Автор Тема: Колонка в журнале "Урал"  (Прочитано 52630 раз)

0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.

Оффлайн Architect

  • Администратор
  • *****
  • Сообщений: 718
  • Рейтинг: 30
  • Администратор сайта noblit.ru
    • Просмотр профиля
    • noblit
Re: Колонка в журнале "Урал"
« Ответ #15 : 06.07.2015, 09:06:26 »
Может, и невелик, но издается тем не менее относительно немало. Издательство "Гиперион" выпустило книгу Лю Чжэньюня "Я не Пань Цзиньлянь". Институт Конфуция совместно с издательством "Каро" издают сборники новелл современных китайских писателей молодых и средних лет. "Текст" издал небольшое произведение "Жить" Юй Хуа. Выпущено четыре книги Мо Яня. Издательство восточной литературы перезапустило серию "Библиотека китайской литературы", где встречаются как переиздания, так и новинки вроде мощнейшей книги председателя союза китайских писателей Те Нин "Цветы хлопка". Что касается английского, то там рынок больше вследствие большего числа говорящих. Если удельно считать, то не думаю, что русский будет слишком сильно отставать.
Сейчас есть мода на китайскую литературу, так что в относительном выражении её количество выросло. Другое дело, о чём и говорит sibkron, что в абсолютном выражении (умноженном на популярность литературы в целом, культуру чтения и прочее), это всё-равно очень мало.

Оффлайн sibkron

  • Секретарь
  • *****
  • Сообщений: 1467
  • Рейтинг: 57
    • Просмотр профиля
    • Мой литературный блог
Re: Колонка в журнале "Урал"
« Ответ #16 : 24.07.2015, 12:19:46 »
О моде на китайскую литературу.

Из группы "Азбуки" в "ВК":

Читатель у "Азбуки": "определились ли теперь сроки выхода книги "Массаж" Би Фэйюя? Будет ли вообще издан этот роман?"
Азбука Читателю: "Нет. Очень плохие продажи"

То есть я не просто говорю о небольшом количестве изданий. Издатели как раз пытаются издавать. Как правильно было подмечено в относительном выражении количество изданий выросло (хотя тоже как относительно? если убрать профильные издательства вроде Каро и Гипериона, то их практически и не будет вовсе). Со стороны массового читателя (тот читатель, которого процитировал не относится как массовому, судя по его вкусам, которые он не раз транслировал в группе в "ВК") практически отсутствует интерес к китайской литературе, и издатели боятся рисковать. А мода она есть, но не в России:)
« Последнее редактирование: 24.07.2015, 12:22:16 от sibkron »
«Pour moi, les grands livres ont une ambition philosophique» Jean-Yves Tadié

Онлайн SiR

  • Петер Энглунд
  • *****
  • Сообщений: 662
  • Рейтинг: 48
  • Редактор сайта NobLit.Ru
    • Просмотр профиля
    • Лауреаты Нобелевской премии в области литературы
Re: Колонка в журнале "Урал"
« Ответ #17 : 25.07.2015, 15:52:14 »
Ну, если по тиражам смотреть, то в России вообще литературы нет. Даже лауреаты премий издаются тиражами до 10 тысяч экземпляров. Хоть модные, хоть немодные. Поэтому рецепт здесь только один - покупать бумажные книги. Я вот взял за правило вообще не читать электронные книги. Новые издания покупаю в интернет-магазинах, в старые - на Alib.ru.
Какую можно вести дискуссию, если одного участника удивляет, что другой прочитал 26 из 103 лауреатов, т.е. одну четверть?! И это называется редким примером начитанности! (c) bibliographer

Онлайн SiR

  • Петер Энглунд
  • *****
  • Сообщений: 662
  • Рейтинг: 48
  • Редактор сайта NobLit.Ru
    • Просмотр профиля
    • Лауреаты Нобелевской премии в области литературы
Re: Колонка в журнале "Урал"
« Ответ #18 : 04.08.2015, 08:54:24 »
07.2015. Свобода и несвобода. Адам Джонсон. Сын повелителя сирот. / Пер. М. Чомахидзе-Дорониной. — М.: Библос, 2014.


Американский писатель Адам Джонсон живет в Сан-Франциско и преподает литературное мастерство в Стэнфорде. Его короткие произведения и эссе публиковались в известных литературных изданиях. В 2013 году за роман «Сын повелителя сирот» он получил Пулитцеровскую премию. Этот роман посвящен Северной Корее, причем написан он, как признается писатель, не с точки зрения политики, а с точки зрения отдельной личности. Джонсон очень тщательно подошел к изучению источников, он общался с беглецами из Северной Кореи, кроме того, сам посетил эту страну в качестве туриста. Его интересовала тема внутренней свободы человека в тоталитарном государстве.

Пак Чон До детство и отрочество провел в приюте для сирот, хотя сиротой он никогда не был — его отцом был директор приюта. Сиротам в приюте приходилось, как и большинству северокорейцев, много работать, причем труд по большей части был физический. В подростковом возрасте Чон До направили в демилитаризованную зону на границе с Южной Кореей. Там он стал непревзойденным мастером по ведению ближнего боя в условиях плохой видимости. Он работал и совершенствовал навыки в подземных шахтах. Затем ему дали новое задание — похищать людей с японского побережья и переправлять их в Корею для определения в трудовой лагерь. У него хорошо получалось. После нескольких успешных операций Чон До отправили в языковую школу для изучения английского, а после этого — на старое рыбацкое судно в качестве радиста. Чон До должен был подслушивать через антенну возможные переговоры американцев. Один раз они наткнулись на американское судно. Американцы обследовали корейскую лодку и, ничего не найдя, отпустили ее с миром. Во второй раз дело осложнилось бегством второго помощника капитана. Чтобы не попасть за это в лагерь, команда корабля выдумала историю, согласно которой второй помощник бросился с ножом на американцев, а те его сбросили за борт на съедение акулам. При этом Чон До якобы бросился спасать героя, но был сильно покусан акулами. Для правдоподобности Чон До и вправду кусают акулы.

По возвращении Чон До рассказывает выдуманную историю о смерти второго помощника, но пожилой следователь его избивает и говорит, что сбежавшего уже обнаружили. Вроде бы Чон До должен отправиться в тюрьму, но парадоксальным образом избегает этого — следователь, избив его до полусмерти, неожиданно начинает себя вести так, будто верит ему. Теперь у Чон До новое задание. Необходимо вместе с высокопоставленными корейцами полететь в Америку на переговоры. Цель переговоров в том, чтобы заставить американцев перестать проверять рыболовецкие суда КНДР. В Америке Чон До и компанию помпезно встречает сенатор Техаса. Они охотно общаются с сенатором, его женой и ее помощницами, хотя и мало сообщают о Корее. У Чон До на груди изображена татуировка знаменитой корейской актрисы Сан Мун — это традиция моряков изображать на груди жен. Поскольку в действительности мужем Сан Мун был командир Га, то в Америке думают, что Чон До — это командир Га. Может быть, поэтому, когда Чон До возвращается домой, его сразу отправляют в лагерь. На этом кончается история Чон До и начинается история командира Га.

Командир Га, министр тюремных шахт, однажды прибывает в тюрьму, где томится Чон До. Не слишком уравновешенный и пользующийся вседозволенностью, командир Га решает поиздеваться над Чон До, за что тот его убивает. Чон До переодевается в форму командира Га и выходит из тюрьмы. Теперь он новый командир Га. Против этого не возражает сам Великий Руководитель Ким Чен Ир, имеющий виды на нового командира. Командир Га возвращается в свою семью, где его ждут дети и жена, народная артистка Сан Мун. Сан Мун вынуждена принять нового мужа, впрочем, со временем она проникается к нему симпатией. Они планируют побег. Ожидается ответный визит американцев из Техаса, и командир Га хочет переправить Сан Мун и детей в Америку в бочках для гуманитарной помощи. Ему это удается, но за это он вынужден заплатить своей свободой. Таким образом, история нового командира Га — это история самопожертвования.

На изображение ужасов жизни в Северной Корее Джонсон не скупится. Жизнь в этой стране предстает поистине инфернальной. По ночам здесь выключают свет и прямо с улицы забирают людей на сельскохозяйственные работы в поле. Родители боятся говорить с детьми на темы, хоть немного отвлеченные от прославления родины, опасаясь доноса. Жизнь проходит в постоянном страхе перед лагерем, перспектива которого маячит за малейшее правонарушение. Библия, собаки, телефон, интернет — запрещены. Машин на улицах практически нет. Земля обрабатывается вручную, сельскохозяйственная техника отсутствует. На улицах регулярные марши, прославляющие страну и ее Великого Руководителя Ким Чен Ира. Портреты последнего повсюду, за их отсутствие или повреждение может наступить ответственность. Культ Великого Руководителя и идеологии Чучхе безграничен. Каждая женщина сначала является женой Ким Чен Ира и только потом своего мужа. Самое страшное преступление — побег из страны. За него всех родственников беглеца могут отправить в лагерь. В каждом доме установлен репродуктор, из которого льются пропагандистские репортажи.

