noblit.ruЭрнест любил повторять: все в жизни преходяще. Уходят люди, меняются облики городов и природные ландшафты. Многое превращается безжалостным временем в прах. Единственно, что ему неподвластно,— это великое искусство.
В нобелевской речи он говорил: «…От степени таланта, которым писатель наделен, зависит, пребудет ли его имя в веках или окажется забыто… Его дело изо дня в день видеть впереди вечность или отсутствие таковой».
Сегодня Хемингуэй — нечто большее, чем популярный писатель. Его имя — символ литературного успеха. Искусства высшей пробы. Счастливого союза писательской биографии и особенностей его таланта. Еще при жизни, щедро обласканный славой, Хемингуэй воспринимался как классик. В богатейшем словесном искусстве нашего столетия он выделялся легко узнаваемым, самобытным почерком. Он стал не только ярким явлением литературы, но и одним из духовных кумиров своего поколения. Человек — легенда. О нем знали даже те, кто не читал его книг.
И его произведения, и весь его облик были на редкость притягательны. Ему подражали, кто явно, кто открыто, и читатели, и литераторы. Он не был кабинетным затворником, любил жизнь во всех ее проявлениях, став для многих живым воплощением его замыслов. Как творческая индивидуальность, он сродни Байрону, Джеку Лондону, Джону Риду, Сент-Экзюпери. Впрочем, за ним прочно утвердилось: Байрон XX века.
Он побывал на пяти войнах. Был азартным охотником, рыбаком, спортсменом, слыл авторитетным знатоком корриды. Был честолюбив, любил первенствовать не только в делах литературных, но и житейских.
У него был свой, «хемингуэевский», герой: солдат, охотник, спортсмен, матадор, журналист,— словом, тот, кто часто сталкивается со смертельной опасностью, кто должен обладать стойкостью и мужеством. Его отличал особый стиль поведения. В критике за ним закрепилось понятие «герой кодекса». Герой этот отвечал извечной тяге людей к подвигу и романтике, более того, он давал формулу поведения для нашего насыщенного историческими потрясениями и трагедиями века, когда в экстремальных ситуациях оказывались не единицы, а миллионы людей.
Хемингуэевский герой был явно автобиографичен. Созвучность жизненных принципов Хемингуэя с этикой и философией многих его персонажей очевидна. И это придавало его героям особую жизненность и притягательность. От книги к книге они шли рядом с писателем, начиная с юного Ника Адамса и кончая стариком Сантьяго. Вместе с ним набирались жизненного опыта, зрелости, старились. Наверно, создавая их, Хемингуэй переживал процесс внутреннего самовоспитания, ощущал на себе их нравственное воздействие.
В предисловии к первому советскому собранию сочинений Хемингуэя (1968) К. Симонов писал: «Я не знал Хемингуэя, но Хемингуэй-человек неотделим для меня от Хемингуэя-писателя, от его книг и его героев, от тех из них, в которых он, не скрывая того, любил то же, что любил в самом себе,— силу, широту, храбрость, готовность рисковать жизнью и уверенность в том, что есть вещи хуже войны. Трусость хуже, предательство хуже, эгоизм хуже».
Американец до мозга костей, отнюдь не склонный к отвлеченному философствованию, по-журналистски пристрастный к точным деталям и фактам, он большую часть жизни прожил вне родины. И место действия в его книгах — это не только родной Мичиган, но и Италия, Франция, Швейцария, Африка, Испания, Куба. В наш «урбанистический» век он чурался каменных городских джунглей и герои его тоже предпочитали городской суете первозданную природу: голубые воды Гольфстрима, африканские саванны, венецианские лагуны, горы Испании. Это придавало его книгам романтическую остроту, но мы всегда, однако, чувствуем в них пульс современности. Недаром он первый свой сборник рассказов (о котором мы расскажем ниже) назвал «В наше время». Это было бы точным эпиграфом ко всему его творчеству.
Как уже отмечалось, присущая всякому писателю автобиографичность у Хемингуэя проявлялась особенно ярко. Многие эпизоды, сюжетные коллизии, пейзажи, характеры знакомы ему лично. Но, конечно же, этот материал не слепок с действительности, он творчески обогащен, показан через призму авторского «я».
