрит. Взгляд белого ангела притягивал Ферранте. Ему казалось, что, глядя на него, он видит, как с ним прощается его единственный друг – малыш Джакомино.

"3d6 максимум"
рассказ

«Смой злое с сердца твоего, Иерусалим, чтобы спастись тебе: доколе будут гнездиться в тебе злочестивые мысли?» (Иеремия 4:14)

В сумерках летнего дня, пропитанного зноем и духотой, пыль клубилась по улицам; она сдавливала горло, обжигала легкие, вызывала кашель; вечер черпал силу в городе, укрытому огненным шатром солнца, лучи которого отражались в окнах, распахнутых и закрытых, занавешенных или в остатках разбитых стекол. Голоса усиливались, шли отовсюду, где-то кричали, звонко, иные рыхло, почти рыком, другие сипели, хрипели. Голосили вокруг: со всех ветров. Звуки сдавливали, волновали барабанные перепонки, в них помимо окружающих звуков слышалось четкое безудержное сердцебиение.

Сигналила «Ауди», за ней ревели седаны и купе, джипы и пищали малолитражки. Люди спешили, торопились, пытались проскочить на зеленый; поток автомашин увеличивался, увеличивался гул и рев моторов, увеличивалось и давление воздуха, словно не одна атмосфера давила на плоть, но определенно - менее двух. В полумраке внезапно девушка в компании парней предстала мертвецки тленной, под низким светом, обходящих ее солнечных лучей, зенки впадали внутрь головы, оставляя большие черные, но пустые глазницы. Она посмотрела, мимически передала надменное презрение, оглядев безднами вместо очей снизу вверх, при этом выпрямилась, расправила плечи, чувствуя высокомерное превосходство. На ее личине заиграла злорадная ухмылка, что обнажила ровные белоснежные зубы, по эмали которых из раздраженных десен стекали багровые капли свежей крови. Вслед за ней повернули головы молодые люди, такие же разлагающиеся мертвецы с подобными ухмылками, из их ноздрей по жженому воздуху вырывались клубы серого дыма; в руках, между указательными и средними пальцами зияли огоньки сигарет. Прошли, но приторный запах туалетной воды оставался, теребя рецепторы в носу, даже этот едкий аромат не мог сгладить несущий на легком ветру трупный смрад.

Люди обгоняли, шли навстречу, поперек - все они представали подобно ожившим мертвецам, по которым стекала кровь: у одних с рукавов, у других из ушей, у третьих она стекала с головы, с туловища крупными каплями, проступала словно испарина. Также выползали личинки и черви: из глазниц, носа, рта, шевелились в волосах, под одеждой. Автомобили вмиг превратились в хищных четырехпалых зверей, ненасытных в крови, они пожирали мертвецов; из радиаторных решеток, показавшихся осклабленной пастью, на сухой асфальт стекала красная с отливом черного цвета слизь. Собаки, ведомые на поводках, обратились в мерзких восьмилапых пауков с жирными, мохнатыми телами и членистыми ощетиненными лапами, с каждым шагом они овевали руки мертвеца-хозяина черной или серебряной нитью паутины толщиной с большой палец. Молодежь из пивных бутылок выпивала кровь, холодную и теплую, дорогую и копеечную; она стекала по ямкам и щербинкам смугло-зеленого разлагающегося лица, попадала на одежду, где впитывалась ожившей тканью с жадностью губки, чуявшей приближение капель драгоценной влаги. Все пытаются, задеть, зацепить, оторвать кусок, разлохматить, тянут облезлые когтистые руки. В пустых глазницах царила бездна, на ладонях - кровь, на теле - кровь. Руки окутали лицо, только бы не видеть мертвецов, слизь и кровь, не слышать львиный рев, волчий и шакалий вой иномарок, тигриный и рысиный рык Жигулей, медвежий зов грузовиков.

К тыльной стороне ладони припечатался листок с одной единственной фразой, написанной карандашом, красным карандашом на разлинееном в клеточку тетрадном листе: «И столкну тебя с места твоего... (Исаия 22:19)».