Но Адам Джонсон не просто изобразил ужас Северной Кореи, но и наделил его парадоксальным смыслом, который восходит к Джорджу Оруэллу. Оруэлл говорил, что в тоталитарном обществе свобода — это рабство, и его герои в конце превращались в блаженных безумцев, довольных жизнью. У Джонсона происходит ровно то же самое. В том и состоит парадокс, что желанное счастье обретается как бы через черный ход жизни, когда человек уже полностью уничтожен как личность. Такое счастье, конечно, язык не повернется назвать человеческим, ведь это счастье животного, насекомого. У Джонсона для его достижения используются два средства — лоботомия и пыточный инструмент под названием «автопилот». Оба лишают человека разума и заставляют его воспринимать окружающий мир как рай. Любой неугодный режиму человек может быть обработан «автопилотом» и потом отправлен в трудовой лагерь, где миска похлебки будет казаться ему манной небесной. Таким же парадоксальным является у Джонсона отношение к пропаганде. Она, казалось бы, заслуживает осуждения, но в романе все не так просто. Пропаганда по Джонсону — это прежде всего патриотические истории, в которые специальная тайная служба перерабатывает реальные биографии заключенных. В книге прямо так и сказано: не человек важен, а его история. В этом же кроется отказ признавать человека ценностью. Пока командир Га томится в тюрьме после организации побега Сан Мун, его приукрашенная, совершенно нереальная история растекается через репродукторы по домам всех жителей страны.

Перерожденный командир Га, он же Пак Чон До, шествует по длинному и полному страданий пути, прежде чем приходит к мысли о бегстве. Эта мысль становится для него итогом всех прожитых в Северной Корее лет. Но Джонсон, подводя своего героя к этому желанию, не поет ожидаемых дифирамбов Америке и ее образу жизни. Он не произносит даже дежурных слов о демократических ценностях. Командир Га выбирает Америку примерно потому же, почему ее выбирал Бродский: «Земля везде тверда; рекомендую США». Но это не такой простой выбор, как кажется. Командир Га прекрасно осознает, что навыков жизни в такой стране, как США, у него просто нет. В свое время его шокировала необходимость платить в Америке за еду — на родине он всегда получал ее бесплатно за продуктовые карточки. Планируя побег, командир Га выбирает не лучшую жизнь, а всего лишь отказ от прежней. Его никто не учил пользоваться американской свободой, поэтому ему она и не нужна. Ему лишь хочется сберечь себя и семью Сан Мун от капризного самодура Ким Чен Ира, от перепадов настроения которого могут зависеть вполне реальные жизнь и смерть.

Еще более удивительно то, как Джонсон изображает американцев в глазах северокорейцев. Он делает это очень выразительно и очень прямолинейно. Американцы прямо обозваны им наглыми империалистами, стремящимися к господству над миром, а в выдуманных пропагандистских историях северокорейцы храбро бросаются с ножами на американских захватчиков, хотя те могут быть вооружены до зубов. Разумеется, Джонсон едва ли разделяет подобные представления о своей нации, однако он стремится к правде в изображении враждебного своей стране народа, и получается у него очень достоверно, несмотря на угловатый перевод на русский. В книге Джонсона поражает уже фактологическое описание Северной Кореи и ее будней, все эти рыбные фабрики, хлориновые таблетки, рыбацкие суда без туалетов, подземные тюремные шахты и поиски урановой руды, все эти ужимки в присутствии Великого Руководителя, доносы и подозрения, пытки и тюремное перевоспитание — в общем, все то, о чем мы догадывались и чего своими глазами в Корее мы пока еще не видели. Впрочем, надо отметить и то, что, хотя все повествование выдержано в духе предельного правдоподобия, Джонсон не смог избежать элементов гротеска, а местами даже откровенного преувеличения. Последним является, например, специальный компьютер, расположенный в подземном бункере Ким Чен Ира, который позволяет отслеживать местоположение любого гражданина страны по его имени, причем не только в Северной, но и в Южной Корее. Такого рода преувеличения позволяют заключить, что писатель все-таки стремится сгущать краски. Многие северокорейцы вполне могут быть счастливы при режиме Ким Чен Ира, как были счастливы многие советские люди в СССР. Джонсон, однако, выбирает сторону диссидентов, а о счастье простых людей сообщает исключительно через пропагандистскую призму. Писатель возмущен преступлениями против человечества и не допускает их реабилитации посредством возвышенной идеологии, направленной на перевоспитание человека. Поэтому он всецело на стороне командира Га, который осознает свое предназначение — спасти актрису Сан Мун и ее детей.

Адам Джонсон написал очень емкий роман о Северной Корее, где фактологическая точность была дополнительно усилена авторским воображением. Ужасы жизни в тоталитарном обществе оказываются у него на первом месте, но лишь потому, что их невозможно скрыть. Не менее важными оказались простые человеческие чувства убийцы и похитителя Пака Чон До, который в конце совершает самопожертвование во имя спасения других людей. Подобной историей Джонсон, вероятно, хотел сказать, что никакое отупление человека посредством пропаганды не способно приглушить волю к свободе. Именно свобода является главным действующим лицом книги. Она проходит через многочисленные испытания и побеждает, потому что не может не победить, несмотря на гибель того, кто дал ей путевку в жизнь.
Какую можно вести дискуссию, если одного участника удивляет, что другой прочитал 26 из 103 лауреатов, т.е. одну четверть?! И это называется редким примером начитанности! (c) bibliographer

Онлайн SiR

  • Петер Энглунд
  • *****
  • Сообщений: 662
  • Рейтинг: 48
  • Редактор сайта NobLit.Ru
    • Просмотр профиля
    • Лауреаты Нобелевской премии в области литературы
Re: Колонка в журнале "Урал"
« Ответ #19 : 28.08.2015, 18:08:38 »
08.2015. Полвека в деревне. Те Нин. Цветы хлопка. / Пер. Н. Власовой. — М.: «Издательство восточной литературы», 2014.


Те Нин — ведущая современная писательница Китая. Многое в ее жизни и творчестве рифмуется с опытом более известного российскому читателю Мо Яня. Прежде всего, это отказ от характерного для писателей-интеллигентов акцента на рефлексии при описании действительности. Те Нин, как и Мо Яня, интересует прежде всего жизнь народа. Причем не просто абстрактная жизнь, а существование в реальных исторических условиях. Те Нин знает эту жизнь не понаслышке. В юности она, проникшись революционными идеалами, совершила беспрецедентный поступок — добровольно отправилась на «перевоспитание» в деревню. Большинство интеллигентов не могли дождаться возвращения в города, а Те Нин сама покинула город, чтобы лучше узнать жизнь простых людей. По всей видимости, именно этот опыт лег в основу выпущенного в 2006 году романа «Цветы хлопка», который поражает глубиной детализации жизни простых китайцев на протяжении полувека с рубежа XIX и XX веков до августа 1945 года, когда капитулировала Япония. Работа над романом велась шесть лет, книга стала в Китае бестселлером, а Те Нин в том же году была избрана председателем Союза китайских писателей.

В книге рассказывается история семейства Сян. Начинается эта история с молодых лет человека по имени Сян Си. После поражения Китая в сражениях с Японией в конце 19-го века китайское руководство взяло курс на модернизацию армии. Это выразилось не только в перевооружении, но и в том, что к отбору призывников стали подходить гораздо строже. Призывали только тех, кто обладал физической силой и имел родственников с незапятнанной репутацией. Сян Си оказался как раз таким и, покинув родное поселение Бэньхуа новобранцем, начал свою карьеру в армии. Дома он оставил жену Тунъай, беременную сыном Вэньчэном. В армии Сяну Си удалось отличиться в военных столкновениях, и так началось его последовательное восхождение к высшим военным должностям. Через двадцать лет службы он станет бригадным генералом. В ходе постоянных политических перестановок в 1930-х годах ему еще придется побыть комендантом крепости и начальником полиции, и выше этого его карьера уже не прыгнет. Служба в армии вынудила Сяна Си фактически навсегда покинуть родной Бэньхуа и перебраться в Баодин. Там он завел вторую жену и родил дочь. Однако о первой семье не забыл и, в частности, отправил ей существенную сумму денег для строительства большого дома.