И все же широкий читатель нередко слишком прямолинейно отождествлял Хемингуэя с его героями. Это и понятно: на исходе 40-х годов он стал литературной «звездой». Его популярность подогревалась рекламой, многочисленными публикациями о нем. У всех на слуху были его увлечения, охотничьи и спортивные подвиги. Некоторые бойкие репортеры изображали его богачом, грубоватым честолюбцем, не жалующим интеллектуалов и литературную братию (опасную конкурентами), признававшим дружбу лишь с теми, кто соответствовал типажам из его книг. Возможно, и сам Хемингуэй постарался создать себе подобный имидж, хотя и относился к нему с иронией.
Однако уже в августе 1950-го в письме к литератору Роберту Кентуэллу он пишет: «Я бы хотел, чтобы меня воспринимали не как забияку в барах, не как любителя скачек, меткого стрелка и любителя застолий. Я хочу быть исключительно писателем, о котором судят как о таковом…» Его раздражали попытки дотошных литературоведов выловить из его биографии мотивы его творчества, коробило желание некоторых из них обнародовать подробности его личной жизни. В погоне за сенсацией они забывали о главном: его «заветная цель — быть лучшим американским прозаиком и трудиться ради этого, не жалея сил».
Колумбиец Гарсиа Маркес, тоже Нобелевский лауреат, тонко отметил, что существуют два Хемингуэя. Один — «наполовину звезда, наполовину искатель приключений». Другой — труженик в уединенном кабинете, редко кого допускавший в свой внутренний мир. И этот, другой, мало походил на любимца славы, самоуверенного «метра», каковым он порой казался. Этот Хемингуэй знал и колебания, и депрессию, и недовольство собой.
И все же эти два Хемингуэя, «легендарный» и подлинный, при всей их полярности, не столь уж противоречили друг другу. Даже в периоды чисто «светской» жизни, он оставался, в первую очередь, художником. Накапливал впечатления, анализировал. Это подтверждают все его письма, очерки, интервью.
В мемуарах (а их скопилось немало) его друзей или мимолетных знакомых очерчены разные грани этой крупной, оригинальной и сложной личности. Но каким бы он ни бывал — великодушным или нетерпимым, доброжелательным или сдержанным, грубоватым или непривычно грустным,— стержнем его натуры были некие характерные, неотторжимые качества. Прежде всего, это художник-гуманист, антимилитарист и антифашист, противник всех форм тоталитаризма, это человек принципов, внутренне независимый. Он никому не угождал и не льстил, не гнался за дешевым успехом, смело высказывал любые свои мысли.
Литература о нем многократно превосходит по объему его собственные сочинения. Критики ставят его в самый первый ряд американских писателей, обычно по соседству с его художественным антиподом и соперником Фолкнером. Он и в нашей стране остается в числе самых любимых и изучаемых авторов.
За те тридцать с лишним лет, которые прошли с момента его добровольного ухода от нас, больно поразившего весь мир, появились ценные публикации, стали известны факты, проливающие свет на многие моменты его жизни и творчества. Нет нужды упрощать и выпрямлять отдельные эпизоды его биографии, как это было принято в прошлом, настало время восстановить купюры, касающиеся эпизодов, критикующих сталинизм, например, в романе «По ком звонит колокол».
Свежими фактами насыщены новые подробные биографии писателя (Дж. Майерс, 1987; К. Линн, 1988); вышло три сборника его публицистики, рассеянной в периодике; издан том переписки (1981); продолжаются публикации неизданных произведений, в том числе и тех, которые Хемингуэй не считал готовыми для печати. Среди них — роман «Райский сад» . (1986, русск. пер. 1988) и полный текст книги «Опасное лето» (1985, русск. пер. 1988).
У Хемингуэя, как у всякого большого мастера, свой особый художественный мир. Его романы, сборники новелл, очерков, его репортажи образуют в совокупности четкое единство. Более того — систему. В них можно выявить «сквозные» мотивы, темы, сюжеты, типажи, стилевые приемы. Подобно кровеносным сосудам в живом организме, они пронизывают его произведения, видоизменяясь переходят из одного в другое.
Еще к исходу 20-х годов он счастливо нашел свою главную тему, мы уже называли ее: человек в экстремальных обстоятельствах, среди потрясений XX века. С этого пути он уже не сходил, избегая экспериментов. И все же Фолкнер не совсем справедлив, упрекая Хемингуэя за то, что тот не решался отступить от своего стиля, как бы страховал себя от «блистательных поражений». Ведь Хемингуэй не повторял уже сделанного: по мере обогащения его жизненного и общественного опыта расширялась тематика, новые черты обретала и его поэтика.
