Приветствуем вас в клубе любителей качественной серьезной литературы. Мы собираем информацию по Нобелевским лауреатам, обсуждаем достойных писателей, следим за новинками, пишем рецензии и отзывы.

В. Аристов. Утверждение ветра. Сен-Жон Перс. Избранное [«ИЛ», №11, 1996]

Параметры статьи

Относится к лауреату: 

С выходом данной книги, по-видимому, завершается первый период проникновения этого стихийного поэта в пространства русской поэзии. До «Избранного» было лишь несколько публикаций в антологиях, в «Иностранной литературе», был издан небольшой сборник в 1983 г. (переводы Г. Погожевой). Теперь можно сказать, что эти стихи наконец утверждаются и на нашей почве. Но что они значат для нас сейчас? Почему так поздно состоялась встреча?

«Но в этот вечер долготерпенья и долголетья, что выпал мне в этом лете, тягучем, как одурь опиата, как сок столетника, чтоб выпустить из мрака толпы ламп, пойду я в кварталы общества слепых мимо сухих фонтанов в саванах, лужаек в гробах оград и итальянских садов...» («Поэма чужестранке», перевод Н. Стрижевской). Поневоле хочется поддаться этому странному не только музыкальному, но и семантическому ритму и изменить в высказываниях о нем свою речь...

Само появление этого абсолютного поэтического духа во всей здешней красе, огрязненного, омытого дождями, разукрашенного флагами земли, вызывает изумленное удивление. И при своей отточенной формульности высказываний и восклицаний он принадлежит, кажется, не только к феноменам собственно культуры, но и к природным явлениям. Так же, как ветер, несущий обрывки самых разных материалов, пылинок, вестей, он существует только в полете. Хотя присутствие его теперь несомненно.

Как это ни громко звучит, но обнаружение и материализацию в нашем языке стихов Перса можно сравнить по значимости только с постепенным проявлением и возрастанием великой фигуры Рильке. Ибо по мощи, по силе преобразования поэтической энергии, по философской глубине, пожалуй, только он сопоставим в обозримом уже просторе мировой поэзии ХХ века (по крайней мере, среди фигур, чей путь давно завершен и обозначен) с Сен-Жон Персом. Причем эти поэты составляют незримое двуединство: если Рильке вертикаль современной поэзии, ее духовная ось, восходящая в небо, то Сен-Жон Перс горизонтальная координата поэзии, ее широта (ширь) и долгота во времени и пространстве.

Но вхождение Сен-Жон Перса в наш литературный контекст оказалось сложней, поскольку у него не было таких явных прямых духовных и человеческих связей с Россией (что, помимо прочего, оправдывало в те годы возможность и необходимость публикаций переводов). Книга «Избранного» могла бы стать по значимости равной книге «Ворпсведе. Огюст Роден. Письма. Стихи», вышедшей в 1971 году, тогда впервые для многих и обозначился истинный масштаб личности Рильке. Но интерес не тот (и тираж), и появление запоздало. И все же эта поэзия движется теперь над нашей землей...

В здешнем поэтическом сознании Сен-Жон Персу трудно было утвердиться еще и потому, что для нас в его стихах нет ощутимых ассоциаций с какой-либо знакомой традицией. В советское время подобную поэзию просто игнорировали (равнодушие обозначает по сравнению с этим еще очень сильную реакцию). Хотя надо заметить, что Сен-Жон Перс не слишком стремился к внедрению, «пропаганде» своих произведений. Да и что этим стихам временные режимы, если он миг и смигнул века с открытыми или закрытыми глазами. Тем интересней и удивительней опыт Георгия Иванова и Георгия Адамовича, весьма далеких в своих стихах от такой поэтики, осуществивших перевод «Анабазиса» еще в 1926 году (он полностью воспроизведен в «Избранном»). Но в целом в эмигрантских кругах отношение к этой поэзии было, по-видимому, сходным с отношением к ней в поэтической «метрополии». Вот, например, высказывание из письма Г. Газданова к З. Шаховской по поводу выхода ее сборника «Перед сном»: «Единственное стихотворение в книге, которое у меня не вызвало никакой положительной реакции, кроме того, что j’admire votre courage (как это сказать по-русски?), это перевод из Alexis Leger, который, как Вы знаете, такой же поэт, как я балерина. Но, может быть, Вы это сделали умышленно, чтобы показать, как не нужно писать высокопарный вздор?»