Брат Сяна Си, Сян Гуй, вступил в должность управляющего семейным предприятием по переработке хлопка-сырца. Формально помогал ему подросший сын Сяна Си — Сян Вэньчэн. Вэньчэн с детства показывал способности к обучению, поэтому, когда подрос, решил связать себя с врачебной деятельностью. Причем в методах лечения он ориентировался не только на традиционную китайскую медицину, но и на западные достижения. Он открыл аптеку, снабжающую жителей Бэньхуа лекарствами. В дела дяди, касающиеся хлопкового бизнеса, он никогда особенно не лез, пока речь не зашла об идее-фикс Сяна Гуя — закупить и продать триста тысяч осветительных ламп, работающих не на привычном дорогом керосине, а на дешевом растительном масле. Сян Вэньчэн сразу разглядел подвох в этом, казалось бы, заманчивом предприятии. Ведь лампы выпускаются японским предприятием, и, значит, все это не более чем часть японской политики по разобщению и экономическому порабощению Китая. Поэтому Вэньчэн пытается воззвать к чувству патриотизма дяди, но тот видит только легкую прибыль.
 
Тем временем, начиная с 1937 года, отношение японцев к Китаю превращается в прямую военную агрессию. Оккупация северного Китая некоторое время минует деревеньку Бэньхуа, однако потом войска добираются и до нее. Местный житель, получивший прозвище Брехун за постоянное вранье, пытается дурачить прибывших японцев, но удается ему это не всегда, а потом его и вовсе казнят. Захватчики не показаны глупцами и дураками, как это могло бы быть в пропагандистской литературе. В Бэньхуа активисты из числа коммунистов пытаются организовать сопротивление. Оккупация оказывается временем самоотверженных героев и слабовольных предателей. И многих жители Бэньхуа не досчитались, когда приходит новость о капитуляции Японии.

По «Цветам хлопка» можно во всех подробностях восстановить быт и обычаи китайской глубинки на протяжении первой половины XX века. Деревня Бэньхуа живет натуральным обменом. Приходящие торговцы меняют, например, лук на яйца. Экономику региона определяет не столько рис, сколько хлопок. Хлопок для героев Те Нин выступает чем-то вроде метафизической константы бытия, относительно которой измеряется человеческая жизнь. В России похожую роль играет, наверное, только хлеб. У Те Нин хлопок обрабатывают и продают, из него делают масло, которым женщины смазывают волосы, и накладные бороды, которые надевают дети, играя роли в школьном театре. Имеет он и более деликатную роль. Например, вокруг него фактически формируется феномен проституции. Когда хлопок собран и оставлен на полях, хозяева ставят шалаши, чтобы по ночам сторожить его. В эти шалаши наведываются местные девушки, предлагая свои услуги в обмен на хлопок. Некоторые детали в книге настолько тонки, что остается только удивляться тому, откуда писательница узнала о них, ведь в описываемое время она еще не родилась. Например, используемое в кулинарии кунжутное масло настолько ценно, что его отмеряют в очень малых количествах, используя монеты. Быт в Бэньхуа, несомненно, очень традиционен. Традиции здесь наследуются из поколения в поколение. Веками у входа в дома вешают красные полоски, отгоняющие злых духов, а мертвых поминают, сжигая ритуальные деньги.

Интересно сопоставить «Цветы хлопка» с произведениями Мо Яня. Эти авторы похожи в своем стремлении постичь историю родной страны. Причем, описывая ее, они иногда приводят одинаковые детали. Скажем, в романе «Большая грудь, широкий зад» и в «Цветах хлопка» одинаково фигурирует шведский пастор в качестве главы местной христианской миссии. Сходство также заключается в том, что и Те Нин, и Мо Янь избегают критики коммунистических идеалов. И если Мо Янь хотя бы был честен в изображении ужасов культурной революции, то коммунисты в изображении Те Нин выглядят несколько одноцветно: это бесстрашные служители народа, составляющие единственную силу, способную дать отпор японским захватчикам. У Мо Яня конфликт между коммунистами и прочими (назовем их нейтрально-беспартийными) был выписан так, что позволял симпатизировать обеим сторонам. В книге «Устал рождаться и умирать» коммунисты, вступившие в кооператив, могли быть хороши, но и против батрака Лань Ляня, пожелавшего остаться единоличником, было трудно сказать дурное слово. В изображении же Те Нин коммунисты сращиваются с понятием народа вообще и одновременно с понятием сопротивления. В этом смысле проза Те Нин, пожалуй, более идеологически поляризована, хотя она, разумеется, далеко не примитивна, чтобы ее можно было назвать пропагандистской. Эта монополизация взгляда на историю народа как на историю движения от несвободы к светлому коммунистическому будущему позволяет писательнице быть совершенно не концептуальной и сохранять за собой позицию яркого, глубокого и наблюдательного, но все-таки летописца. То есть человека, опирающегося исключительно на реалистические факты. Мо Янь все же идет чуть дальше и в каждом своем произведении предлагает какую-то мощную, цементирующую повествование гротескную идею. В «Стране вина» это было чревоугодие как метафора пороков современного чиновничества, в «Большой груди, широком заду» — женская грудь как символ слабости китайских мужчин, проигрывающих женщинам в стойкости, в книге «Устал рождаться и умирать» — идея перерождения и привязанности к земле. Те Нин же, наоборот, отказывается разрушать реалистическую конструкцию своей книги и не допускает в нее гротеск.

Но ощущение того, что, читая «Цветы хлопка», читаешь летопись, сильно не только потому, что эта книга написана по канонам реалистической литературы. Оно сильно и потому, что в ней не чувствуется авторского голоса. Даже симпатия к коммунистам, защищавшим страну от захватчиков, обозначена не как частное мнение Те Нин, а скорее как нечто общепринятое, неотъемлемое от самого понятия правды. Причем эта симпатия не усиливается, скажем, чрезмерным очернением предателей, сотрудничавших с врагом. Их образы выписаны в той же объективной манере написанного изящным художественным языком учебника истории. Те Нин не скрывает, что по-человечески понимает трагедию их жизни, когда они вынуждены были пойти на предательство, чтобы спасти себя или близких. Но это «человеческое понимание» тоже не звучит как частное мнение. «Цветы хлопка» — это масштабная панорама жизни, но несколько обезличенная. Яркая, поражающая обилием деталей, она является высоким образцом художественного свидетельства о времени и отчасти даже напоминает коллективный труд. Те Нин представила публике мощное произведение, в котором показала, как простые люди пытаются жить своей жизнью, преодолевая по мере сил невзгоды, которые обрушивает на них движение истории. В нем, как и в книгах Мо Яня, сильна жизнеутверждающая интонация. Интересно пролистать книгу в поисках сносок с именами реальных китайских деятелей, упоминаемых в тексте, и посмотреть на даты из жизни. Многие видные политики и военные, отличившиеся во время японской оккупации, погибли в 1950-е годы, очевидно, от репрессий. Но много и тех, кто дожил до 1990-х и даже 2000-х годов, прожив 80–90 лет. Есть даже один высокопоставленный военачальник, умерший в возрасте 104 лет. Это интересное наблюдение позволяет заключить, что воля к жизни у китайского народа очень сильна. Об этом же написана и книга Те Нин.
Какую можно вести дискуссию, если одного участника удивляет, что другой прочитал 26 из 103 лауреатов, т.е. одну четверть?! И это называется редким примером начитанности! (c) bibliographer

Оффлайн bibliographer

  • Секретарь
  • *****
  • Сообщений: 2652
  • Рейтинг: 56
    • Просмотр профиля
Re: Колонка в журнале "Урал"
« Ответ #20 : 29.08.2015, 18:28:44 »
К нам на ММКВЯ едут Лю Цинбан, Ма Юань (писатель-авангардист, долго работавший на Тибете), Сюй Цзечэнь, Чэнь Дунцзе, Лю Вэньфэй.

Онлайн SiR

  • Петер Энглунд
  • *****
  • Сообщений: 662
  • Рейтинг: 48
  • Редактор сайта NobLit.Ru
    • Просмотр профиля
    • Лауреаты Нобелевской премии в области литературы
Re: Колонка в журнале "Урал"
« Ответ #21 : 30.08.2015, 07:52:59 »
Интересная информация, но я, к сожалению, живу не в Москве. А кто-нибудь из этих авторов издавался у нас? Мне известен только рассказ "Сезон дождей" Сюй Цзэчэнь.
Какую можно вести дискуссию, если одного участника удивляет, что другой прочитал 26 из 103 лауреатов, т.е. одну четверть?! И это называется редким примером начитанности! (c) bibliographer

Онлайн SiR

  • Петер Энглунд
  • *****
  • Сообщений: 662
  • Рейтинг: 48
  • Редактор сайта NobLit.Ru
    • Просмотр профиля
    • Лауреаты Нобелевской премии в области литературы
Re: Колонка в журнале "Урал"
« Ответ #22 : 02.10.2015, 07:51:56 »
09.2015. Кочующее бедствие. Масако Бандо. Дорога-Мандала. / Пер. Е. Сахаровой. — СПб.: Гиперион, 2014.