…Как много значат для художника детские воспоминания, образы его «малой родины»»! Маленький городок Оук-Парк, фактически пригород Чикаго, где родился в 1899 году в респектабельной семье врача будущий писатель, теперь прочно прописан на литературной карте Америки. Незабываемые мальчишеские впечатления от рыбной ловли в ближних озерах и речках, от охоты вместе с отцом на бекасов в мичиганских лесах,— они отзовутся потом в рассказах «Индейский поселок», «Доктор и его жена», «Десять индейцев», «Отцы и дети». Прологом к писательству станут его первые опыты в школьном журнале, и особенно репортерский дебют в канзасской газете «Стар». Но вскоре девятнадцатилетний журналист поспешит, как и многие из его сверстников, в Европу, увлеченный желанием отстоять демократию от «гуннов». Несколько месяцев прослужит он в санитарных частях на итало-австрийском фронте. Там под минометным обстрелом он получит тяжелое ранение, и врачи извлекут из его тела более двухсот мелких осколков, а оставшиеся кусочки металла и рубцы будут долго напоминать о себе. Физические и духовные травмы помогут отрезвлению и мужанию Хемингуэя. Горький опыт войны определит коренные черты его творчества и мироощущения.
Затем последуют столь важные для него годы работы европейским корреспондентом канадских газет «Торонто стар» и «Торонто дейли стар» (1920—1924): он будет освещать дипломатические конференции в Генуе (1922) и Лозанне (1923), классовые бои в Руре и приход к власти фашистов в Италии. Хемингуэй глубоко, а главное, трезво начнет разбираться в политике; напрасно многие считают его чуть ли не аполитичным. Если он и упоминал о своей неприязни к политике, то имелось в виду политиканство, ибо за шаблонной риторикой «слуг народа» он научился безошибочно распознавать их цинизм и корыстные интересы.
Значительным событием в его жизни была поездка на греко-турецкий фронт в 1922 году, где он стал свидетелем трагедии мирного населения, согнанного с родных мест. Позднее он скажет: «Помню, как я вернулся с Ближнего Востока с разбитым сердцем от того, что я увидел. И тогда в Париже я пытался выбрать: чему посвятить свою жизнь — бороться за справедливость или стать писателем. И вот, с холодностию змия, я решил для себя, что стану писателем, чтобы писать настолько правдиво, насколько это в моих силах». Он был убежден, что художественная правда, а не политическое красноречие воздействует на людские души.
Обосновавшись в Париже, он начинает целеустремленно овладевать литературным мастерством. Репортерская закалка, безусловно, поможет кристаллизации таких его качеств, как ясность, простота, лаконизм. Его становлению помогла творческая атмосфера Парижа 20-х годов, общение с талантливыми новаторами в литературе: Джойсом, Паундом, Гертрудой Стайн, Фицджеральдом. К тому же он с ранних лет штудировал классиков, вникая в секреты мастерства Толстого, Достоевского, Тургенева, Стендаля, Флобера, Генри Джеймса, Киплинга, Крейна и многих других. Впитывая этот бесценный опыт, он оттачивал свой собственный, качественно новый стиль. Стиль, ставший откликом на внутреннюю потребность времени, ибо в нем не было высоких, но девальвированных слов, теорий, лозунгов, не было претензий на философское глубокомыслие и указующего авторского перста. Писатель стремился дать нелицеприятную правду, достичь почти физической осязаемости изображаемого, порой как бы сливаясь с героем, чтобы помочь читателю увидеть мир его глазами. За внешним планом повествования просматривался другой, внутренний, угадывался лишь по намекам, отдельным деталям, по общей тональности: знаменитый хемингу-эевский подтекст. Так вырисовывалась большая, подводная часть айсберга. Эта счастливо найденная, знаменитая метафора объясняет многое в поэтике Хемингуэя.
«Жизнь следует изображать с разных сторон — и в трех, и, если возможно, в четырех измерениях; именно так я стараюсь писать». Что разумелось под «четвертым измерением»? Видимо, проникновение в суть явления или характера. Благодаря этой предельной точности он достигал главного: происходящее в его книгах читатель воспринимал так, словно это случилось с ним самим.