Ноги понесли по заполненным мертвецами улицам, плечи сталкивались, люди ругались, сердце готово было разорвать уши, пробить тонкую перепонку, выплеснувшись кровью. Гам внезапно стих и воцарилась необычная тишина: птицы перестали пронзать мозг ядовитыми трелями, автомашины замерли, люди уставились в небеса - оно затягивалось багровыми тучами, сначала тонкими, словно предвещая морозы, затем могучими, дождевыми; облака клубились на севере и быстро приближались к городу. Под ногами проступила влага, красная, рубиново-алая кровь, она вытекала из канализационных люков, растекаясь по асфальту, поднималась из сливных решеток, спускалась по стенам, стеклам, оставляя причудливые кровяные узоры, размытые; капала с крыш и уступов карнизов, падала вниз, сливаясь с поднимающимся из недр озером. Потемнело, и зажглись уличные фонари, как факелы, вместо ламп полыхало пламя, обволакивая металлический абажур, но горело не вверх; огонь коптил и чадил, словно расплавленная пластмасса, черными огненными каплями устремляясь вниз, в кровь; она вспыхивала подобно елею ненадолго, и поглощенная новой волной тухла, как задутая свеча. Огненные капли падали, мнилось, что этому не настанет конца, а где начало, понять уже было поздно. В омертвевшем городе тишину оцепенения пронзил мощный гул, так приближались облака. Люди смотрели на небо бездонными глазницами, из которых потекла кровь, будто некто нарочно выдавил глаза, оставив раны не зажившими.

С севера вместе с багрово-червонными тучами поднималась волна, высотой с три двенадцатиэтажных дома; она набирала силу, мощь и затаила дыхание, словно через секунду изрекает единственно важное слово - Истину. Волна крови представала красным покровом, который вот-вот накроет все и вся в тот момент, когда под ногами та же кровь образует жесткую подстилку. Преодолев невидимую преграду, она хлынула в город, хлестая по улицам, взбираясь и скользя по домам, пенясь и сталкиваясь с собой, представая массивными, жидкими, крутящимися игральными костями, простыми шестигранными кубиками, тройками катящимися по улицам, словно по зеленому полотну стола в казино.

"И столкну тебя с места твоего" - пронеслось в голове.

Реки крови заизвивались по улицам, смывая зверей-автомобилей, людей-мертвецов, они остались позади. Бежать! За поворотом тихо, безлюдно. Дома, пустые, заброшенные, деревянные, видно, как проступает в древесине кровь, смывая облупленную краску. Вперед. Слева забор, железный, витой, завершающийся листовидными наконечниками копий, воткнутых в замшелый, грязный потускневший и раскрошенный местами красный облицовочный кирпич, наполовину заброшенный влажной землей, из которой проступала кровь. Среди плюща, обволакивающего забор, в просветах, виднелось четырехэтажное старое, ветхое здание из желтого кирпича, оштукатуренное, с занятной потемневшей и местами пугающей лепниной: на карнизах вместо глиняных горшков, на небольших пьедесталах восседали каменные горгульи с распростертыми крыльями, их глаза полыхали миндалевидным, чуть раскосым пламенем, переливаясь от ярко-желтого до ядовито-алого, на концах язычков пламени, где жар достигает неимоверных температур, черный цвет был замещен салатовым. Лица горгулий выделялись ослепительной белизной, на которой, словно грим мима, чернила заполняли складки кожи, представая музыкантами из любой группы, играющей в стиле "True Black". Вид мифических существ отвлекал, но с тем дополнял мерцающий синевато-фиолетовый свет в окнах морга. Справа за обугленными деревьями текла городская река, цвета густой темной венозной крови; она кипела, пузырилась, бурлила, а люди-мертвецы в ней купались и радовались. Листья увядали на глазах, сворачиваясь в трубочки-воронки, из которых как сок капала кровь, сливаясь с почерневшей травой, омывая ее, словно утренняя роса.

            Вперед! Вниз по улице!

