noblit.ruРоман «Слепота» можно условно отнести к «зрелому» периоду в творчестве португальца Жозе Сарамаго, если только этот термин вообще применим к писателю, чей первый по настоящему значительный роман увидел свет аж на шестом десятке жизни своего создателя. После «Евангелия от Иисуса» – книги, наделавшей много шума, доставившей автору массу неприятностей, но и, несомненно, ничуть не меньше удовольствия (в том числе и от неадекватной реакции не особо им чтимых представителей церкви), прошло целых четыре года, прежде чем Сарамаго разразился новым романом. «Слепота» не то, чтобы резко отличалась от своих предшественниц – нет, писатель не отказался от своей тягучей манеры письма – длинных предложений, бесконечных абзацев и принципиального отказа от какого бы то ни было деления текста на главы (порой требуется немало внимания, чтобы не потерять мысль, пока от заглавной буквы доберешься до точки). Прежним остался и язык – образный, метафоричный и при этом исключительно точный – ни одного лишнего слова. И все же эта книга была другой. И другими были романы, за «Слепотой» последовавшие.
До «Слепоты» проза Сарамаго напоминала океан с его равномерным – прилив-отлив – дыханием и периодическими всплесками-штормами. То был целым мир без начала и конца (даже если действие книги ограничивалось конкретными датами) – мир, где находилось место буквально всему. «Слепота» же – если продолжать водные аналогии – больше походит на реку – с истоком и устьем, с четко очерченным сюжетным руслом – реку, что несет свои воды, ускоряясь на перекатах и замирая на плесах, однако рано или поздно непременно их куда-нибудь приносит (здесь Сарамаго неприменно бы добавил, что не плесы с перекатами приносит, разумеется, а воды). Иначе говоря, проза его стала боле целенаправленной. Словно автору показалось недостаточным просто погружать читателя в пучину мыслей и чувств, побуждая его к активизации высшей нервной деятельности, - он еще и вектор этим думам с эмоциями задавать начал.
С формальной точки зрения «Слепоту», равно, как другие, последовавшие за ней книги, можно отнести к жанру социальной антиутопии. Ибо механизмы, движущие их сюжетами, по большей части схожи с теми, которые составляют привычный арсенал всякого уважающего себя писателя-фантаста. Берется некое общество – конкретное или вымышленное, но при этом всегда узнаваемое – этакое среднеевропейское государство. Люди, его населяющие, живут своей обычной повседневной жизнью (они тоже узнаваемы, среди героев Сарамаго вообще очень легко обнаружить самого себя). А потом, в один прекрасный момент происходит нечто. В будничную рутину вклинивается некий посторонний (если не сказать – потусторонний) элемент, переворачивающий повседневность с ног на голову, выворачивающий ее наизнанку. Люди вдруг перестают умирать. Или, наоборот, дружно заболевают неслыханным доселе недугом. Или в одночасье остаются без горячо любимых властей – сами себе господа. Или же привычная земная твердь под их ногами приходит в движение, откалывается от континента и устремляется в плаванье к далеким берегам.
И с этого момента мир уже не будет прежним и вместе с ним изменятся населяющие его люди. Нет, они не будут подобно героям экзистенциальной литературы демонстрировать в чрезвычайной ситуации несвойственные им свойства души. Внутренняя логика их характеров не пострадает в угоду желанию автора ошеломить, озадачить читателя. Напротив, герои Сарамаго будут действовать именно так, как действовали бы на их месте живые реальные люди. Но самая любопытная метаморфоза происходит не с обществом и даже не с его обитателями, а с самим повествованием – оно переходит на другой уровень, из хроники превращаясь в притчу. Прием тоже не нов, однако фокус заключается в том, что и в иносказательном ключе история не утрачивая связи с реальностью. Множество мелких деталей и подробностей, прочно удерживают читателя на земле, не дают воспарить к чистой абстракции – в причудливо исказившемся мире мы продолжаем видеть знакомые черты.
О том, какая именно из вышеперечисленных катастроф ожидает описанный в «Слепоте» мир, нетрудно догадаться уже по названию романа. Героям откровенно не позавидуешь. Что может быть хуже, чем лишиться зрения, остаться без самого, пожалуй, главного способа постижения мира, без ориентации в нем? И зачем понадобилось автору подвергать героев столь суровому испытанию? Не переусердствовал ли он, сгустив краски до того, что бедным персонажам пришлось передвигаться по страницам книги, спотыкаясь и наощупь? Ответ прост: случившееся с ними – это «жестокий опыт, который в школе жизни ведет все основные предметы».