Как писатель Хемингуэй заявил о себе уже упоминавшимся сборником «В наше время» (1925), тепло принятым критикой. Это своеобразный пролог к его творчеству, в нем «запрограммированы» темы, мотивы, образы его зрелых произведений. «В наше время» — не просто сборник, а цикл новелл, «связанных» сквозной, во многом автобиографичной фигурой юного Ника Адамса, начинающего писателя, вступающего в суровый и трагический мир.
Ник Адамс был первым в хемингуэевской галерее «героев кодекса», который появился затем в новой ипостаси в лице Джейка Барнса из романа «И восходит солнце. Фиеста» (1926), принесшего решительный успех писателю. Главный герой, молодой литератор Джейк Варне, получивший на фронте тяжелое ранение, его друзья и приятели, в том числе красавица Бретт Эшли, потерявшая на войне жениха, стараются заглушить тоску и неприкаянность вином, погоней за мимолетными удовольствиями. Их отчаянная безысходность, горькая бравада были типичны и понятны для «потерянного поколения». Так прозвали молодых людей, вернувшихся с войны, искалеченных не только физически, но и душевно, разочаровавшихся в ходульном патриотизме. Столкнувшись дома с самодовольным равнодушием обывателей, они остро ощущали свою отчужденность. Кроме боли и горечи есть в романе светлое, непреходящее: великолепная природа полюбившейся Хемингуэю Испании, радостное веселье народного празднества — фиесты.
С годами Хемингуэй все острее ощувдал трагизм бытия. Тема смерти преследовала его с ранних лет. Это наложило отпечаток и на его второй сборник рассказов «Мужчины без женщин» (1927). В нем отразилась позиция трагического стоицизма, свойственная многим его героям, живущим среди жестокости и насилия. Особенно ярок в этом смысле образ . матадора Мануеля Гарсиа из рассказа «Непобежденный», само название которого выражало сущность таких людей.
Если первые произведения Хемингуэя посвящены драме бывших фронтовиков (например, рассказ «Дома»), то начальные главы в биографии «потерянного поколения», его столкновение со страшной реальностью войны и расставание с иллюзиями было запечатлено в романе «Прощай, оружие!» (1929). Здесь Хемингуэй предстал как зрелый, уверенный мастер. Гармоничность формы, значимость каждой детали, точно переданная психологическая атмосфера с помощью образов-лейтмотивов (вспомним образ дождя, осени), взаимосвязь внутреннего состояния героев и картин природы, убедительная подлинность батальных сцен и фронтового быта — все это производило неизгладимое впечатление. К тому же роман написан от первого лица, т. е. от лица как бы непосредственного участника событий. Военный опыт Хемингуэя органично слит с материалом, почерпнутым из мемуаров, газет, военно-исторических трудов, из воспоминаний участников битвы под Капоретто. Обойдясь без сгущения «брутальных» сцен, Хемингуэй сумел показать почти не затронутый беллетристами аспект войны — поражение. Одна из незабываемых сцен романа — отступление под Капоретто. Войне с ее хаосом, бессмысленностью и грязью противопоставлена трагически завершившаяся любовь «тененте» Генри и медсестры Кэтрин Баркли, этих современных Ромео и Джульетты, столкнувшихся на этот раз не с враждой феодальных кланов, а со страшной машиной войны. Герой решается на дезертирство, протестуя таким образом против преступной бойни. Роман принес Хемингуэю международную известность. И сейчас, на исходе столетия, пафос романа, точно отраженный в названии, чрезвычайно актуален.
Вскоре после выхода романа (а он опубликован в 1929 г.) Хемингуэй переезжает из Европы в Америку, переживающую послекризисную депрессию, где поселяется в Ки-Уэсте (южная оконечность полуострова Флорида). Теперь от него ждут очередных шедевров, но «красное десятилетие» начиналось для него трудно, он в поисках новых тем. Работает в документально-очерковых жанрах, пишет книгу «Смерть после полудня» (1932) — своеобразный трактат о бое быков, «Зеленые холмы Африки» (1935) — выполненное в форме дневника повествование о его первом сафари на Черном континенте.