Небо озарила вспышка, пришлось затормозить, пока ослепленные глаза вновь не начнут нормально воспринимать действительность. Этому не дано было случиться. Вслед за громовым раскатом асфальт треснул; из разломов, сродни горячим гейзерам, фонтаном хлынула кровь, поднимаясь потоком на три-пять метров, и падая вниз кровавым дождем. Вязкая жидкость окропила лицо, облизала волосы; она сжимала глаза, липла к ресницам, впитывалась в одежду, затем в кожу. Сердцебиение выдавало барабанную дробь, подобно той музыкальной группе, где ударник играет на двух бочках или на одной, но с карданом; в такт этому неслись денницы по небосводу, слышался гром и вздымались кровавые гейзеры. Бежать! В мерцающих зарницами небесах показались огненные шары; не долетев до земли, до крови, могучими ручьями, стекающими по наклонным улицам, метеориты разрывались, разлетаясь на мириады кровавых капель. Церковь, кладбище. Впереди ждало спасение, в низине, куда стремились выкатиться кровавые кубики, с грохотом ломая хлипкие деревянные постройки, вырывая с корнями даже дубы, сминая под собой гравий и асфальт.

Арка.

Спасительная арка. За ней черно-белый мир, без прочих красок, лишь за древним, разрушенным в Великую Отечественную Войну кирпично-каменным забором, краски представали исключительно в красных тонах: алом, багровом, бордовом, рубиновом, пурпурном, пунцовом, червонном. Кубики разбивались о невидимую стену, отскочив, и вновь на нее обрушивались с новой волной. Кладбище оставалось не тронутым и не затопленным, словно невиданно высокий аквариум, не дающий ни капли течи. Крестное осенение. Тишина, нет больше громоподобных звуков, нет треска, нет скрипа, блаженная тишина. Удар ногой, но даже глухого стука не издалось. Глухота? Нет. Колокольный звон, ослепительно белый луч спустился с небес, вырисовывая в проеме арки три белых кубика на темно-красном фоне крови: три кости - одно число: семьсот семьдесят семь... выше максимума, для чистых сердцем. И проявилась печать, слова: "Галаад - город нечестивцев, запятнанный кровью (Осия 6:8)"...

 «Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю...» (Откровение 8:7) «Как упал ты с неба, денница, сын зари! разбился о землю, попиравший народы» (Исайя 14:12) "...под тобою подстилается червь, и черви - покров твой" (Исаия 14:11)


"Почему роботы не плачут"
рассказ

Зачем я взял с собой историка? «Творящий» прорезал Вселенную не первый год. И вот приспичило же Высшему Командованию поместить на борт историка, словно мало им было квантового самописца, который тут же отправлял данные на ближайший пост связи. Зачем мне нужен этот историк?

― Командор, как Вы думаете, Бог существует? ― очередной глупый вопрос.

Не знаю, сколько вытерпит «Творящий», но мое терпение уже на исходе! Неугомонный юнец, едва окончивший Академию, мне и часа покоя не дает. Все-то ему интересно, везде-то он ищет связи с Земной историей.

― Как встречу, передам, что ты о нем спрашивал, ― по-обычному ответил я, тщась расслабиться в удобном кресле перед экраном, выводящим показания внешних сенсоров.

Одно дело слушать робота, другое человека. Дроиду ни в одну ячейку памяти не придет спросить: «А существует ли душа?», «Почему роботы не плачут?», «А вы знаете, что в Древнем Египте…». Нет, и знать не хочу! Какого космического дьявола Командование навязало мне историка? Если хотели повысить мой умственный коэффициент, так мне данные бредни не интересны. Меня волнует, как всякого современного человека, лишь настоящее и ближайшее будущее, ведь именно на мне лежит ответственность за экипаж «Творящего», а подобные рассуждения не только отвлекают меня от работы, но и сильно давят на нервы. Я - человек, и терпение мое не безгранично. Думаю, эта надоедливая зануда найдет общий язык с роботом, чем со мной. А если Командование решило сократить срок моей службы на посту командора звездолета, то у них это хорошо получается.

― Как Вам, не стыдно, командор? Человек обязан чтить историю и учиться на ошибках прошлого.

― Мне? И стыдно? Мальчик, а ты не зазнался случаем? Мне дела нет до Древнего Египта, и тем более до падения Вавилонской Башни. Если ты посмотришь на любой пост связи, то увидишь небоскребы повыше. Единственное, что я понимаю из этой твоей истории, что в древности люди не умели строить, ибо не согласовывали данные с геологами и геодезистами.

― Так Вы не верите?

― Во что или в кого? Я верю спектральному анализу и показаниям сенсоров. Верю в слаженность экипажа. Но бредням о душе или каком-то божке, которого не знаю, и не видел, - никогда в жизни!

