noblit.ruВы недавно побывали в Киеве, где представляли фрагменты своего нового, еще не опубликованного романа, тематика которого касается Украины. Расскажите немного об этой книге.
Да, действительно, несколько лет назад мы с Оскаром Пастиором, одним из самых известных современных немецкоязычных поэтов румынского происхождения, задумали написать эту книгу. Это будет основанный на автобиографических мотивах роман об опыте депортации, в том числе и о том, что довелось пережить самому Оскару в советских лагерях на территории теперешнего украинского Донбасса во время Второй мировой войны. Все началось с того, что я решила написать книгу о депортации и начала собирать материал об этом. Я искала депортированных людей и пробовала разговаривать с ними. Но это оказалось сложнее, чем я думала. Ведь депортация всегда была табуированной темой, люди не привыкли говорить об этом. Более того, большинство депортированных — это крестьяне, они вообще не привыкли говорить о себе. И то, что они рассказывали мне, было очень шаблонным, лишенным деталей, совершенно непригодным для литературы. Я знала, что Оскар Пастиор тоже был депортирован, и вот однажды мы заговорили с ним об этом, и я увидела, что за полчаса такого разговора узнала больше, чем за многие часы, проведенные за расспрашиванием крестьян. Тогда мы решили работать вместе.
И как выглядела эта ваша работа — каждый писал свою часть книги?
Нет, мы просто встречались каждый день у него или у меня дома и садились работать. Сначала мы думали, что он будет рассказывать мне, а я записывать, но потом я почувствовала, что будет намного лучше, если он сам запишет свои тогдашние впечатления, ведь он рассказывал настолько интересно, и по-сути, это уже был готовый литературный текст. Я не могла бы одна подписаться под книгой, в которой столько от него. Но теперь, после того, как Оскар умер два года назад, мне пришлось заканчивать текст одной. Но все равно это наша общая книга.
Наверное, вас часто спрашивают об этом, но как вы начали писать? Ведь первая ваша книга была опубликована в Румынии еще до эмиграции — вы сразу писали на немецком, или все же сперва на румынском?
Я сразу начала писать на немецком. Дело в том, что я родилась в деревне немецкой общины в Румынии. Еще со времен Австро-Венгерской монархии в Румынии сохранились такие общины, и во времена моего детства они были практически изолированы, имели собственные
детские сады, школы, газеты, телевидение. Конечно, все это было идеологизировано, у нас не было никаких свобод, но все же была возможность сохранить язык. Мне пришлось выучить румынский уже в подростковом возрасте, чтобы как-то общаться со сверстниками,
в магазинах, если я выезжала из села, ведь румынский мы учили только
Когда вы оказались как политическая беженка в Германии, проблемы языка у вас не было, но ведь были другие?
Первое, что мне пришлось понять в Германии, это то, насколько румынским было мое поведение, привычки, все то, что составляет социализацию человека. Я часто не понимала обычных бытовых ситуаций, юмора — шутит мой собеседник или нет, мой опыт сильно отличался от опыта моих немецких сверстников. В такой ситуации человек становится очень ранимым, и каждому эмигранту очень трудно преодолеть в себе эту ранимость. А особенно обидно, если тебя заставляют покинуть страну и ты вынужден сделать это, чтобы выжить. Тем более что в Румынии, как и в других постсоветских странах, виноватые в том, что случилось, до сих пор так и не наказаны. Конечно, у меня было много проблем, когда я приехала в Германию, но я чувствовала себя спасенной, ведь дома моя жизнь была в постоянной опасности. Мое психическое состояние было ужасным, у меня постоянно случались нервные срывы. Только после того, как я покинула страну, я поняла, насколько сильной была моя психическая травма от этого режима. Я очень боялась, чтобы режим не объявил меня сумасшедшей, ведь тогда это была бы их победа.
Тема психического террора диктатуры над человеком — главная во многих ваших книгах. Вы пишете о страшных вещах неимоверно красивым и поэтичным языком, образно и пронзительно. Насколько автобиографичны описанные вами ситуации — например, сцены допросов органами госбезопасности в книге «Сегодня я бы не хотела встретиться с собой»?
Многое из описанного — реальные факты, не обязательно происшедшие именно со мной. Сцены допросов не документальны, но я пережила в своей жизни такое множество допросов, что уверенна, многие из них могли бы выглядеть именно так.
В этой же книге очень убедительно описан быт машиностроительной фабрики. Это тоже результат вашей работы на похожей фабрике в Румынии во времена диктатуры Чаушеску?
Да, невозможно ведь описать такое, если ты никогда не бывал на подобной фабрике. Все это, повторяю, не документально, но реалистичность деталей в литературе очень важна.
И вам действительно удавалось писать прозу во время работы, в кабинете, где вы сидели вместе с другими, в постоянном шуме, между делами?
Да, конечно, именно там. У меня не было другого времени для писательства. Я не раздумывала о том, возможно ли это, а просто садилась за стол и писала. Я ведь работала переводчицей и должна была переводить различные инструкции, например, об импортированных из ГДР гидравлических прессах и других технических приспособлениях. Конечно же, я, как и другие мои соотечественники, пыталась работать как можно меньше и хуже. Ведь это было главной идеей социализма: обманывай систему сколько можешь, ведь все равно не сможешь обмануть ее настолько сильно, насколько она обманывает тебя.
Так вы пробовали защитить себя от внешнего мира? Убежать в другой, выдуманный, лучший мир?
Нет, у меня не было никакого другого мира. Литература не может уйти от реальности, как бы ей этого ни хотелось. Даже самая экспериментальная. С помощью литературы можно лишь лучше понять реальность, помочь себе справиться с ней, но не убежать.
Ваши книги переведены на множество языков. В каких странах вы встречаете больше единомышленников — в странах Восточной Европы, где многие пережили то, что вы описываете, или же наоборот, на Западе, где людям интересно узнать о диктатурах из книг, ведь у них нет такого опыта?
Это сложный вопрос, и не хотелось бы слишком обобщать. В каких-то странах книги переводят быстрее и больше, в каких-то нет. Не знаю, от чего это зависит. Например, все мои книги давно переведены в Швеции, я часто езжу туда на встречи с читателями. И почти все переведено в Польше, а в других восточноевропейских странах меньше. Тут сложно найти закономерность. Но, видимо, восточноевропейским читателям сперва нужно справиться с собственной литературой, наверстать упущенное за годы диктатур и тоталитаризма, а потом уже они начнут больше интересоваться книгами заграничных авторов.
Наталья Сняданко, специально для «Профиля»