noblit.ruСочинитель рассказов и поэт в наше время, как и во всякое другое, должен ублажать дух в полном смысле этого слова, а не заниматься лишь утверждением общественных или политических идеалов. Никакой рай не откроется заскучавшим читателям, и нет извинения для нудной литературы, которая не интригует его, не увлекает, не возносит ввысь, не дает избавления от будничных тягот, чем всегда одаривает подлинное искусство. Правда, впрочем, и то, что серьезный современный писатель должен быть глубоко встревожен проблемами своего поколения. Ведь нельзя не замечать, что власть религии и особенно вера в откровение, ныне слабее, чем когда-либо в истории человечества. Всё больше и больше детей вырастают без веры в Бога, не веря в воздаяние и кару, в бессмертие души и даже в действительность этики. Истинный писатель не может пренебречь фактом, что семья утрачивает свою духовную основу. После Второй мировой войны осуществились все мрачные пророчества Освальда Шпенглера. Никакие технические достижения не могут смягчить разочарованности современного человека, его одиночества, чувства неполноценности, его страха перед войной, революцией и террором. Наше поколение утратило веру не только в Провидение, но и в самого человека, в человеческие институты, и часто в те из них, которые к нему всего ближе.
В своем отчаянии многие из тех, кто утратил доверие к властителям нашего общества, обращают свой взор к писателю, властителю слов. Их последняя надежда в том, что человек, наделенный талантом и восприимчивостью, возможно, способен спасти цивилизацию. Может быть, в художнике всё же есть искра пророка.
Как сын народа, претерпевшего жесточайшие удары, которые только может нанести человеческое безумие, я не могу не думать о грядущих опасностях. Множество раз я отчаивался найти какой-то верный выход, но всегда возникала новая надежда, говорившая мне, что нам всем еще не поздно поразмыслить и принять решение. Я никогда не смогу принять идеи, что Вселенная – лишь физическая или химическая случайность, результат слепой эволюции. Хотя я научился различать в людях ложь, шаблонность мысли и склонность творить себе кумиров, я остаюсь приверженцем нескольких истин, с которыми, я полагаю, все мы однажды согласимся.
Должен быть путь, следуя которым, человек получит все возможные наслаждения, обретет всю силу и знания, которые может дать ему природа, и всё же будет служить Богу – Богу, проявляющему себя в действиях, а не в словах, и чей словарь – сам Космос. Я не стыжусь признаться, что отношу себя к тем, кто вообразил, будто литература способна открыть новые горизонты и новые перспективы – философские, вероисповедальные, эстетические и даже общественные. Во всей истории древнееврейской литературы никогда не было существенного различия между поэтом и пророком. Наша древняя поэзия часто становилась законом и образом жизни.
Кое-кто из моих приятелей по кафетерию у «Джуиш дейли кроникл» в Нью-Йорке называет меня пессимистом и декадентом, но смиренная отрешенность всегда покоится на вере. Меня радуют такие пессимисты, как Бодлер, Верлен, Эдгар Аллан По и Стринберг. Мой интерес к психическим исследованиям привел к тому, что я стал находить утешение в мистиках, подобных Сведенборгу и нашему Рабби Нахману Брацлаверу, а также великому поэту наших дней, моему другу Аарону Цейтлину, умершему несколько лет назад и оставившему исключительно ценное литературное наследие, написанное главным образом на идише.
Пессимизм творческой личности – не декаданс, а могучая страсть к искуплению человека. Поэт, ублажая читателя, продолжает вести поиск вечных истин и смысла жизни. Своим особым путем он пытается разрешить загадку времени и перемен, найти ответ страданию, найти любовь в бездне жестокости и несправедливости. Это может показаться странным, но я нередко забавляюсь мыслью о том, что когда все общественные теории рухнут, а войны и революции оставят человечество в безнадежном унынии, явится поэт – которого Платон изгнал из своей республики – и спасет нас всех.
Высокая, честь оказанная мне Шведской Академией, является также признанием языка идиш – языка изгнания, языка, не имеющего ни своей земли, ни границ, ни поддержки какого-либо правительства, языка в котором нет слов, обозначающих оружие, боеприпасы, военные маневры и военную тактику; языка, презираемого и неевреями, и эмансипированными евреями. Правда в том, что то, к чему взывали великие религии, для говоривших на идиш людей в гетто было повседневностью. Они были людьми Книги в самом истинном смысле слова. Для них не было большей радости, чем изучать человека и отношения между людьми, что они называли Торой, Талмудом, Муссаром, Каббалой. Гетто было не только прибежищем для преследуемого меньшинства, но и огромным опытом жизни в согласии, самоограничении и человечности. В таком качестве оно существует по сей день и отказывается сдаться, несмотря на всю жестокость окружающего мира. Я вырос среди этих людей. Дом моего отца на Крахмальной улице в Варшаве был и школой, и судом, и молельней; здесь рассказывали истории, устраивали бракосочетания и хасидские застолья. Еще ребенком я услышал от моего старшего брата и наставника все доводы, которые рационалисты от Спинозы до Макса Нордау выдвигали против религии. Я услышал от моего отца и матери все ответы, которые вера в Бога может предложить сомневающимся и ищущим истины. В нашем доме и во многих других домах вечные вопросы были важнее последних новостей в еврейской газете. Несмотря на всё свое разочарование и скептицизм, я убежден, что другие народы могут научиться многому у евреев: их образу мысли, их подходу к воспитанию детей, способности находить счастье там, где другие не видят ничего, кроме нищеты и унижения. Для меня идиш и поведение людей, говорящих на этом языке, одно и то же. В этом языке, как и в еврейском духе, можно найти выражение набожной радости, жажды жизни, тоски по Мессии, терпения и глубокого понимания неповторимости каждого человека. Идиш проникнут мягким юмором и благодарностью за каждый прожитый день, каждую крупицу успеха, каждую встречу с любовью. В еврейском идишном сознании нет надменности. Победа не понимается как нечто положенное тебе по праву. Оно не требует и не приказывает, но упорно бредет, пробирается и прокрадывается среди сил разрушения, зная, что Божий план Творения лишь в самом начале.
Идиш иногда называют мертвым языком, но ведь так две тысячи лет называли и древнееврейский. Однако в наши дни он возродился совершенно замечательным, почти чудесным образом. Арамейский несомненно был мертвым языком много веков, но опять появился на свет в Зогаре – возвышенном мистическом творении. Несомненно, классики литературы на идише являются и классиками литературы на современном иврите. Идиш не сказал еще своего последнего слова. В нем есть сокровища, которые еще не открылись глазам мира. Он был языком мучеников и святых, мечтателей и каббалистов – богатым юмором и памятью, которые останутся с человечеством, быть может, навсегда. Говоря фигурально, идиш мудрый и скромный язык всех нас, идиома испуганного и не теряющего надежды Человечества.
Прочитана 8 декабря 1978 года.
Перевел с английского Самуил Черфас.