Тишина… Благодатная тишина! Наконец, я смог угомонить несносного юнца. Понимаю, обидел, разбил его мечты и взгляды. Но как сказал один мудрец из его истории: «Судьба стекло: блестя – разбивается». Однако не думаю, что мне в конец повезло разбить его судьбу. Отойдет, ничего с ним не случиться. На моем «Творящем» нет места религии, поэтому, как и положено в таких случаях, экипаж сам творит свою судьбу. И если кто-то не вписывается в коллектив – тому на борту моего звездолета не место. Либо историк примет все, как реалию, либо пусть выгребается с «Творящего» со своими верованиями и нравоучениями…

И зачем я – Лучезар Северов, командор «Творящего» -  согласился его взять? Подумаешь, нашелся выскочка. И фамилия у него дурацкая: Первый. Имя не лучше… Всеволод… Уж явно он ничем не владеет, кроме пыльных, не нужных знаний, и тем более не первый, кто изучает историю, иначе все бы жили счастливо и не думали о прошлом, как о чем-то возвышенном и прекрасном. По мне, нет ничего прекраснее объемных снимков туманностей, планет и астероидов. Помниться, когда-то в школе, нам говорили, что после веры в этого Бога, была другая религия – вера в инопланетян, пришельцев из космоса. Хоть бы кто одного показал. Серые, зеленые человечки, да хоть серо-буро-малиновые с продресью, главное, покажите! Как говориться актерами Вселенского Театра: «Не верю!»

Долгожданной передышкой стало полученное задание от Командования. Без лишних слов, как я люблю:

― Орбитальная станция «Центавра 2»: получить отформатированные оболочки для дроидов, забрать колонистов. Пункт назначения: ипсилон-звезда Южной Рыбы. Цель: изучение гамма-планеты. Процедура: стандартная.

Ради такого случая на «Центавре 2» я вышел лично. Несколько часов, пока шла загрузка «Творящего», я обходился без любопытного историка и без его глупых вопросов. Если и есть на свете обещанный рай, то это общество в отсутствии Всеволода Первого. Однако стоило мне вернуться, как он вновь начал мне докучать. Верно говорит, блаженство кратковременно. С этим я, пожалуй, даже соглашусь.

― Если бы змий не искусил Еву…

― О причинах человеческого поведения поспорь с бортовым психологом. Он в этом разбирается не хуже твоего бога.

― Вы все еще не верите?

― Еще? Мне, что в скором будущем представится такая возможность? Только причин, ведущих к таким неприятным для меня последствиям, я не вижу.

Изучение третьей планеты проходило стандартно. Сначала опустили зонды в атмосферу, сравнивая с Земными условиями, пригодны ли они для жизни. Затем отправили зонды на поверхность с целью выяснения состава грунта и содержащихся примесей. По мне это была самое, что ни на есть лучшее изучение – стандартная процедура. Ни тебе высаживаться, тратить топливо наших «Субмарин», так ласково Командование назвало планетолеты шестого поколения. Однако теперь, когда планета по всем параметрам изучена, изучен спектральный анализ ядра планеты, толщины жидкого слоя магмы и коры, настало время для колонистов. Я очень надеюсь, что им объяснили все, ибо своего оружия, провианта, воды и дроидов не выдам, пусть обходятся своими. Как только они покинут «Творящего», меня их дальнейшая судьба волновать не будет.

― А вдруг им понадобиться наша помощь? Вдруг там хищники или другие неизвестные науки растения и животные?

Ох уж мне этот вездесущий историк!

― Планета развивалась отлично от Земли! Вот составят травники и атласы животных.

― Но это же опасно.

― Жизнь гражданских лиц меня не интересует!

― На мою, значит, Вам, командор, тоже наплевать?!

― Абсолютно. Мальчик, ты не полноправный член экипажа.

― Так вот кто я? Посторонний? Что ж… Вам придется выполняться мои приказы!

― Мне?

Я развернулся, и понял, что историк мой спятил. Стоял с нацеленным на меня бластером. Говорил же Командованию, штатский не выдержит долгого перелета, он сам по себе опасен, особенно, в должности историка.

― Тревога! Цвет: Желтый! ― успел я выкрикнуть.

― Я поспрашивал, не многие желают разделить с Вами свою судьбу, командор.