Вовсе не хотелось бы прямо осуждать (да и скучно) такую традиционную точку зрения (хотя характерен сам прием уничижения путем лишения поэта его литературного имени), ведь в подобных высказываниях выражена приверженность «здравому смыслу», которая вполне объяснима, она связана со стремлением сохранить локальность, интимность, консервировать созданные ранее стили, что в условиях угрозы тоталитарного разрушения личности всегда можно оправдать. Но поэтика Перса не укладывается в подобные ограниченные представления. Ведь его высказывание невероятно лирично и всегда «сверхиндивидуально», хотя постоянно происходит переход к внешне эпическим отрывкам. Сама его поэзия исповедует глубинную идею служению обществу, миру, знанию, и даже краткая «биографическая справка» этого поэта и человека, стремившегося к недостижимой гармонии при всей сложности и раздвоенности своего жизненного пути, тому подтверждение.

Сен-Жон Перс (настоящее имя Alexis Saint-Lйger Lйger, 1887-1975) родился на Антильских островах; учился во Франции; первые публикации стихов в 1909 г.; на дипломатической службе с 1916 г. в Китае, там он пишет первое свое важнейшее произведение «Анабазис»; с 1924 по 1940 г. занятия только политикой и дипломатией; в 1940 году в изгнании в Америке возобновляет поэтическую работу; в конце 50-х возвращается во Францию признанным поэтом.

Для нашей ситуации сама идея общественного служения поэта после трагической попытки Маяковского представлялась в той или иной степени конформизмом. Поэтический XVIII век с его прямым обращением к миру, Богу (это связано прежде всего с именами Державина и Ломоносова) долгое время казался наивным и архаичным (иллюзия начала рассеиваться только в самые последние годы). В XIX веке Пушкиным и Жуковским идея служения понималась уже по-иному, а переход к более «приватному» положению явил Тютчев это тип поэта-дипломата, который в XX веке оказался достаточно распространенным (Неруда, Клодель, Сеферис). У нас сама возможность апологического жанра ушла вслед за строкой «Прославим, братья, сумерки свободы». После этого «одические рати» были ни к чему.

И как же для нас сейчас странно это вольное дыхание «Анабазиса» 20-х годов: «И не то чтобы человек не был грустен, но, встав до зари, осторожно стоя под старым деревом, опершись подбородком на последнюю звезду, видит он в глубине голодного неба великие чистые вещи, которые превращаются в радость...» В таком возвышенном обращении к миру, в этой стихийной теодицее слышно какое-то смутное детское бормотание, это гигантский земной фрагментарий, сам себя проговаривающий в непрерывных озарениях и затмениях. Для ограниченного рационального взгляда непомерная роскошь и баловство впустить в размеренные просторы подобный гомерический шепот и гром. Детство этой поэзии особое, здесь не только новизна взгляда; здесь новорожденный самый старый из рода людского, он на краю культуры, он вынесен на гребне человеческой волны, он словно разом вобравший все знание человеческое при первой вспышке здешнего солнца. Этот поэт не отказывается от «рудиментов» знания вполне взрослого человека, но хочет остаться и древним ребенком (само имя Сен-Жон Перс, как отмечалось исследователями, в зашифрованном виде содержит имена Иоанна Богослова и римского поэта Персия).

Несмотря на малый объем «Избранного», творчество поэта представлено в нем достаточно полно. Помимо «Анабазиса», это вся книга «Изгнание» (из четырех поэм), отрывки из гигантских произведений «Ветры» и «Створы», а также «Песня той, что была с тобой», «Хроника», «Песнь равноденствия», «Речь на банкете по случаю получения Нобелевской премии». Отрывочность (а афористическая законченность версетов Сен-Жон Перса сама намекает именно на отрывочность и лаконичность открывающегося нам в мире) не вредит ощущению полноты и цельности в этом заслуга составителей. Привлекателен и малый формат «Избранного»; даже лучше, что первую большую книгу можно носить с собой и читать постоянно: пусть она будет «мануальной», пока не стала настольной. Несколько изображений, портретов поэта, бронзовая маска (нечто классическое «гётеобразное») задают чарующую неопределенность. Хорошо, что приведен фрагмент его рукописи, напоминающий запись на древнем языке или отпечаток птичьих следов на песке. Все это подтверждает сочетание в этих стихах совершенно иррационального с поиском новой неизвестной рациональности. Вот отрывок из «Анабазиса»: «Математика, подвешенная к сплошному льду соли! На чувствительной точке моего лба, там, где создается стихотворение, я подписываю эту песню целого народа, самого хмельного, тянущего бессмертные днища на верфях наших». Что может значить для языка и мысли подобный рациональный бред? Сам Сен-Жон Перс говорил: «Но как ученого, так и поэта здесь нынче славят за их беспристрастную мысль. По крайней мере, пусть в них не видят хоть здесь братьев-врагов. <...> Тайна едина. <...> Астрономы были потрясены теорией расширяющейся вселенной, но так же расширяется и бесконечность человеческого духа та же вселенная» («Поэзия. Речь на банкете». Перевод Н. Стрижевской).