В эти годы многие писатели начинают активно заниматься общественной деятельностью, «политизируются», но Хемингуэй целиком сосредоточен на том, чтобы «писать простую, честную прозу о человеке», а для этого, «во-первых, нужен талант, большой талант. Такой, как у Киплинга. Потом самодисциплина. Самодисциплина Флобера. Потом нужно ясное представление о том, какой эта проза может быть, и нужно иметь совесть, такую же абсолютно неизменную, как метр-эталон в Париже, для того, чтобы уберечься от подделки. Потом от писателя требуется интеллект и бескорыстие, и самое главное — умение выжить». Как видим, Хемингуэй весьма взыскателен к писательскому ремеслу.
В 1933 году выходит третий сборник его рассказов под названием «Победитель не получает ничего», герои которого так или иначе отторгнуты благополучным обществом. Такие новеллы, как «Там, где чисто и светло» (об одиноком старике), «Какими вы не будете» (о войне), «Свет мира» (грустно-ироничный рассказ о проститутках, вспомнивших прошлое), «Отцы и дети» («тургеневский» заголовок говорит тут сам за себя), будут потом включены в хемингуэевский «канон». В сборнике вновь появится Ник Адамс, уже не юноша, а зрелый писатель.
Как раз в эти годы, привыкший к похвалам, Хемингуэй становится объектом нападок ряда критиков (которых он в ответ величает «вшами на теле литературы»). Его упрекают в узости, в том, что он способен сотворить лишь «быкоподобных» косноязычных примитивов и что он слишком увлекается показом насилия и смерти. Ортодоксальных марксистов не устраивала его «эскейпистская» позиция, а именно: равнодушие к социальным проблемам миллионов его соотечественников. Доставалось ему и за то, что он не разделял горячих симпатий некоторых своих коллег к «коммунистическому эксперименту» в России, предпочитал отмалчиваться. Между тем анализ переписки и публицистики писателя позволяет прояснить его общественную позицию.
Так, в 1932 году в письме к Полю Ромену, книготорговцу из Милуоки, он писал: «Вы надеетесь, что Поворот Влево и т. п. будет иметь для меня некое значение, пустое дело. Я не следую моде в политике, в переписке, в религии и т. д. В литературе нет левых и правых. Есть только плохая и хорошая литература…» В отличие от некоторых своих коллег он не давал увлечь себя революционно-словесной эйфории начала 30-х годов: сказался корреспондентский опыт прошлых «европейских» лет. Хемингуэя всегда отпугивала идеологическая нетерпимость коммунистов. В тоталитарных системах любой окраски он видел угрозу тому, что считал высшей ценностью,— индивидуальной свободе и независимости. Это отнюдь не мешало ему относиться критически к некоторым шагам администрации Рузвельта и вообще быть в оппозиции к власть имущим. Бесконтрольная власть, по его убеждению, развращает. В письме к журналисту Гарри Сильвестеру (1937) он писал: «В России заправляет грязная шайка; впрочем, мне не по душе любое правительство». Неприязнь к «большой» политике отнюдь не противоречила его исконному гуманизму, состраданию к обездоленным. Об этом же напоминают его публицистические выступления 30-х годов. Его волнует неотвратимость грядущей мировой войны. Он резко осуждает агрессию Муссолини в Абиссинии (очерк «Крылья всегда над Африкой»); обвиняет власти, оставившие на произвол судьбы фронтовиков, палаточный городок которых был сметен ураганом (очерк «Кто убил ветеранов войны во Флориде?»). Нет, Хемингуэй не остановился в своем творческом развитии. Сама накаленная атмосфера «красного десятилетия» вносила новые краски в его творчество.
«Мои симпатии на стороне эксплуатируемых, я против собственников, хотя мне случается выпивать с ними и стрелять по летающим мишеням»,— писал он уже упоминавшемуся Гарри Сильвестеру. Неприязненное отношение к богачам очевидно и в «Снегах Килиманджаро», и в «Недолгом счастье Фрэнсиса Макомбера» — двух знаменитых «африканских» новеллах.
С несвойственной прежнему Хемингуэю настойчивостью подчеркнуты социальные контрасты в завершенном в 1937 году (после первой поездки в Испанию) романе «Иметь и не иметь». В романе показаны два мира, с одной стороны, изгои вроде Гарри Моргана, вынужденного заниматься контрабандой, или безработные, с другой — утопающие в роскоши прожигатели жизни, к примеру, пописывающий на модную «рабочую» тему романы Ричард Гордон. Внове для Хемингуэя и то, что его герой «прозрел»: Гарри понимает, что в бедах обездоленных виновато общество. Социальный ракурс заставил автора отойти от привычной лирической формы, усложнить структуру, но в целом роман, напоминающий «пролетарский роман» 30-х годов, не получился, он распадался на отдельные новеллы, впрочем, великолепно написанные.