― Но ведь есть и такие. И ты что же, всех нас убьешь?

― Нет, командор. Я предлагаю Вам и верным Вашим людям жизнь.

― Ты понимаешь, что ты творишь, на Земле уже знают о тебе.

― Нет, не знают, еще на «Центавре 2» пока вас не было, я перерубил основные каналы связи. А здесь, на задворках вселенной, даже аварийной связи нет – я навел справки перед отлетом.

― Ты все спланировал заранее.

― Да, это эксперимент Высшего Командования.

― Это ж надо, работаем на одну организацию, а приказы получаем разные.

― Так Вы согласны жить?

― Мальчик, у меня есть выбор?

― Очень широкий. Первое, разумеется, подчинение мне беспрекословно. Второе, вы высаживаетесь с колонистами. Третье, вы выступаете против меня, но будете обеспечены всем необходимым. Четвертое, смерть.

― Весьма занятно. Так вот зачем, мне навязали историка. Я выбираю третий пункт.

― Я знал, что вы, командор, выберете именно борьбу. Очень уважаю Ваш выбор. На планете один континент, разделенный грядой, где есть лишь один перевал. Назовем его Врата.

― Я не специалист по названиям.

― Тем лучше. Вы спуститесь со своими людьми на восток от гряды. Вам вышлют основные системы жизнеобеспечения и треть дроидов. Но вы никогда не должны приходить на западную сторону. Любой, кто перейдет, будет истреблен «архангелами».

― Это что такое, новые «Субмарины»?

― Можно и так выразиться, модификация беспилотных планетолетов.

― Дроиды…

― Да, Вы же сами следили за их погрузкой.

― Мальчик, если я правильно понял, то ты захватил мой корабль, нас отправляешь в изгнание со всеми технологиями и средствами борьбы. Что-то не вяжется, тебе не кажется?

― Нет. Это первая стадия эксперимента.

― И что она в себя включает?

― Деления Царства Бога на Свет и Тьму. Я свет, ибо «Творящий» теперь мой. А Вы, командор, тьма.

― Ну-ка скажи пример из истории…

― В Библии сказано, что до трети ангелов спустилось в ад, к недрам земли. Остальные заботились о человечестве.

― Это уже вторая часть. Адамы, Евы. Ты что же промоешь мозги колонистам?

― Это моя проблема, как заставить их забыть прежнюю жизнь.

― Тебе не кажется, что ты жесток, мальчик. Где же твое милосердие?

― Это твой эгоистичный и атеистичный мир, теперь в нем хозяин я.

― Я принимаю твой вызов. Когда я и мои люди смогут покинуть «Творящий»?

― В любое время, Лучезар.

Перед уходом, ему на прощания я проговорил:

― Мальчик-бог, Всеволод Первый искал тебя, я обещал передать. И ты, как встретишь его, передай от меня привет.

Вот что получается, когда Высшее Командование желает поэкспериментировать. Зачем я согласился взять с собой историка? Стандартная процедура: все мы стандарт и поведения наше объясняется стандартами. Теперь-то я создам такие стандарты в своей Земле Нод на востоке от его Эдема, что его человечество канет навеки, к тому же, он сам мне дал главное оружие – Библию с Земли. Книга его пророчеств, его сценарий колонизации третьей планеты, где и мне отводится определенная роль. Может, я ошибся, что не выбрал смерть? И зачем я взял с собой историка? Он же ничего не смыслит. Что ж, я устрою ему веселые будни. И да наступит эра самодержавия владыки Люцифера!

"Досье № 01 26 серия ЛТ 14/56"
рассказ

Они что-то скрывают. Я уверена, они что-то скрывают. Почему я не помню прежнюю жизнь? Я проснулась здесь, посреди цветущей долины со множеством плодоносных деревьев и райских пушистых зверюшек. Кажется, что это мне чуждо, не мое, что когда-то, в том времени, которого я не помню, это было мне отвратительно. Почему я ничего не помню?
 