Не будем также забывать, что перед нами – притча, и слепота в данном случае имеет второе иносказательное значение. Недаром одна из героинь, чудом сохранившая зрение, приходит к крамольному выводу, что стоит «ослепнуть, чтобы сквозь зримую оболочку вещей проникнуть внутрь, в сердцевину, в их блистательную и непоправимую слепоту». «Только в мире слепых все становится таким, как оно есть на самом деле», - вторит ей другой персонаж – ее супруг, имея в виду отсутствие необходимости в показухе и прочих проявлениях мирской суеты. Сделавшись невидимым, мир начинает открывыться героям в своей изначальной сути. Ясна становится и причина их несчастья – точнее, одна из причин: «Мы уже были слепыми в тот миг, когда ослепли, страх нас ослепил, страх не дает нам прозреть».
Еще одно важное отличие «Слепоты» от предыдущего творчества Сарамаго заключается в том, что автор не спешит давать своим героям однозначные оценки, прилаживать ярлычки, вроде: «злодей» или «добрый малый». И если жандармы из «Поднявшегося с земли» или «Года смерти Рикардо Рейса» были всего лишь олицетворением безжалостной государственной машины, перемалывающей жизни и судьбы, то полицейские из «Слепоты» оказываются вполне симпатичными людьми, готовыми придти на выручку к ближнему своему. Да что там говорить – даже для солдат, в упор расстреливающих людей, находятся некие оправдания: мол, ослеп человек от страха – вот и нажал на спуск. Хотя тут же автор замечает, что случаются такие люди, которым оружие в руки давать просто нельзя. И с этим трудно не согласиться.
Вручая писателю премию в 1998 году, нобелевский комитет сопроводил свое решение такой формулировкой: «Он своими притчами, пронизанными воображением, состраданием и иронией, даёт нам возможность вновь и вновь постигать ускользающую от нас действительность». А некий отечественный рецензент назвал один из романов Сарамаго «сборником житейских анекдотов». Книгу он, судя по всему, не читал, целил в белый свет как в копейку, однако угодил, как это нередко случается (вспомним Паганеля, закрывавшего при стрельбе оба глаза), в самое яблочко. Притча, побасенка, анекдот – нечто, пришедшее к нам прямиком из устного народного творчества, из произведений, у которых еще не было строго определенного автора – именно такое определение напрашивается при попытке охарактеризовать прозу Жозе Сарамаго.
Лично мне его творчество более всего напоминает сказки, которые рассказывает вдали от шума городского своим внучатам пожилой мудрый человек с большим и добрым сердцем. Вымысел и реальность, полет фантазии и точные житейские наблюдения переплетаются в них в единое, неделимое целое. И мы, читатели, подобно деревенским ребятишкам, внимаем этим чудесным историям, раскрыв рты. Сказка под названием «Слепота» получилась по-настоящему страшной и интересной: «внучата» всего мира зачитываются ею уже более 10 лет, а недавно бразильский режиссер Фернандо Мейреллес решил перенести ее на экран. У нас же с вами появилась возможность прочесть книгу до того, как выйдет фильм – спасибо за этот подарок переводчику Александру Богдановскому, чьими устами Сарамаго «заговорил» по-русски, не утратив при этом замечательного богатства своего языка.
Богатство это – тема для отдельного разговора, а вот, что по поводу литературы и ее возможностей сказал сам писатель: «Чудесен и блажен язык наш, который, чем больше выкручивают его и ломают, тем больше способен сказать… О, если бы узаконить выворачивание фраз наизнанку, какой удивительный мир сотворили бы мы».
Чтение Сарамаго – не легкая увеселительная прогулка, а достаточно тяжелый – сродни крестьянскому – труд. Автор не развлекает читателя, но увлекает его, привлекает к со-творчеству. И злаки, выращенные на этих пажитях, питают сердце и ум подобно тому, как зерно хлебороба питает плоть. Не могу умолчать и еще об одном отрадном для читателя моменте: Сарамаго прекрасен своими концовками – уж он-то точно не из тех, кто привык отделываться от нашего брата элегантными многоточиями: догадайся, мол, сама… Его романы завершаются ярко, эффектно и, главное, неожиданно. Что бы мы ни предположили, сколь ни были бы проницательны, убийцей все равно окажется не дворецкий. Если вы по каким-то причинам любите читать книги с конца, в данном случае от этого лучше воздержаться, иначе лишите себя, минимум, половины удовольствия. И еще: Сарамаго не стоит читать по даигонали – обязательно упустите что-нибудь важное.
Дмитрий Померанцев