Но главное в эти годы — Испания, ставшая для писателя «моментом истины». Еще в 20-е годы, столкнувшись с итальянским вариантом фашизма, он стал его непримиримым противником. Хемингуэй назвал фашизм «ложью, изрекаемой бандитами». Когда в июле 1936 года начался франкистский мятеж в Испании, он безоговорочно принял сторону республиканского правительства.
Весь цвет мировой литературы был солидарен с Испанией. Первая битва с фашизмом, ставшая, по словам Альбера Камю, «раной в сердце человечества», вызвала к жизни множество повестей, поэм, воспоминаний, составивших солидную библиотеку. В Испании Хемингуэй в полной мере выразил себя и как художник, и как гражданин. В качестве корреспондента он четырежды приезжал в Испанию (весна и осень 1937-го, затем 1938 года). Он проехал сотни километров вдоль линии фронта, жил в осажденном Мадриде (гостиница «Флорида» тоже подвергалась артобстрелам); было множество встреч и с военачальниками, и с журналистами, с американскими волонтерами-интербригадовцами (чей подвиг увековечен писателем в лирической эпитафии «Американцам, павшим за Испанию»), и просто с жителями столицы. Он понял происходящее много лучше большинства своих коллег. Вернувшись в США, он в своей речи «Писатель и война» и в фильме «Испанская земля» (созданном совместно с кинодокументалистом Йорисом Ивенсом) призывал поддержать Республику.
Прежде занятый участью одинокого героя, в Испании Хемингуэй увидел народ, вставший на защиту своей Республики. Это была «какая-то новая удивительная война», в которой героями становились простые штатские люди вроде клерка Ревена из очерка «Испанский боец». Новые черты обретает хемингуэевский «герой кодекса», на этот раз Филип Роллингс, журналист из пьесы «Пятая колонна», помогающий испанской контрразведке ликвидировать фашистское подполье. Во имя долга он готов пожертвовать личным счастьем. Лучшие черты испанского народа находим мы в образе шофера Ипполито («Мадридские шоферы») и старика беженца («Старик у моста»).
И все же Хемингуэй считал, что о «войне меньше всего пишется правды». Кроме героизма в войне есть бытовая рутина, нелепые ошибки, просчеты. И он одним из немногих рискнул в те годы сказать об этом прямо (рассказы «Происшествие», «Мотылек и танк» и особенно «Ночь перед боем»). В рассказе «Под защитой горы» он напомнил о жестоких методах укрепления боевой дисциплины (к чему были причастны и находившиеся в Испании ежовские эмиссары, недаром этот рассказ был напечатан у нас только в 1990 году).
Гражданская война в Испании была еще в разгаре, когда английский критик Сирилл Конолли предсказывает (1937), что о ней будет написано эпическое произведение и автором его станет Хемингуэй. И действительно, появившийся в 1940 году роман «По ком звонит колокол» — выдающийся памятник испанской трагедии. Если первый роман о войне «Прощай, оружие!» появился спустя десять лет после описываемых событий, то «Колокол» писался по горячим следам. Масштабное, глубокое полотно о тяжелых уроках войны, о героизме и предательстве, о непоправимых ошибках и самопожертвовании. Работая над романом, Хемингуэй не случайно часто упоминал Толстого. «Война и мир» была для него эталоном многопланового произведения. В своем романе он тоже показывает большое через малое, частное: судьбу маленького партизанского отряда включает в широкий исторический контекст. Батальные сцены чередуются с мирными, эпизоды, посвященные любви Джордана и Марии,— с ис-торико-политическими экскурсами.
В трех романных днях, расписанных по часам, сконцентрировано множество событий.
Роберт Джордан не только по-хемингуэевски мужествен и стоек, но и духовно богаче, интеллектуальнее своих предшественников из других книг писателя. Оказавшись в эпицентре ключевых событий (он должен подорвать мост в тылу врага, чтобы обеспечить наступление республиканцев), Джордан сталкивается с неизбежными издержками войн и революций: с насилием, бессмысленными жертвами. После мучительных сомнений, так не свойственных прежним «героям кодекса», Джордан решается на верную гибель ради будущей победы над фашизмом. «Я един со всем человечеством» — эти слова английского поэта Джона Донна из эпиграфа к «Колоколу» мог бы повторить и Роберт Джордан в свой смертный час.