Идет второй месяц пребывания с этим мужчиной. Нагота меня смущает, не только моя, но и его. Иногда он ведет себя как зверь, особенно под вечер, когда яркое солнце уходит на восток. Это не нормально. Мне кажется, что это не нормально. Я думаю, что раньше жила в другом месте, где солнце не такое странное, яркое. Когда подолгу смотрю на него, я вижу фиолетовые круги. Этот цвет мне нравится. Наверное, что-то было в моей жизни. Почему я знаю названия цветов, понятий, своих органов, помню слова и буквы, и цифры, но совершенно лишена воспоминаний? Я даже не знаю, как называется это дерево, от которого Голос сказал не вкушать плоды. За эти полтора месяца, мне ни разу не приснился сон. Сны, я должна видеть сны! Но ничего. Я ложусь на широкие мягкие листья, размером с мой рост и ничего. Пустота. Словно я только легла и тут же встала.

Голос называет мужчину моим мужем. Но никаких чувств я к нему не испытываю. Мне кажется, что мы едва знакомы. Голос что-то скрывает, я это ощущаю. Наверное, я всегда ощущала ложь.

― Где ты был? ― спросила я у мужчины.

― Я ходил за едой, ― скромно ответил он, свалив передо мной тушу сумчатого козлорога. Их много водится за холмом возле небольшого озерца. Зверюшки они безобидные, совершенно не боятся ни меня, ни моего мужа.

Я не могу сказать, что он не красив. Очень красив. У него голубые глаза и нежная белая кожа. Правильные черты лица, человек пятого или шестого поколения, рожденный в открытом космосе. Откуда я это знаю? Я вспоминаю? Неужели? Нет… всего лишь обрывок… Жаль…

Мне совершенно не хотелось есть, но за эти полтора месяца, что мы вместе, мы договорились, что когда он приносит еду, готовить выпадает мне. Я делаю это с удовольствием, не хочу его расстроить. А попутно и сама насыщаюсь. Я не знаю, может, он был охотником в том времени. Он тоже ничего не помнит. Это странно. Мы проснулись вместе, обнаженными. Лет ему около тридцати, о себе я не знаю, но судя по отражению в воде мне не многим больше двадцати. У меня красивые черные, с фиолетовым отливом волосы и такие же фиолетовые глаза и жила я под фиолетовым солнцем. Видимо, поэтому этот цвет мне нравится… Фиолетовое солнце? Еще один бессмысленный обрывок воспоминаний.

За разделкой туши, к нам спустился представитель Голоса. Он был неестественный, словно не живой. Говорил монотонно, однако когда вестник передавал слова Голоса, они звучали нормально, по-человечески. Не думаю, что новые дроиды способны на большее. Снова меня посетило чувство, что мне лгут! И Голос знает больше о нашей прошлой жизни.

― Лилиан, ― обратился Голос ко мне. Думаю, это мое имя. Оно очень мне идет, я знаю. ― Где твой муж?

― Умывается, ― ответила я, стараясь прикрыть интимные места шкурой убитого зверя.

― Почему ты стыдишься своей наготы? Ты ела плоды от запретного дерева?

― Нет, ― я ужаснулась, что Голос разгневался на меня. Мне страшно стало, как тогда, когда нас встречали на «Центавре 2».

― Адам ел плоды?

― Нет. Мы только мясом питаемся и теми фиолетовыми ягодами.

― Хорошо. Из подобных вам никого не видели?

― Нет. А разве мы здесь не одни?

― В этих садах, вы одни, но на востоке есть и другие, опасные люди. Они хотят накормить вас запретными плодами.

― Мы останемся здесь, и будем помнить о них.

― Хорошо, Лилиан. За это, я помогу вам построить дом. Вы ляжете спать, а утром, вы увидите то место, где будете жить. Понятно?

― Да. Благодарим тебя, Голос. И тебя благодарим… вестник.

― Почему ты подумала, как назвать архангела? Я разве не так его вам представил?

― Я забыла. Заработалась и забыла.

― Впредь, будь бдительней.

Я кивнула. Дроид улетел в небеса. Голос заподозрил, что я что-то скрываю. Теперь я точно буду бдительна. Я запомню.

― О чем с тобой говорил Голос? ― спросил мужчина.

― Он сказал, что завтра у нас будет дом.

― Надеюсь, такой, как был на Проксиме Центавра…

― Что ты сказал? ― уставилась я него.

― Нет, ничего… ― торопливо отозвался он.