Недавно ушедшая из жизни японская писательница Масако Бандо не так хорошо известна российскому читателю. В 2006 году по-русски выходил ее роман «Остров мертвых», а в 2014 — книга «Дорога-Мандала». Первое, на что обращают внимание российские издатели, — это что писательница работает в жанре мистики. Более того, они даже характеризуют ее творчество модным японским словечком «кайдан», означающим жанр средневекового японского рассказа о сверхъестественных силах. Мистика в ее творчестве действительно имеет место, однако она не является самоцелью. Она имеет скорее функциональную природу. У Масако Бандо нет цели любой ценой вызвать страх, как это было у Лавкрафта или популярного Стивена Кинга. Да и удается ей ощущение страха неважно. Самой сильной стороной писательницы является все же реалистическое видение жизни. И видение это мрачно. Может быть, поэтому с фотографий, доступных в интернете, на нас с усталым депрессивным выражением смотрят тусклые глаза. В «Дороге-Мандале» Бандо с блестящим знанием деталей реконструировала первые послевоенные годы. Вывод из этого опыта погружения в прошлое очень неприятный. Масако Бандо ненавидит японских солдат и офицеров за учиненные ими зверства.

Но начинается история с событий, происходящих десятки лет спустя после войны. Молодая пара, Асафуми и Сидзука, раньше работали в Иокогаме в исследовательской лаборатории, но произошло сокращение, и они оба потеряли работу. Не имея средств жить в большом городе, они решили перебраться к родителям, проживающим близ гор Татэяма, и поселиться в бывшем доме деда Асафуми по имени Рэнтаро. В этом доме они находят старый реестр клиентов Рэнтаро с записью их имен и адресов. Рэнтаро занимался изготовлением и продажей лекарств на основе трав и сам обходил с ними клиентов. Так параллельно начинается рассказ о Рэнтаро. В молодости он служил в Маньчжурии, потом демобилизовался и отправился в Малайю. Там он познакомился с девушкой Саей из местного племени, с которой стал жить. Она помогала ему находить травы, а он готовил из них лекарства. От нее у него родился ребенок. Но тогда было военное время, японцы захватили Малайю, и, когда Рэнтаро уехал, у нее начались проблемы. Сначала ее обвинили в пособничестве китайцам, потом отдали в японский бордель. Там она возненавидела японцев, хотя по-прежнему надеялась на то, что добрый Рэнтаро вернется и заберет ее. Она познакомилась с одной девушкой, которая, после того как война японцами была проиграна и они ушли, предложила ей въехать в Японию по ее документам, найти Рэнтаро и отомстить ему. Так Сая и поступила. В пункте встречи репатриантов ее приняли за японскую кореянку и без проблем пропустили в страну. Она добирается до дома Рэнтаро, но встречает холодный прием. Его японской жене очень не нравится посторонняя в доме. Со временем Рэнтаро находит для нее отдельное жилье, куда потом частенько наведывается для любовных утех. А потом ему, как и всякому бродячему торговцу лекарствами, приходит время отправляться в путь, и здесь начинается мистическая часть сюжета.

Рэнтаро решил пойти по «дороге-мандале», идущей рядом с горами Татэяма. Что такое «дорога-мандала», писательница не поясняет. Это просто самоназвание мистической дороги, хотя и имеющее географическую привязку к реальным японским горам Татэяма. В планы Рэнтаро входило обойти местные поселения и оставить в них лекарства. Но с самого начала все пошло не так. В одном поселении его чуть не избили за то, что он якобы приставал к жене старосты, и ему пришлось уносить ноги. А потом он встретил внука — того самого Асафуми, который полвека спустя нашел его реестр в доме Саи, Асафуми, потеряв работу, решил пойти по семейной колее и тоже стать бродячим торговцем. Для начала он решил пройти по пути деда, той самой «дороге-мандале», где они, уже не разделенные временем, и встретились. Не до конца понимая, кем они приходятся друг другу, Рэнтаро и Асафуми часть пути проходят вместе и встречают странных паломников, среди которых карлик, однорукая женщина, девочка, старик с зайцем на спине и прочие. Эта процессия, как выясняется, циркулирует по «дороге-мандале». Мир уничтожен вселенской катастрофой, поэтому смысла куда-либо стремиться нет. Причем сама эта процессия воплощает бедствие. Их цель — добраться до одной из вершин, а потом идти обратно. И так по кругу. Рэнтаро решает отправиться с паломниками. Он устал от своей жизни, от жены и от Саи и хочет перемен. Что касается Асафуми, то он идет домой вместе с девочкой, но дома нет — все уничтожено, и кругом снуют люди, превратившиеся в зверей и готовые убить за еду. Итогом его путешествия по «дороге-мандале» становится переоценка отношений со своей женой, с которой он решает разойтись.

В Японии нет единства в отношении к событиям Второй мировой войны. Одни, как патриарх японской литературы Кэндзабуро Оэ, осуждают японский милитаризм. Другие, как бывший премьер Дзюнъитиро Коидзуми, посещают храм Ясукуни — святилище обожествленных солдат и офицеров, умерших за Японию. Масако Бандо однозначно принадлежит к первой группе. В «Дороге-Мандале» она рассказывает о том, что японцы, якобы геройски умершие за Японию, в действительности были насильниками и убийцами, бездушными захватчиками и разрушителями. Чтобы занимать такую позицию в современной Японии, нужно немалое мужество, поскольку сейчас в стране идет осторожный процесс реабилитации милитаристского прошлого. Масако Бандо не церемонится с читателем и рассказывает всю правду о судьбе той же Саи. Необразованная туземка по вине японцев становится проституткой в борделе для солдат и обслуживает в день по двадцать-тридцать мужчин. Ее подруга по несчастью, под именем которой Сая после войны попадает в Японию, мрачно резюмирует, что женщины-неяпонки для японских солдат являются сортирами. Предметами, куда справляют нужду. И Рэнтаро пользовался Саей так же, как сортиром. Именно поэтому Сая едет в Японию, чтобы отомстить ему.

В отличие от книги Юко Цусимы «Смеющийся волк» (см. «Урал», № 5), где также были описаны первые послевоенные годы, Масако Бандо гораздо подробнее выписывает время. В ее книге встречаются интересные детали, которые вряд ли можно обнаружить в сухих архивных документах. Например, она пишет о том, что в стране совершенно не было кастрюль и в их качестве продавали солдатские каски. А также о том, что в годы войны был принят закон о честной конкуренции, запрещавший заниматься коммерцией более чем одному члену каждой семьи. Еще она упоминает земельную реформу Макартура, согласно которой не вернувшиеся на свои земли владельцы теряли их в пользу арендаторов. Такой тщательно прописанный исторический фон свидетельствует о глубоком знании автором того времени.

Масако Бандо хорошо передала характерное для переживших войну ощущение, что она так и не закончилась. И спустя десятки лет после войны в Японии оставались люди, хранившие преданность идее великой Японии и по-прежнему рассматривавшие остальных людей как второсортных. Сценам с их участием посвящены самые драматические страницы книги. Это создает мрачное ощущение преемственности истории и ее безнадежной цикличности. Этому же посвящена и мистическая часть сюжета. Мистическое воображение писательницы, конечно, не поражает яркостью образов или волшебством иррациональной логики. Мистическая история в романе несет на себе отчетливый отпечаток выдуманности, почти высосанности из пальца. Это довольно посредственный рассказ, хотя и с присущими плохим мистикам космическими обобщениями. Но важно здесь, наверное, само направление мысли, а не ее результат. Для Масако Бандо Япония — это территория разрушения и смерти. Выжить в ней сумели лишь уроды или карлики, да и те, по-видимому, несут в себе гибельный заряд, приносящий запустение, ибо куда они ни придут, везде их встречают панорамы выжженной земли. Впрочем, этой истории однозначно не хватает простой органичности, чтобы у искушенного читателя возникло желание разбираться во всей этой метафизике.

