О. Пас. Замах сказочного дровосека

Из дома напротив падает мягкий свет. Наверняка, это сосед поднялся в мастерскую, зажег лампу у самого окна и мирно читает «The Cambridge’s Evening News». Внизу, у подножья стены, вырисовываются белые маргаритки, а вокруг — темные побеги и кусты крохотной лужайки. Тропы, по которым снуют создания мельче муравья; замки, уместившиеся в кубическом миллиметре агата; горные вершины величиной с крупицу соли; континенты размером с водяную каплю. Под мельчайшими былинками и листьями лужайки копошатся чудесные существа, на глазах переходящие из растительного царства в животное, а от него в мир минералов и фантазий. Веточка, слабо ворохнувшаяся под ветром, только что была танцовщицей с неуловимым станом и лицом, которое узорил луч. В крепости, воздвигнутой из лунных отсветов на ноготке детского мизинца, нескончаемые секунды длит агонию пленный король. Под микроскопом воображения возникают твари, неведомые науке, но от этого ничуть не менее реальные; и хотя эти видения принадлежат нам, есть еще кто-то третий, смотрящий на них (или на себя?) нашими глазами.

Я думаю о Ричарде Дадде, девять лет, с 1855-го по 1864-й год, трудившегося в сумасшедшем доме Брэдмура над своим «The Fairy-Feller’s Masterstroke» [1]. Его миниатюрное полотно представляет собой скрупулезнейшее исследование пространства в несколько сантиметров — травинок, цветущих маргариток, ягод, камней, виноградных усиков, орехов, листьев, семян — чьи глубины населены мельчайшими существами, одни из которых — порождения волшебных сказок, другие — вероятно, портреты товарищей Дадда по заключению, его тюремщиков и надсмотрщиков. Так что полотно — это картина в картине: зрелище сверхъественного мира, разыгранное на подмостках мира природного. Один спектакль тут содержит в себе другой, тревожный и цепенящий, его тема — ожидание: персонажи, населяющие холст, ждут неминуемого события. В центре композиции — пустое пространство, точка пересечения всех взглядов и сил, просвет в чаще намеков и загадок; а в центре этого центра — лесной орех, на который должен обрушиться каменный топор дровосека. Что заключено в орехе, мы не знаем, но догадываемся: как только топор расколет его надвое, всё преобразится, — снова брызнет жизнь и спадет заклятье, окаменившее обитателей картины. Дровосек молод, крепкого сложения, на нем одежда из сукна или кожи, на голове шапка, из-под которой выбиваются волнистые рыжеватые волосы. Он крепко стоит на каменистой почве и обеими руками сжимает занесенный вверх топор. Кто это, сам Дадд? Откуда нам знать, если он повернулся спиной? И хотя с уверенностью утверждать не могу, я все-таки поддаюсь соблазну и вижу в фигуре дровосека самого художника. Он попал в сумасшедший дом после того, как во время загородной прогулки, обезумев от бешенства, зарубил топором собственного отца. Дровосек собирается повторить тогдашний удар, но последствия этого символического повторения будут совсем иными: в первом случае — заточение, каменная неподвижность, во втором, дровосек разобьет вместе с орехом колдовские чары. Будоражащая деталь: топор, который должен разбить окаменившие героев чары, выточен из камня. Гомеопатическая магия.

Лица всех остальных персонажей мы видим. Одни поднимаются из неровностей почвы, другие загипнотизированным полукругом замерли вокруг рокового ореха. Каждый как будто пригвожден к своему месту колдовской силой, а между участниками образуется незаполненное, но намагниченное пространство, и это излучение немедленно чувствует всякий смотрящий на полотно. Я сказал «чувствует», а нужно бы сказать «предчувствует», ведь пространство полотна — это место неминуемого явления. Потому оно не заполнено и, вместе с тем, намагничено: здесь ничего нет, только ожидание. Персонажи вросли корнями в почву, они — и в прямом, и в переносном смысле — растения и камни. Их обездвижило ожидание — ожидание, которое упраздняет время, но не тревогу. Ожидание вечно: оно уничтожает время; ожидание мгновенно, ведь оно накануне неминуемого, того, что вот-вот наступит: оно ускоряет время. Приговоренные ждать мастерский удар дровосека, духи бесконечно вперяются в лесную прогалину, которая создана скрещением их взглядов и на которой ничего не происходит. Дадд изобразил видение видения, взгляд, глядящий в пространство, где объект взгляда отсутствует. Топор, который при падении разобьет цепенящие участников чары, не упадет никогда. Перед нами событие, которое вот-вот случится и которое никогда не наступит. Между этими всегда и никогда и вьет себе гнездо тревога, существо с тысячей лапок и одним-единственным глазом.

Из книги: Octavio Paz. El mono gramatico. Barcelona: Editorial Seix Barral, S. A., 1974, p.103-106. (Biblioteca Breve)

1. Мастерский замах сказочного дровосека (англ.). Ричард Дадд (1817 или 1819–1886) — английский живописец, в 1843 г. в припадке безумия убил отца, с тех пор не покидал больниц для умалишенных (Бедлам, Брэдмур), где продолжал заниматься живописью.

Перевод Б. Дубина.