Сен-Жон Перс требует вдохновения от переводчика и от читателя (хотя, кажется, даже простой подстрочник не сможет избавить от этого обаяния мысли, данной в течении ритмической внеязыковой стихии). И надо быть благодарным Морису Ваксмахеру (1926-1994), первому российскому публикатору поэта, и Наталье Стрижевской. Переводить Перса сложно, поскольку есть много настолько загадочных и однозначно необъясняемых мест, что требуется напряжение всех умственных и стихотворных способностей. Ваксмахер стремился прежде всего воссоздать точную череду и игру смыслов, что очень важно здесь. Вот, например, фрагмент из поэмы «Створы» (название этой поэмы «Amers» переводили и как «Ориентиры», слово «створы» и означает «береговые ориентиры, по которым определяют курс корабли»):

«Забвения блеклая гладь, с которой смыты все знаки, камень избавившийся ради нас от своих царапин и зерен? и не явилось ли нам с большей еще высоты и из далей более дальних, еще более высокое более далекое Море в своей девственной чистоте без загадок и шифров... эта простодушно глядящая в ночь освещенная мягко страница, это зеркало без амальгамы?..»

Стрижевская стремилась передать звуковые и ритмические порывы, ей блестяще удались длинные периоды аллитерационного, анафорического воздействия, которые чередуются переходами к перечням, перечислениям реалистических вещей, обретающим здесь суггестивную магическую, хотя и риторическую поверхность: «... Кто бродит в полночь по галереям гулким, чьим шагам эхо вторит, кто исчисляет комет траектории, кто во время войн бережет хрустальные линзы больших телескопов, <...> кто в открытом море с дочерью и домочадцами денно и нощно мир оттирает, патину снимает с простора...» («Изгнание»). Правда, временами возникает ощущение, что сложные голосовые модуляции, столь важные у автора, несколько заглушаются монотонным сладкозвучием.

Сен-Жон Перс долго оставался для нас «по-французски», но его несуществование в русской речи ощущалось как недостаток, ибо ему тесно в национальных границах языка. Надо преодолеть ревнивое отношение к «своему» Сен-Жон Персу, можно поэтому вспомнить и удачные отрывки в переводах других авторов: Вадима Козового, Галины Погожевой.

Самое главное определить, что значит сейчас для нас найденное Сен-Жон Персом. Новый образ человека, который не может быть понят и воссоздан без выхода в невероятно широкое историческое и физическое пространство. И стихии ведут здесь трудную работу в этом поиске неведомого языка связи с природой и Духом.

Чтобы яснее стала значимость Сен-Жон Перса, можно сопоставить его с другим столь важным сейчас поэтическим персонажем века Константиносом Кавафисом, в какой-то мере, как это ни странно, ставившим сходные задачи поиска «ориентиров» человека. Но если Кавафис в стремлении избавиться от украшающих поэтических средств воздействия привлекает многих именно утонченной аристократичностью простоты, то Перс, наоборот (что неожиданно для такого уровня культуры), чрезмерен. И он отталкивает сторонников взвешенности и «изысканности» избыточностью экспрессии. Но в этом проявлена, по сути, его глубокая демократичность изображения. И поэтому его поэзия «не для каждого, но для всех». Здесь заключен не парадокс, но высказывание, утверждение этой почти природной стихии. Дуновение ветра уже ощутимо. И мы не знаем, что предвещают вполне земные барометры.

Публикация подготовлена к изданию:

Сен-Жон Перс. Избранное. Вступительная статья Пьера Мореля. Переводы с французского Георгия Адамовича, Георгия Иванова, Натальи Стрижевской, Мориса Ваксмахера. «Русский путь», М. 1996.