Хотя осуждающее милитаризм послание Масако Бандо является в книге центральным, в «Дороге-Мандале» есть место и для вполне нейтральных тем, имеющих отношение к жизни в мирное время. Например, весьма любопытен сам японский феномен торговли лекарствами, когда торговцы пешком отправляются в отдаленные деревушки, чтобы доставить порошки, травяные настойки и коренья нуждающимся людям. Писательнице замечательно удалось передать атмосферу странствий этих аптекарей, которые и в 20 веке, кажется, сохраняют приверженность традициям, идущим от начала времен. По причине такой симпатии к простому и важному ремеслу, которым занимается Рэнтаро, Масако Бандо все же остается японкой и не намерена ставить крест на всем, что касается ее страны. Она осуждает внешнюю политику Японии, но способна очень тонко прочувствовать ее историческую традицию, сначала синтоистскую, а потом и буддийскую. Но если резюмировать «Дорогу-Мандалу» кратко, то мы снова вернемся к ужасам войны, о которых предельно лаконично высказалась сама писательница: «Это была эпоха, когда овдовевшие женщины становились проститутками, осиротевшие дети жили на обочинах дорог, школьники чистили обувь, а молодые девушки готовы были скорее расплачиваться собственной кровью, чем торговать своим телом».
Какую можно вести дискуссию, если одного участника удивляет, что другой прочитал 26 из 103 лауреатов, т.е. одну четверть?! И это называется редким примером начитанности! (c) bibliographer

Онлайн SiR

  • Петер Энглунд
  • *****
  • Сообщений: 662
  • Рейтинг: 48
  • Редактор сайта NobLit.Ru
    • Просмотр профиля
    • Лауреаты Нобелевской премии в области литературы
Re: Колонка в журнале "Урал"
« Ответ #23 : 30.10.2015, 07:53:21 »
10.2015. Вырождение. Том Вулф. Голос крови. / Пер. Н. Мезина. — М.: «Эксмо», 2014.


Журналист и писатель Том Вулф является очень значительной фигурой в Америке. Он обладатель десятка наград, вручаемых за достижения в журналистике и литературе. Немногие могут похвастаться своей причастностью к созданию целого направления в журналистике, но Вулф именно такой. С его подачи в Америке закрепилась практика создания репортажей в стиле «новой журналистики», предполагающем беллетризацию описываемых событий, введение художественного измерения и акцентирование личной оценки происходящего. Как журналист Том Вулф известен работами, описывающими революцию хиппи и быт «Веселых проказников» Кена Кизи, а также противостояние СССР и США в космической гонке. Суммарный тираж этих книг на сегодняшний день превышает миллион экземпляров. Что касается художественного творчества, Вулф является автором четырех романов, которые объединяет по-журналистски реалистический подход к изображению Америки и жизни ее обитателей, социальный статус которых очень разнообразен. Последний роман Вулфа «Голос крови» был опубликован им в 81-летнем возрасте. Но, несмотря на это, написан он ясным языком, отличается сложным, разветвленным сюжетом, ярко выписанными, хотя и несколько стереотипными персонажами и дотошным знанием описываемых реалий. Центральной в этом романе является тема взаимоотношений национальных меньшинств. Погрузившись в нее, автор пришел к выводу, что в современной Америке все ненавидят друг друга.

Кубинский полицейский Нестор Камачо работает в морском патруле города Майами. В одну из патрульных вылазок ему по долгу службы приходится задержать соотечественника, который, не добравшись нескольких метров до американской суши, застрял на мачте корабля. Камачо при задержании проявил редкостный героизм, но оказался проклят кубинским сообществом, которое нарекло его предателем. Еще бы, ведь он поломал судьбу такого же, как и он, кубинца, которого теперь отправят обратно на остров, где его будут ждать разве что застенки Кастро. Нестора выгоняют из дома, кроме того, его бросает девушка Магдалена, на которой он собирался жениться. Магдалена выбирает врача-психиатра, с которым у нее роман и у которого она работает ассистенткой. Нестора переводят на другое направление и поручают разобраться с наркопритоном. Ему с напарником удается задержать членов преступной группировки, но кто-то заснял сцену, когда они обзывали связанного на полу преступника, подчеркивая его черный цвет кожи, и выложил это в интернет. Естественно, предшествующий этому момент, когда преступник чуть не сломал Нестору шею, в видео не попал, и потому ролик стал выглядеть как откровенно расистский. Скандал доходит до мэра, который поручает начальнику полиции отстранить Нестора от дел. Нестор действительно прекращает выходить в смены, но деятельности своей не останавливает. Вместе с одним журналистом он выводит на чистую воду русского богача Сергея Королева, который подарил местному музею русского авангардного искусства на семьдесят миллионов долларов, скрыв, что это подделка. Параллельно Нестор заводит случайное знакомство с девушкой по имени Жислен, брат которой оказался втянут в неприятную историю. Заводила в его классе рассказал полиции, что его избил учитель, и того арестовали, хотя учитель был невиновным. Брат Жислен боится рассказать правду, потому что опасается мести одноклассника, но Нестору удается разобраться и с этой ситуацией и спасти учителя. Таков в общих чертах рисунок сюжета книги, который, однако, не учитывает все потрясающее социальное разнообразие персонажей, которое напоминает о классических русских романах, где тоже давался срез всего общества. Здесь есть место чернокожему мэру и кубинцу начальнику полиции, место беспринципным американским богачам и очаровательным русским, впрочем, тоже беспринципным, а также место журналистам, полицейским, наркоманам, стриптизершам, студенткам, помогающим воспитывать детей наркоманов, профессорам, преподающим одновременно французский и креольский, непризнанным русским художникам-алкоголикам и бесконечным эмигрантам, которые в Майами давно перестали представлять меньшинство.

Несмотря на царящие в американском обществе плюрализм, либерализм и политкорректность, Вулф рисует несколько иную Америку, образ которой отличен от официально декларируемого. Это та Америка, в которой, как в нацистском государстве, все определяется расой и национальностью. Да, социальные лифты существуют. Да, образование доступно для всех. Да, в полицию и даже во власть без проблем могут попасть кубинцы и чернокожие. Однако есть несколько но. Если ты кубинский коп (Нестор Камачо) и арестовываешь кубинца, пытающегося добраться до американского берега, ты становишься предателем нации. Потому что именно национальность определяет твои права и обязанности. Если ты кубинская девушка (Магдалена), то, скорее всего, цель твоей жизни — найти обеспеченного коренного американца, потому что именно американцам принадлежит жизнь в Америке. И когда по этой причине ты бросаешь кубинского копа (Нестор Камачо), то последний чувствует себя свободным и хочет завязать новый роман, но не с кубинкой, а уже с белой американкой и притом очень расстраивается, когда белая американка оказывается гаитянкой (Жислен). В общем, раса и национальность — это фундамент всех социальных отношений в Майами Вулфа. Это либо дар, либо проклятие. Но кем бы ты ни родился, жизнь в Майами далека от гармонии.

При этом Вулф изобразил не только социальный ад многонационального Майами. Он еще и показал вырождение людей в таком аду. Здесь царит постмодернистская реальность с ее спонтанными извращенными ценностями. Причем, что характерно, вырождение это оказалось пропорциональным не бедности, а богатству. Одна сторона вырождения, можно сказать, классическая и бедняцкая, связана с преступностью и наркобизнесом, но даже она не вызывает столь резкого отторжения, как сторона, связанная с бытом богачей и тех, кто к ним близок. Например, миллиардер Морис Флейшман, попадая на аукцион искусства, бежит, как собака, быстрее купить некие стеклянные скульптуры, пока этого не сделал «путинский убийца» Флебетников — несколько карикатурный русский олигарх. Флейшман спускает на эти стекляшки семнадцать миллионов долларов. Они изображают порнографические сцены и созданы неким Джебом Доггсом, вернее, не созданы, а только замыслены — сделаны они другими, а Доггс лишь предоставил свои фривольные фотографии. Поэтому Доггса называют представителем «бесконтактного искусства», ведь он к своим творениям даже не прикасался. Это, пожалуй, самый извращенный пример «актуального искусства», пример его эволюции прямо в пропасть напыщенности, фальши и обмана. Несомненно, что Вулф осуждает эту безумную практику придания аморальным безделушкам статуса баснословных ценностей. Но это лишь один пример вырождения богатых. Есть в книге и другие. Например, тот же миллиардер Флейшман страдает от порнозависимости. Он испытывает патологическую тягу к просмотру порнографических фильмов и онанирует по восемнадцать раз в день. От этого на его детородных органах выступают волдыри и язвы. Норман Льюис, психиатр, у которого работает ассистенткой Магдалена, как раз специализируется на порнозависимостях и лечит Флейшмана. Но это тот случай, когда врач не намного лучше пациента. Через своего богатого пациента Норман получает допуск на остров, где живут богачи Майами. Там у него маленькая яхта, на которой он хочет покатать Магдалену. Правда, он намерен продемонстрировать не только мощность яхты в тысячу лошадиных сил. Ему важно показать ей ночную оргию на острове и, в частности, трансляцию порнофильма на парус одной из яхт. Таким образом, доктор сам находится в плену того, с чем борется. Такова черта мира Майами — чем ты богаче, тем более извращенную жизнь ты ведешь.

