noblit.ruЭльфрида Елинек написала очень актуальную для Европы книжку под названием «Дети мeртвых». Каждому времени свое хулиганство и свои болезни – и те и другие узнаются по печальным плодам. Когда образованный Запад пережил эпоху Просвещения и поверил в «смерть Бога», европейцам стало казаться, что достойный человек может искать опору только в собственной жизненной силе и рациональности. В результате европейская цивилизация, выращенная христианством, отказалась от самого главного, что в ней было: христианской нравственности и христианской эстетики. Расплатой за этот выбор оказались величайшие трагедии XX века – Первая и Вторая мировые войны.
Кажется, что-то должно было измениться с тех пор – ведь, как это ни печально, жестокие кровопускания всегда освежают коллективное сознание целых народов. Однако знание законов общественного развития не в силах предотвратить ни одного глобального потрясения. Сегодняшние настроения европейцев можно сверять по австрийской писательнице Эльфриде Елинек. Не поэтому ли в 2004 году ее отметили Нобелевской премией?
Все, к чему прикасался легендарный древнегреческий царь Мидас, обращалось в золото. Все, к чему прикасается Эльфрида Елинек, начинает разлагаться и умирает. На протяжении всего текста романа она в буквальном смысле занимается выкапыванием гробов, но не для того, чтобы оживлять мертвых, а с целью тщательной некромантии по своему собственному фирменному рецепту.
Шестьсот страниц монотонного текста напоминают написанное методом «потока сознания» эссе и не имеют ничего общего с традиционным романом, где есть внятные герои, сюжетные линии и конфликты. Фабула так плотно укутана в намотанные друг на друга метафоры, тянущиеся от предыдущей фразы, что продраться к крупицам содержания почти невозможно. Елинек неустанно ходит по кругу – пишет об одном и том же по нескольку раз с одинаковым пафосом, но разными словами, как тот неудачливый остряк, который считает, что от многократного повторения его шутка становится лучше. Если из «Детей мертвых» убрать сто, двести или триста страниц, смысл не изменится.
Все герои книги – абстрактны. Они наделены только именами, подгнившими телами и обрывками сюрреалистических жизнеописаний. Их объединяет факт гибели во время природной катастрофы в одном альпийском местечке. Главный мотив авторских гаданий на костях – брезгливое презрение к человеку, миру и вообще любой форме жизни как таковой. Вот типичное: «Светло в этом виварии, где ошметки мяса барахтаются в воде и выкрикивают истории своих болезней, тогда как им едва хватает в легких воздуха на легкое вранье и на то, чтобы держаться на поверхности».
С упорством клинического циклоида писательница раз за разом разоблачает безобразную немощную старость, легкомысленную и эгоистичную юность, бессмысленную зрелость, человеческую физиологию, одежду, еду, автомобили, чувства, отношения, австрийские дороги, профсоюзы, пищеварение etc. Все, что попадает в поле зрения Эльфриды Елинек, вызывает у нее судороги отвращения: мир ужасен и безнадежен. Собственно, все шестьсот страниц романа посвящены исключительно этому.
Во вселенском омерзении Елинек есть известное лукавство, суть которого заключается в наивном детском стремлении вынести себя за скобки «земного кошмара» – противопоставить повсеместному гниению такую чуткую, ранимую, остроумно сорящую цитатами, метафорами и каламбурами, а главное – живую себя. Однако в этом нет ни надежды на спасение, ни желания спасти и спастись. Подобные стремления нуждаются в бессмертной душе, вере в Бога или хотя бы воле, а Елинек – нигилистка, интересующаяся лишь материей («материей текста») и ее гнилостными превращениями: «Все страсти по отдельности, которые сюда намело, превращают человека, творца, спасителя в бесплотную материю, так что он в принципе сотворит все». Лукавство обернулось саморазоблачением. Книга оставляет ощущение нетерпеливого ожидания конца цивилизации – затянувшейся, невыносимой уже агонии. Судя по этой книге, Запад утратил способность к духовным реформациям. Разочарованные в истории и откровенно ее побаивающиеся европейцы обречены на неприятные исторические сюрпризы. Именно для сумеречных эпох характерен этот парадокс: люди заявляют о «конце истории», о своем категорическом нежелании жить чем-либо, кроме размеренной повседневности, именно тогда, когда Большая история стучится в их двери. Так было в Греции и Риме эпохи упадка. Так происходит сейчас, накануне нового «Великого переселения народов». Закатные цивилизации чувствуют свою неспособность порождать истинно воодушевленных людей и делают прививку безнадежного уныния, безбожия и смерти новому поколению: «История грозит угаснуть каждое мгновение в каждом отдельном, кто должен умереть. Хронически печальное состояние…»