Роман дышит любовью Хемингуэя к Испании, бережно воспроизведен национальный колорит, бытовые и культурные реалии. Партизанский отряд в целом дает нам собирательный образ испанского народа, причем без ложной красивости. У Хемингуэя мы не найдем привычного стереотипа: бедный значит хороший, богатый — плохой. Бедность не является гарантией от жестокости и предательства. В образе Пабло отражено, как безнаказанное насилие влечет деградацию личности.
В романе действовали и упоминались и реальные лица: Карков (Кольцов), Гольц (Сверчевский), Листер, Ибаррури. Среди персонажей яркой выразительностью выделяется Марти, воплощение террориста сталинского толка, точная иллюстрация мысли Хемингуэя о том, что «власть развращает».
Именно суровая, горькая правда этого романа, очевидный протест против тоталитаризма вызвали острую полемику, нападки на роман левых критиков и некоторых интербригадовцев. Но в литературном мире «Колокол» был принят как новый взлет писателя, новое слово в его творчестве. Однако, несмотря на огромный успех во всем мире, наш читатель познакомится с этим произведением лишь через двадцать восемь лет после выхода, да и то с купюрами.
Обозревая творчество писателя, американский критик Эдмунд Уилсон заметил в 1941 году: «…Оглядываясь сегодня на книги Хемингуэя, мы ясно видим, в какую ошибку впадают политики, обвиняя его в пренебрежении к общественным проблемам. Ведь все его творчество представляет из себя критику общества. Он отзывался на каждый удар пульса социальной атмосферы… и делал это с несравненной чуткостью».
В 40-е годы Хемингуэй переселяется на Кубу, это было время некоторого творческого затишья. В 1941 году он ездил в Китай: то была уже четвертая война, которую он увидел, но плодом этого нелегкого шестимесячного путешествия стали лишь несколько статей. В 1942 году вышла с его предисловием антология произведений о войне «Люди на войне». После Пирл Харбора (1941) многие американские литераторы становились военными корреспондентами, Хемингуэя это не привлекало, тем более написание пропагандистских, контролируемых военной цензурой материалов. Но сидеть без дела Хемингуэй не мог: в 1942—1943 годах на своем знаменитом катере «Пилар» вместе с командой единомышленников он патрулировал в Карибском море, выслеживая (правда, не слишком успешно) фашистские субмарины. Это найдет отзвук в неоконченном, посмертно изданном романе «Острова в океане» (1970) — об одиноком художнике Томасе Хадсоне, пережившем трагическую гибель жены и детей.
Но наконец весной 1944 года Хемингуэй вылетает в Англию, чтобы освещать открытие второго фронта, сопровождать десант через Ла-Манш. Он в числе первых вступит в освобожденный Париж. Поздней осенью того же года он свидетель тяжелых боев в предполье «линии Зигфрида». Это будет рассказано в его блистательных очерках («Рейс к победе», «Как мы вошли в Париж», «Солдаты и генерал»).
Некоторые критики считают, что последнее двадцатилетие его жизни было малопродуктивным, он только повторял самого себя. Он снова посещает памятные места: Францию, Италию, Испанию, Африку…
Задуманный им большой роман о второй мировой войне так и не вылился на бумагу. Но эхо минувшей войны отозвалось в романе «За рекой в тени деревьев» (1950) — о пятидесятилетнем полковнике Кентуэлле (он, конечно же, тоже «герой кодекса», но постаревший, разочарованный и усталый).
Справедливо усмотрев в этом произведении некоторую «вторичность», критики поспешили объявить о «закате» писателя, иронично заметив, что «колокол звонит по Хемингуэю». И вот через два года мир был взбудоражен великолепной повестью «Старик и море», замысел которой вынашивался писателем еще с тридцатых годов.
Теперешний его герой стар и мудр. И хотя он совсем не похож на молодых людей из первых книг Хемингуэя, он сохраняет мужество в трудную минуту. «…Человек создан не для того, чтобы терпеть поражения. Человека можно уничтожить, но нельзя победить».