Акцент на рассказываемой истории, так называемом action’е, делает произведение Вулфа очень американским и отчасти мэйнстримным. Автор не позволяет себе слишком заигрываться с размышлениями или описаниями и тщательно культивирует динамичное развитие сюжета. Причем, несмотря на эту динамику, роман вышел немаленьким. Вулф попытался вместить в него образ целого города. Майами получился у писателя не цельным образованием, а как бы вместилищем других мини-городов. Эти мини-города — кварталы национальных меньшинств. Есть в Майами трущобы, где обитают наркоманы, есть территория кубинцев и территория чернокожих, есть отдельные особняки во французском стиле вроде того, за который профессор, преподающий французский и креольский, выкладывает сумму, многократно превышающую годовой заработок, есть, наконец, фешенебельные районы истинных «американос», которые проводят время в ресторанах, о которых, кроме них, никто не знает, ибо у них нет даже вывески. И все это — один город.

Образы персонажей у Вулфа несколько стереотипны, в частности, непризнанный русский художник непременно пьет водку и заставляет всех пить с ним. Коп Нестор Камачо непременно накачан и играет бицепсами, а девушка Магдалена подчеркнуто необразованна и не знает многих слов. Нельзя также сказать, что у Вулфа много каких-то особенно уникальных деталей жизни, которые выдали бы в нем человека, прожившего много времени в мире, который он описывает. Жизненных деталей у него много, но они скорее выдают в авторе журналиста, коим он и является. Назвать Вулфа по-настоящему большим писателем вдобавок мешают сюжетные натяжки, основанные на подозрительных случайностях, которых, правда, очень немного. Вулф — очень добросовестный летописец своего времени, который умеет столкнуть всех со всеми и тем самым выявить противоречия, царящие в обществе. «Голос крови» — очень киногеничная проза, при чтении которой многие образы сразу встают перед глазами как материальные. Но, будучи летописцем, Вулф не предлагает решений, оставляя своих героев вертеться в колесе американской сансары. Его книга даже лишена характерного для американского мышления призыва добиваться успеха любой ценой, потому что даже сверхуспешные люди у него изображены абсолютно разложившимися с моральной точки зрения. Однако особой печали по этому поводу писатель тоже не испытывает. Он принимает мир таким, какой он есть, со всей его ненавистью и завистью, и его роман вовсе не пронизан болью за положение дел в Америке. Вулфу не очень нравится происходящее в ней, но он понимает, что изменить ничего не может. Его задача — быть точным и правдивым, и он с ней отлично справляется.
Какую можно вести дискуссию, если одного участника удивляет, что другой прочитал 26 из 103 лауреатов, т.е. одну четверть?! И это называется редким примером начитанности! (c) bibliographer

Онлайн SiR

  • Петер Энглунд
  • *****
  • Сообщений: 662
  • Рейтинг: 48
  • Редактор сайта NobLit.Ru
    • Просмотр профиля
    • Лауреаты Нобелевской премии в области литературы
Re: Колонка в журнале "Урал"
« Ответ #24 : 11.12.2015, 16:47:09 »
11.2015. Гимн жизни. Мо Янь. Устал рождаться и умирать. / Пер. И. Егорова. — СПб.: «Амфора», 2014.


Китайский нобелиат Мо Янь набирает популярность в России. В прошлом году по-русски отдельным изданием вышло четвертое произведение писателя — роман «Устал рождаться и умирать». Переводчиком выступил бессменный Игорь Егоров, ранее переложивший на русский «Страну вина» и «Большую грудь, широкий зад». Мо Янь написал эту книгу за сорок шесть дней, что, правда, не должно отпугивать читателя — замысел ее обдумывался десятки лет. Тем более не нужно говорить о том, что эта скоропись нисколько не повлияла на текст негативно. Мо Янь представил превосходный образец романного творчества. У него получилась мощная эпическая работа, лишенная политического приукрашивания истории и одновременно восхваляющая жизнь. На примере одной деревеньки и истории жизни помещика Симэнь Нао, после смерти несколько раз перерождавшегося в разных животных, писатель отразил все противоречия китайской истории за последние пятьдесят-шестьдесят лет.

Богатый землевладелец Симэнь Нао из деревни Симэньтунь никогда не был скрягой и тунеядцем. Он постоянно работал на земле собственными руками, отчего, вероятно, и нажил такие богатства. Однако с победой коммунистов в 1949 году началась кампания по раскулачиванию помещиков, и Симэнь Нао был расстрелян, а его спрятанные богатства найдены и изъяты. Он оказался в аду, где ему пришлось претерпеть адские мучения. Но, похоже, владыка ада наконец смилостивился, и Симэнь Нао, переродившись в новорожденного осленка, появился на еще недавно собственной земле. Он стал ослом своего батрака Лань Ляня, который уже успел жениться на его бывшей наложнице Инчунь. Глазами осла он увидел преобразование деревни, в частности, создание кооперативов. Мао Цзедун говорил, что вступление в кооператив должно быть добровольным, поэтому Лань Лянь решил и не вступать в него. Вот когда Председатель лично выпустит приказ с требованием вступить в кооператив, вот тогда он и повинуется. А пока у него есть своя земля, он неплохо на ней управляется, тогда зачем ему кооператив? Но политика коллективизации понемногу настраивает всю деревню против него. Лань Лянь становится единоличником, чуть ли не единственным в Китае. Он не изменит своим принципам, даже когда начнется страшный голод и его осел будет буквально разорван народом на куски.

Симэнь Нао, во второй раз погибший, снова появляется в аду, и снова его отправляют на землю. На этот раз в теле вола. Начинается эпоха культурной революции. Собственный сын Симэня Нао по имени Цзиньлун становится руководителем отряда хунвейбинов. Он продолжает давить на Лань Ляня, пугая его чуть ли не смертью, но угрозы действуют только на его сына Цзефана, который со своим участком земли и волом в итоге переходит в кооператив. Потом Цзиньлун впадает в немилость и сам становится обычным батраком, в каковые его определяют с целью трудового перевоспитания. Для работы на земле ему нужно управиться с волом, то есть собственным отцом. Вол, разумом Симэня Нао ненавидящий кооператив, лежит на земле и не поднимается ни от ударов плетью, ни от костров, которые кровожадный Цзиньлун разжигает рядом с ним. А когда поднимается, то лишь для того, чтобы продемонстрировать достоинство перед лицом смерти.

Третье воплощение — в теле свиньи. И не просто свиньи, а царя свиней. У свиньи Симэня мощное тело, и он не терпит конкурентов. Даже когда ему, спасаясь от эпидемии, приходится бежать на речную косу, там он тоже становится царем и даже возглавляет битву свиней против людей. Но смерть и здесь неизбежна, и дальнейшие перевоплощения приводят Симэня Нао в тело собаки. Как и положено собакам в некоторых семьях, Симэнь берет на себя кое-какие обязанности и, в частности, водит внука Лань Ляня в школу. А ночью превращается в повелителя псов всей округи, устраивающего полуночные собачьи собрания. Перед возвратом в человеческий облик Симэнь Нао еще предстоит побыть в унизительном теле обезьяны, просящей подаяние за свою ученость. Но все же возвращение к человеческому виду, к которому он приходит в конце, — очень большое достижение для несчастного Симэня Нао.
Подобно монументальному роману «Большая грудь, широкий зад», в этой книге тоже поется трагический гимн жизни. Только здесь прославляют жизнь уже не люди, а животные, кто жизнью, казалось бы, только унижен. Это подлинная дионисийская мистерия с ее культами физиологии и тела. Мо Янь неустанно подчеркивает мощь тела у воплощений Симэня Нао. Если вол, то несгибаемый, если свинья, то тяжеловесный хряк, если собака, то непременно ловкое и умное создание. Воля к жизни у простого, хотя и небедного деревенского крестьянина даже после смерти такова, что она ничуть не ослабевает в телах животных. А столь мощные тела им даны для того, чтобы мстить обидчикам. Осел кусается, вол нанизывает на рога, свинья несется и сбивает с ног — все животные пытаются выправить несправедливость, выпавшую на долю превратившегося в них человека. Животные у Мо Яня вынуждены смириться со своей участью, но именно в ней они находят радость жизни. Например, будучи ослом и волом, Симэнь Нао рад послужить своему бывшему батраку Лань Ляну, безмерно уважая его за нежелание вступать в кооператив.

