А из других сообщений выходит, то товарищ вполне себе встроен в систему и трений особых с местными партмассолитами не имеет.
А вот мнение Быкова, по Мо Яню и около того:
"Какой роман можно сегодня написать о России, чтобы она предстала убедительным, оригинальным и сложным миром — иными словами, чтобы она опять появилась на литературной карте?
Ничего непредвиденного не случилось: Нобелевскую премию по литературе получил Мо Янь, которого все эксперты называли в первой тройке наиболее очевидных кандидатов. Подтвержден давний принцип Нобелевского комитета — награждать авторов, создавших собственную художественную вселенную, свою территорию с полноценным населением и законами; тех, кто нанес на литературную карту новый кусок суши. Халдор Лакснесс создал Исландию, какой мы ее знаем, Маркес — Латинскую Америку, какой представляет ее весь мир, Фолкнер — Йокнапатофу и с ней весь американский Юг, воспроизведенный им со скрупулезностью географа и этнографа. У нас в этот ряд вписывается один Фазиль Искандер, благодаря которому на литературном глобусе появился Чегем — как бы Абхазия, а как бы и не совсем. Можно, конечно, сказать — и сам я говорил иногда, — что Нобелевской премии удостаивается не столько писатель, сколько страна, оказавшаяся в центре всемирного внимания. Это так, но ведь только из такой страны и можно создать художественную вселенную. Для этого нужна генеральная интенция развития, некий национальный идеал или на худой конец образ. Тот образ Китая, который предлагает Мо Янь, лишь один из тысяч возможных, поскольку Китай и есть отдельный мир, очень поверхностно знакомый большинству наблюдателей. Страна огромная и глубокая, она манит, засасывает — там слишком много всего, в гигантском диапазоне от нищеты до сверхновых технологий, от абсолютного бесправия и врожденной дисциплины до феноменальной внутренней свободы, которую демонстрируют миру несгибаемые китайские диссиденты. Мо Янь — натуралист, не чурающийся самых грязных деталей; кто читал «Большую грудь, широкий зад» — кусками выложенный в Интернете роман о все выносящей крестьянской матери, — тот помнит подступающую тошноту, чрезмерную густоту фона, звериную авторскую чуткость к запахам. Но чего не отнять — так это изобразительной силы и той физиологичности, которая почти всегда отличает большого писателя (впрочем, нобелиаты бывают разные: Гессе, скажем, вовсе не физиологичен, но все-таки придумал Касталию — законченное, тщательно продуманное, абстрактно-идеальное пространство). Из наших, сколько могу разобраться, на Мо Яня похож Распутин, но Распутин так и не создал собственного эпоса: подступы были — целое не состоялось. Для эпоса нужен объективный, сторонний, иногда жестокий взгляд на изображаемое; таким взглядом на Россию пока обладают немногие, разве что Пелевин, может быть, но он слишком холоден, действуют у него не люди, а опротивевшие себе и автору штампы, и потому шансы Пелевина на Нобеля этого года расценивались примерно как 1:100. Впрочем, ему в этом году всего пятьдесят — лучший возраст для писателя, все впереди. Как бы то ни было, у Мо Яня все в порядке, и даже переводы в России ему теперь обеспечены: еще когда он был одним из основных кандидатов на премию, «Амфора» затеяла издавать «Страну вина», а теперь уж наверняка не обойдется без двух-трех книг. Нобелевская премия — слишком мощный стимул, чтобы его игнорировать, вон и Леклезио издали, хотя славы он в России не стяжал. Сложнее с русской литературой: из современной России в самом деле очень трудно построить художественный мир, который вдобавок отличался бы от традиционного, устоявшегося образа, какой Запад знает по Тургеневу либо Достоевскому. Что мы можем к этому добавить? Те же бесы — с «айподами», что непринципиально; те же станционные смотрители — с той поправкой, что теперь на этих станциях не меняют лошадей; те же лишние люди — которых сегодня уже миллионы, потому что нелишних почти нет; те же толстые и тонкие, ямщик Иона да врач Ионыч… И не зря Чехов так любил это имя: все мы до некоторой степени Ионы во чреве китовом, и не сказать, чтобы кит так уж переменился за сто лет внешне и внутренне. Добавить к классическому и, увы, прискучившему образу России сегодня нечего, а главное — в нашем отношении к этому паттерну нет почти ничего личного. Чтобы хорошо написать о стране, ее надо любить, в ней должна быть какая-то, простите за каламбур, «моянь» — та своянь, свойскость, без которой она никогда не будет интересна ни писателю, ни читателю. А какие возможности дает нынешняя Россия для соотнесения ее судьбы с личной? Ясно, что никто из нас на ее жизнь по большому счету не влияет, что оборачивается она к нам почему-то всегда злым, вечно раздраженным ликом, постоянно чего-то требует и еще жаждет беззаветного обожания. Та же истинная, «теплая», розановская или нестеровская Россия — отчизна кротких скитальцев и все выносящих матерей, — несомненно, была, однако нынче куда-то делась. Ее совершенно заслонил Уралвагонзавод. Трудно сохранять человеческие черты, когда одну часть населения все время натравливают на другую. Какой роман можно сегодня написать о России, чтобы она предстала убедительным, оригинальным и сложным миром — иными словами, чтобы она опять появилась на литературной карте? Для этого, боюсь, сама страна должна наконец измениться, иначе мы так и будем предлагать миру испорченные штампы, то есть торговать на всемирном Арбате матрешками с нечеловеческим лицом."
=====
Я книгу уже повертел, полистал..подозреваю, что интереса к темам писателя у меня не родится, поскольку глубоко безразличны внутрикитайские проблемы от сохи вкупе с их ментальностью причудливой.
Но в принципе почему бы и нет. Писатель не хуже прочих.