История о рыбаке Сантьяго, о его сражении с огромной рыбой превратилась под пером мастера в подлинный шедевр. В этой притче проявилась магия хемингуэевского искусства, его умение при внешней простоте сюжета удержать читательский интерес. Повесть на редкость гармонична: сам автор назвал ее «поэзией, переложенной на язык прозы». Главный герой не просто рыбак, похожий на многих кубинских рыбаков. Он Человек, сражающийся с судьбой.
Внешне конкретное, предметное повествование имеет философский подтекст: человек и его отношения со Вселенной. К раздумьям о смысле жизни располагает и сама ситуация, когда старый рыбак оказывается один на один с природой. Притчевый характер повести вписывался в общий контекст тогдашней американской литературы. В начале пятидесятых годов откровенно политизированные произведения «красного десятилетия» сменились книгами философско-аллегорическими, отошедшими от сиюминутной актуальности («Медведь» и «Притча» Фолкнера, «Заблудившийся автобус» Стейнбека, «Человек-невидимка» Эллисона, «Человек, который жил под землей» Райта).
Естественно, что столь многоплановая, насыщенная нюансами повесть вызвала самые разные толкования. Кем считать Сантьяго? Победителем или побежденным? Много было споров о том, пессимистично это произведение или, напротив, оптимистично. Однако из «открытого» финала ясно, что герой, как в классических трагедиях, остался несломленным. И тут весьма важен образ ученика старика, мальчика Манолина, он словно бы принимает из рук Сантьяго эстафету. Жизнь со всеми ее печалями и радостями продолжается.
«Старик и море» — это последний творческий взлет писателя. Повести присуждена престижная Пулитцеровская премия. Ее успех убедил наконец Нобелевский комитет в том, что Хемингуэй (чья кандидатура была в поле зрения комитета с конца 30-х годов) достоин Нобелевской премии, которую писатель и получил в 1954 году. В решении комитета отмечалось «яркое стилевое мастерство Хемингуэя, явившееся вкладом в современное повествовательное искусство».
Уже сдавало здоровье, преследовали болезни и травмы. Второе сафари в Африке, завершившееся авиакатастрофой, едва не стоило Хемингуэю жизни. Он долго не мог оправиться. Были поездки в Испанию на корриду; превозмогая недуги и полосы депрессии, Хемингуэй успел выпустить (правда, сокращенную издательством) книгу о бое быков под названием «Опасное лето» (1960).
Лучшим книгам Хемингуэя посчастливилось выйти в свет при жизни их автора, но многое осталось в архиве, не было завершено. Теперь, когда опубликованы и эти произведения, существенно обогатились наши представления о писателе. Это книга мемуаров «Праздник, который всегда с тобой» (1964) — ностальгические воспоминания о жизни в Париже в 20-е годы с первой женой Хэдли Ричардсон, книга представляет собой живые зарисовки друзей и литературных наставников. Это уже упоминавшийся роман «Острова в океане» (1970), роман «Райский сад» (1986). В 1985 году выпущен полный текст книги «Опасное лето».
Вряд ли можно до конца понять, что привело Хемингуэя к роковому решению. Но одно очевидно: болезнь лишала его возможности заниматься писательским трудом, а без этого жизнь теряла для него смысл. Один из его друзей писал: «Эрнест Хемингуэй прожил столько, сколько мог. Его последний поступок был самым продуманным из всех совершенных им. Он никогда не писал о собственных страданиях. Он сказал о них без слов на языке, понятном каждому». Эхо выстрела 2 июля 1961 года болью отозвалось в сердцах миллионов.
Журналист Норберто Фуентес, автор интересной книги «Хемингуэй на Кубе», как-то спросил: «Если бы вы могли вернуть к жизни одного из американских писателей, на кого бы пал ваш выбор»? Один из отвечавших, Нельсон Олгрен, автор романа «Человек с золотой рукой», экземпляр которого имеется в библиотеке Хемингуэя (с дарственной надписью: «Человеку с золотой пишущей машинкой»), ответил тогда так: «Для меня это был бы Хемингуэй. Безусловно, Хемингуэй».
Думаем, что многие из читателей тоже выбрали бы Эрнеста Хемингуэя.
OCR Сиротин С.В. editor@noblit.ru по изданию:
Хемингуэй Э. Избранные произведения. — М.: Панорама, 1993 (Серия «Лауреаты Нобелевской премии»)
ISBN 5-85220-203-7