Жители деревни Симэньтунь — а в романе немало рассказывается и о них, а не только о перевоплощениях Симэнь Нао — являются одновременно свидетелями и участниками трагических событий истории Китая. Нельзя сказать, чтобы они находились в центре этих событий, ведь речь здесь не идет о реальных крупных функционерах партии. Описана как бы периферия Китая, некое небольшое модельное образование, где, однако, как в капле воды, отразилось все море. В книгах Мо Яня особенным образом выписано рождение новой власти. В них отсутствует классическое, больше характерное для ее критиков, изображение революции, когда приходят неизвестные с оружием и устанавливают новый порядок. У Мо Яня новая власть — это нечто вроде перепада давлений в тысячелетней сельской атмосфере. Этот перепад влияет на особо чувствительных к нему людей, которых в России, может быть, назвали бы пассионариями и которые в Китае не побоялись выделиться и взять будущее в свои руки. Не беда, что для этого нет ни опыта, ни знаний. Главное, что голос громкий. В книге для них предложен даже специальный термин — «ревущие ослы». Это искренние люди, пользующиеся, кстати, вниманием девушек, и ошибки у них, даже бесчеловечные, тоже искренние. При этом сам Мо Янь, хотя и признает новейшие достижения китайского социализма, отчасти остается на стороне старых борцов с буржуазными пороками. Ведь только тот, кто симпатизирует революции, мог выписать драму Хуна Тайюэ, старого революционера, который сполна заплатил за свои убеждения в годы культурной революции, не расстался с этими убеждениями в пожилые годы и чуть ли не на смертном одре продолжал агитировать за создание кооперативов, натыкаясь на стену непонимания со стороны новых, узаконенных и успешных единоличников. Читая Мо Яня, понимаешь, что революция и ее ужасы сотворены не кем-то отдаленным, а твоими собственными соседями, которые чуть больше, чем следовало, увлеклись своими идеями.

В романе Мо Яня отражена пятидесятилетняя история Китая, и это видно по разнообразию затрагиваемых тем. В 1950-е основная тема — это жестокость расправы с кулаками, унесшая жизнь Симэня Нао. В 1960-е — жестокость коллективизации и преследование непокорного Лань Ляня, пожелавшего остаться единоличником. В 1970-е — унижение вчерашних революционеров, а теперь «правых уклонистов», жертв культурной революции. В 1980-е описаны первые послабления, сделанные для частных предпринимателей, а в 1990-е Китай начинает жить по ценностям капитализма, на фоне чего разворачивается моральная драма Лань Цзефана, сына единоличника Лань Ляня, отказавшегося от нелюбимой жены и выбравшего молодую любовницу, что стоило обоим карьеры. Последняя тема особенно любопытна и показывает сохраняющиеся традиционные ценности китайского общества, несмотря на приход власти денег. Лань Цзефан делает выбор по любви, но груз обязательств, некогда взятый женитьбой, не отпускает его. Практически все общество настраивается против него. И, будучи крупным региональным чиновником, Лань Цзефан из-за любви в одночасье теряет все привилегии, превращаясь в жалкого беглеца.

1990-е годы в Китае, изображенные Мо Янем, напоминают нынешнее годы в России. Прежде всего коррупцией в среде чиновников. Но приемы гротеска, с которыми писатель выписал историю Симэня Нао, он не стал распространять на реалии чиновничества. Здесь царит чистый реализм. Нет даже сатиры, из которой была соткана «Страна вина». Поэтому так остро воспринимается видное в романе чисто российское отсутствие недоумения у простых людей при виде баснословного богатства начальников. Словно так и должно быть. Чиновники Мо Яня, выросшие в безвестной деревушке Симэньтунь и выбившиеся в региональные руководители, воспринимаются обществом с пиететом. Они, очевидно, воруют и берут взятки (Мо Янь непосредственно об этом пишет мало, но иначе откуда у них такие деньги?), но в глазах простого китайца остаются недостижимым примером успеха. Правда, потом их казнят либо отправляют за решетку, но здесь у российского читателя может быть двойственное ощущение. Либо того, что они просто не поделились с кем надо, либо действительной борьбы с коррупцией, наблюдающейся в Китае в последнее время. В общем, все как в России.

Проза Мо Яня идет от земли. В ней нет сложных интеллектуальных построений, нет выраженного рефлексивного измерения, отсутствует проблематика, связанная с трудностями самосознания. Это проза человека из народа, что видно уже по одному тому, как часто писатель прибегает к фразеологизмам. Очень часто в книге встречаются устойчивые в китайском языке словосочетания, буквальный перевод которых повергает в ступор и становится понятным лишь после прочтения примечаний переводчика. Мо Янь и его герои живут и дышат родной землей, и землей же ограничен их мир. Она является причиной фундаментальной драмы их жизни. Как жить на земле правильно: возделывать ее единолично или вступать в кооператив? Нужно ли владеть ею или она должна быть коллективной собственностью? Мо Янь не может ответить на эти вопросы однозначно. За него отвечает история.
Какую можно вести дискуссию, если одного участника удивляет, что другой прочитал 26 из 103 лауреатов, т.е. одну четверть?! И это называется редким примером начитанности! (c) bibliographer

Онлайн SiR

  • Петер Энглунд
  • *****
  • Сообщений: 662
  • Рейтинг: 48
  • Редактор сайта NobLit.Ru
    • Просмотр профиля
    • Лауреаты Нобелевской премии в области литературы
Re: Колонка в журнале "Урал"
« Ответ #25 : 29.12.2015, 09:01:35 »
12.2015. Донна Тартт. Щегол. / Пер. А. Завозовой. — М.: «АСТ», «Corpus», 2015.


Произведения американской писательницы Донны Тартт имеют в США культовый статус, притом что каждую книгу она пишет десять лет. По собственному признанию, она пыталась писать быстрее, но это не приносило ей удовольствия. Она предпочитает долго вынашивать замысел и затем воплощать его на бумаге, оттачивая каждое слово. Уже дебютная книга Тартт «Тайная история», замешанная на роковых особенностях университетского тайного общества, опубликованная ею в 28-летнем возрасте, принесла ей шумный успех. Писала она ее в течение восьми лет, то есть, очевидно, набросала первые страницы в 20 лет. Спустя десять лет выходит «Маленький друг», психологический роман с детективным сюжетом. И вот, наконец, третья книга Тартт «Щегол», за которую она получила престижную Пулитцеровскую премию, была оперативно переведена издательством «АСТ». «Щегол» — это история подростка, который рос без отца и рано потерял мать. Не получив престижного образования, он тем не менее оказался очень прочно связан с искусством. Причина тому — его довольно ранимая и чувственная натура. Возможно, этот интровертный характер и предопределил позднее его выбор в пользу наркотиков, заставив встать на путь саморазрушения. В общем, история эта серьезная и трагическая. Тем более странно звучат слова автора в ответ на вопрос о том, что же она хочет дать читателям. Fun, ответила она. То есть развлечение и удовольствие.

      Итак, 13-летний Теодор Декер живет в Нью-Йорке с матерью. Отец их бросил. Как-то Теодор с матерью, имея свободное время до встречи с учителем в школе, решили зайти в музей посмотреть на выставку голландского искусства. Это посещение оказалось роковым. В музее прогремел взрыв, и мать Теодора убило. После взрыва в полуразрушенном помещении музея Теодор встретил умирающего старика, который дал ему кольцо и велел унести картину — «Щегла» работы ученика Рембрандта Карела Фабрициуса (1654). С тех пор Теодор прячет картину не только от полиции, но и от близких людей. Она становится его сокровищем. Оставшись без родителей, Теодор на время переезжает в семью школьного друга по имени Энди. Он находит фирму, где работал владелец кольца, которое дал ему старик. Это магазин антикварной мебели, совмещенный с реставрационной мастерской. Теодор знакомится с напарником погибшего старика по имени Хоби, и тот становится его старшим товарищем. Они много времени проводят вместе. Хоби обучает его нюансам рынка антиквариата, учит, как различать подлинник и подделку, и вводит в мир загадочного ремесла реставратора. Но Теодор, хотя и нашел себе занятие, по-прежнему не может пережить трагическую смерть матери. Его водят к психологам, но особой пользы это не приносит. А потом на горизонте появляется его отец со своей подружкой Ксандрой. Они забирают Теодора с собой в Лас-Вегас. Отец страдает алкоголизмом, но в последнее время «завязал», променяв шило на мыло и перейдя на наркотики. Незаметно для себя на наркотики подсаживается и Теодор, чему не последней причиной было знакомство с Борисом. Борис, сын украинца и польки, живет с отцом-инженером. Отношения у них сложные, отец подолгу отсутствует на работе, а приходя домой, может избить сына. Тем не менее из-за работы отца Борису удалось, несмотря на юный возраст, увидеть полмира и выучить полдюжины языков. Тем временем выясняется, почему отец Теодора хотел забрать сына. Оказывается, он, играя в азартные игры, влез в долги и намеревался расплатиться деньгами, которые мать Теодора оставила ему на обучение. Но из этого ничего не выходит. После смерти отца в автокатастрофе Теодор возвращается в Нью-Йорк к Хоби, где по собственной инициативе начинает делать деньги на продаже подновленной дешевой мебели в качестве антикварных подлинников. Попутно разворачивается история со «Щеглом», которого тайно выкрал Борис и стал использовать в качестве залога при покупке наркотиков. Из-за этой картины Теодор оказывается в Европе и ввязывается в криминальные разборки, а потом теряет картину. Но предприимчивому Борису удается натравить на ее воров арт-полицию и получить гигантское вознаграждение. Так Теодору посчастливилось относительно неплохо завершить свою эпопею с «Щеглом».