Муж потупил взгляд и решил удалиться. Он поднялся на холм и следил за горизонтом. Мужчина смотрел на восток. Бросив приготовление пищи. Я подбежала к нему и дернула за плечи, развернув его лицом.

― Говори, что тебе известно?! Ты их видел? Видел, говори!

― Никого я не видел! Оставь меня в покое! Мне нужно подумать.

― Что ты знаешь о Центавре?! Об архангелах?! О Голосе?! ― не унималась я. Мне хотелось вытрясти из него правду. Я готова была его ударить, только бы он сказал мне, что он вспомнил. Это я чувствовала.

― Обрывки. Только обрывки!

― Говори! Я прекрасно знаю, что мы не были даже знакомы. Я родилась на планете с фиолетовым солнцем, а ты в свободном пространстве, на борту какого-нибудь челнока. Отвечай, что ты помнишь?!

― Нет, Голос нас покарает!

― Давай же. Не просто же мы здесь проснулись голыми и вместе! Отвечай, кто живет на востоке?

― Я видел людей, одетых. У них были такие же архангелы, но другого цвета. Они странно говорили. Рассказали, кем я был на самом деле.

― Кем?

― Стрелком на Проксиме Центавра. У меня была жена и две удивительные дочки. Люди с востока показали мне голограмму: они прелестны.

― И давно ты помнишь об этом?

― Дней двадцать…

― И ничего мне не сказал?! Как ты мог?!

― Но я же подкинул в отвар запретных плодов, чтобы ты вспомнила…

― Что?!

― Совсем чуть-чуть.

― Так это плоды, которые восстанавливают память?

― Да. Люди с востока сказали, что мы не первые, кто здесь просыпается. Те, кто съедал, вспоминали, тогда, если людям удавалось сбежать от Голоса, то они уходили на восток – там Голос власти не имеет. Но если не могли…

― Архангелы-дроиды их убивали, так?

― Да… ― вновь понурил голову мужчина.

― Двадцать дней… ты ведь уже спланировал побег, верно?

― Ты о чем?

― Не притворяйся, что не хочешь уйти. Тебе так же противно жить среди лжи, как и мне. Признавайся, они указали путь, как выбраться из этой долины?

Он мялся.

― Говори, стрелок. Впервые вижу солдата, которому не показали план отступления!

― Врата. Перевал в горах, называется Врата Эдема. По ту сторону находится Земля Нод, где живут те люди.

― Почему ты мне раньше не сказал?!

― Я боялся, ведь ты всегда так усердно слушалась Голоса.

― Ты тоже сначала. Рассказывай, что ты обо мне знаешь. Почему ты охладел в последние ночи? Тебе же сказали, кем была я?

― Да.

― Ну, ― надавила я.

― Убийцей с Альтаира.

― Теперь я понимаю, почему все эта зелень и пушистость меня не привлекает. Я была холодна и расчетлива… Выходим на закате. По крайней мере, у нас будет ориентир, хотя бы несколько часов.

Я выжила. Смогла уйти от погони. Человек, с которым я прожила полтора беззаботных месяца погиб. Его настигли на последнем шаге. Одно меня успокаивает после всего случившегося, мужчина погиб уже зная правду. Он умер с мыслью о своих дочерях. Может, это сентиментально, но, кажется, любовь к детям свойственна любой женщине. Я не исключение. Может, когда-то я и была убийцей людей по заказу, но теперь, оказавшись в мире лжи, я готова начать борьбу против Голоса, встав в ряды Лучезара Северова. Бывший командор звездолета «Творящий» раскрыл мне глаза. Это единственное, что теперь меня занимает. Скоро я должна вспомнить все. Не думаю, что люди с востока врут. Это им ни к чему.

Если не мы, то наши поколения вырвутся с этой планеты, и вернуться на нашу родину. Тогда они свергнут Высшее Командование с их великих постов и установят то правление, которые будет честно со своими подчиненными. А пока, я – Лилиан Торнхилл – буду отстаивать правду на этой планете в системе Ипсилон-звезды Южной Рыбы.

[/pre]

Безумие — это язык, на котором культура говорит не менее выразительно, чем на языке разума... В природе есть беззвучие, тишина, но молчание свойственно лишь говорящим. В природе есть неразумность, немыслие, но безумие свойственно лишь мыслящим и разумным.
М. Эпштейн

 

Яндекс.Метрика