      Хотя книга Тартт повествует преимущественно о жизни одного человека, в ней был выписан образ очень разносторонней Америки. С одной стороны, у Теодора отец, который пытается его банально использовать и вряд ли испытывает к нему какие-то чувства. С другой стороны, у него случайно встреченный немолодой Хоби, с которым завязывается редкая по силе и степени взаимопонимания дружба. Все приобретения в жизни Теодора случайны, хотя и управляются негативной энергией посттравматического стресса. И главное, все эти приобретения как бы уравновешивают друга, принося с собой как зло, так и благо. Например, Теодор очень рано приобщается к практике разрушения своего организма. Познакомившись с Борисом, он начинает регулярно пить водку. Потом переходит на наркотики, из-за чего в конечном счете превращается в обычного нью-йоркского наркомана, покупающего героин у уличных торговцев. С другой стороны, есть в его жизни и благо. Например, уникальная восприимчивость к искусству. Картина «Щегол» становится для него, может быть, не смыслом жизни, но чем-то очень важным, источником позитивной энергии, питающей его жизнь. А вскоре он приобретает способность на уровне эксперта разбираться в антикварной мебели, что даже становится его профессией. Тартт очень подробно выписала всю нюансы реставрационного ремесла. Как к старинным прилаживают новые части, как паром изгибают дерево, как неравномерно полируют места, где берутся рукой, чтобы создать видимости старины. Все это становится частью внутреннего мира Теодора.

      И все же, несмотря на то, что центральной темой книги является искусство, да еще искусство прошлого, невзирая на то, что Теодор становится антикваром, каждодневно имеющим дело с древностями, чувствуется в романе какой-то постмодернистский фон, разрушающий подлинную связь времен. В мастерской Хоби время действительно застыло и законсервировалось, но оно не позволяет забыть о том, что мастерская эта — всего лишь один адрес на бесчисленных улицах Нью Йорка, гигантского города, позволяющего вести любой образ жизни и примыкать к любой субкультуре. Сам характер книги глобален, ведь действие происходит в разных городах Америки и даже разных странах. Воплощением постмодернистского фона является друг Теодора Борис, имеющий славянские корни. Он еще подросток, но уже имеет жизненный опыт старика, которого ничем не удивишь. Борис как бы человек без сущности, делезовское ризоматическое образование, увлекающее в ту же бездну Теодора. Герои книги могут слушать в iPod’е Шостаковича или «Nirvana», интересоваться фильмами с Чарли Чаплиным, читать Тургенева или бесконтрольно глотать таблетки с «обезболивающим», прознав об их наркотическом эффекте. Это мир без единых стандартов и правил жизни. Набор разъединенных микромиров, лишь по необходимости называемый абстрактной американской реальностью: «О нем (Борисе. — С.С.) мне напоминали русские романы, которые я читал к урокам, русские романы и «Семь столпов мудрости», а еще — Нижний Истсайд: тату-салоны и магазинчики, где продавали pierogi, где в воздухе пахло коноплей, по тротуарам переваливались старушки-польки с авоськами в руках, а подростки курили, стоя у дверей баров вдоль Второй авеню».

      В интонации «Щегла» есть особый род исповедальности, который, наверное, роднит эту книгу с «Над пропастью во ржи» Сэлинджера. Роднит героев этих книг то, что они никогда не стали бы ни перед кем открывать душу. Это замкнутые подростки, однако очень тонко чувствующие мир. Тартт достаточно подробно описала затянувшееся состояние стресса Теодора, найдя мощные и яркие метафоры. Теодор сам прекрасно осознает, что с ним произошло: «…я смотрю на себя словно со стороны, словно бы взрывом мои тело и душу разметало по двум разъединенным сущностям, которые так и застыли в двух метрах друг от друга». Это отделившееся от души тело, по-видимому, и позволяет ему относиться к ней как к вещи, в том числе и уничтожая. Тартт лаконично резюмирует период жизни, проведенный Теодором с Борисом, — это была «грань между хмелем и истерикой».

      Теодор выбирает путь саморазрушения, иллюстрируя этим выбором один из вариантов психоаналитической теории. Тартт очень ярко выписана его пассивность, то, как он отдается течению жизни, не принимая самостоятельно почти никаких решений, его вечную тревогу и неуютность, которую лишь изредко можно заглушить водкой и таблетками, и одновременно целую палитру потрясающих по яркости и искренности чувств — к Борису, к Хоби и внучке старика, который в роковой день взрыва указал ему на картину Фабрициуса. Теодор во всех отношениях является жертвой жизни. Картина «Щегол» становится символом всего его пути, поворотной точкой и приобретает почти ритуальное значение. Как многие ритуальные предметы часто пребывают в темноте и редко выносятся на свет, чтобы их нельзя было увидеть, так и «Щегол» хранится у Теодора в сумке в полной темноте. Ему важно знать, что картина рядом, но необходимости постоянно смотреть на нее он не испытывает. Долгое время он даже не знает, что Борис украл у него картину.

      «Щегол» относится к стремительно сокращающейся категории книг, в которых акцент делается не только на смысле истории, но и на том, как она рассказывается. Этот роман написан богатейшим языком, и тем более удивительно, что он пришел к нам из Америки, где в цене всегда были больше истории, чем искусство их рассказывания. Донна Тартт, долгое время работая над книгой, сумела многое в нее вместить — и бытовые подробности Нью-Йорка и Лас-Вегаса, и особенности восприятия себя молодым человеком, пережившим травматический опыт, и тянущуюся через время привязанность к искусству живописи. Это очень тщательно написанная книга. Автор сообщает, что писала ее десять лет, но в действительности первые наброски относятся еще к 1993 году. А Донна Тартт никогда не выбрасывает блокноты со своими заметками. «Щегол» предполагает долгое и вдумчивое чтение, ведь в книге больше восьмисот страниц. Эту книгу не назовешь ни легкой для чтения, ни сложной. Она не сложна, потому что динамична, но и не легка, потому что требует внимательного прослеживания всех психологических деталей. Это высококачественный образец современной американской художественной прозы, посвященной судьбе молодого человека в Америке наших дней, выбирающего одновременно искусство и саморазрушение.
Какую можно вести дискуссию, если одного участника удивляет, что другой прочитал 26 из 103 лауреатов, т.е. одну четверть?! И это называется редким примером начитанности! (c) bibliographer

Оффлайн bibliographer

  • Секретарь
  • *****
  • Сообщений: 2652
  • Рейтинг: 56
    • Просмотр профиля
Re: Колонка в журнале "Урал"
« Ответ #26 : 29.12.2015, 14:12:33 »
Такой замечательной статьи явно не хватает в самой книге. Но всем этим аст, эксмо и прочим новиковским подчинённым даже в голову не приходит давать предисловие. Их задача: навсегда убить русскую критическую школу и русское литературоведение.

Онлайн SiR

  • Петер Энглунд
  • *****
  • Сообщений: 662
  • Рейтинг: 48
  • Редактор сайта NobLit.Ru
    • Просмотр профиля
    • Лауреаты Нобелевской премии в области литературы
Re: Колонка в журнале "Урал"
« Ответ #27 : 30.12.2015, 08:38:30 »
Да, отсутствие предисловий и послесловий удручает. Раньше в любом томе "Библиотеки мировой литературы" или "Панорамы" были статьи. Эталонным современным комментированным изданием является "Река без берегов" Ханса Хенни Янна за авторством Баскаковой.
Какую можно вести дискуссию, если одного участника удивляет, что другой прочитал 26 из 103 лауреатов, т.е. одну четверть?! И это называется редким примером начитанности! (c) bibliographer

Оффлайн bibliographer

  • Секретарь
  • *****
  • Сообщений: 2652
  • Рейтинг: 56
    • Просмотр профиля
Re: Колонка в журнале "Урал"
« Ответ #28 : 30.12.2015, 14:14:06 »
Настоящие издательства комментарии и предисловия дают. А ротапринтные фабрики АСТ, ЭКСМО и проч. не считают нужным. Они и редподготовку текста не ведут. И эти халтурщики теперь требуют, чтобы все библиотеки страны отдали им под книжные магазины их малопрофессиональной продукции.

Оффлайн Architect

  • Администратор
  • *****
  • Сообщений: 718
  • Рейтинг: 30
  • Администратор сайта noblit.ru
    • Просмотр профиля
    • noblit
Re: Колонка в журнале "Урал"
« Ответ #29 : 16.01.2016, 23:05:37 »
требуют, чтобы все библиотеки страны отдали им под книжные магазины их малопрофессиональной продукции.
А можно подробнее на счёт этого утверждения?

 

Яндекс.Метрика