noblit.ru... Не бойся. Мой рассказ тебе не повредит, хоть много я чего наворотила; обещаю лежать тихо, затаюсь впотьмах и буду то плакать, то, может, кровь опять увижу, но больше никогда не вскинусь, не растопырю когти...
Манеру Тони Моррисон неизменно сравнивают с фолкнеровской. Писательница имеет обыкновение сразу же, с головой погружать читателя в повествование, не давая ему в руки путеводной нити к лабиринту слов. Вот и последний ее роман «Жалость» [1] открывается чьими-то странными, тревожными признаниями. К кому они обращены? К читателю, к кому-то другому? И что за неведомый голос произносит их?
По мере чтения романа постепенно выясняется, что действие происходит в 1690 году в Виргинии, а голос принадлежит шестнадцатилетней чернокожей девушке по имени Флоренс. Рассказчица записывает свою историю необычным способом: выцарапывая слова на стенах и на полу комнаты в огромном нежилом доме. Она владеет грамотой — этому волшебному искусству выучил ее католический священник, ибо мать Флоренс, рабыня-африканка, упросила падре заниматься с девочкой: она верит, что, выучившись буквам, ее дочка сможет стать счастливой, потому что «в учености есть волшебство». Но выцарапывать гвоздем «старательные буквы» Флоренс принимается отнюдь не от ощущения счастья, а чтобы справиться с отчаянием и одиночеством.
Тони Моррисон воспроизводит устойчивые лейтмотивы афроамериканской литературы XVIII века, возникшие еще в текстах грамотных рабов-африканцев, попавших в английские колонии Нового Света. В автобиографических повествованиях Олауды Эквиано (Густава Вазы), Укосо Гроньосо [2] обучение письму, получение образования — сквозная тема, и это неудивительно: в эпоху Просвещения доказательством полноценности черной расы была способность овладеть чтением и письмом. Африканцы Эквиано и Гроньосо, оказавшись среди европейцев, присутствовали при чтении Библии и были поражены, увидев диво дивное — «говорящую книгу», которая беседует со своим хозяином.
Моррисон говорит, что любой роман начинается для нее с того, что она слышит голоса своих будущих персонажей. «Жалость» не стала исключением:
Вначале я услышала голос девочки Флоренс. Ее путь к овладению словом был длинным и кружным. Она научилась чтению и письму от католического священника при странных и пугающих обстоятельствах. Потом ее забрали и увезли куда-то, она не понимает этих людей, их речь. С матерью она говорила по-португальски, еще она знает латынь. Поэтому я собрала все эти языки воедино и дала ей индивидуальный голос. Это речь от первого лица, очень яркая, наглядная. Потом в какой-то момент я вдруг заметила, что Флоренс у меня все время говорит в настоящем времени, и это придает ее повествованию непосредственность. Как только я это поняла, я стала внимательно следить за тем, как я передаю то, что она думает, и мне удалось показать одновременно и ее невинность, и ее искушенность.
У Моррисон рассказ Флоренс — лихорадочный, причудливый поток речи, полный аграмматизмов, смесь пиджина и архаизмов. Переводчик Владимир Бошняк создает поразительный сплав устаревших, редких и просторечных слов, книжных и разговорных синтаксических конструкций, так что получается язык одновременно и старинный, стилизованный под XVII век — и современный, с его яркой экспрессией и стилистической сниженностью. Без преувеличения можно сказать, что перед нами нечастый в последнее время случай, когда перевод иностранного романа становится вкладом в современную русскую словесность, обогащает русский литературный язык.
Речь Флоренс чередуется с повествованием от автора — хотя, по сути дела, слышим мы не его, а разных персонажей. Интонация, лексика, синтаксис — все меняется в зависимости от того, чья это история: Лины или Ребекки, Горемыки или Джейкоба Ваарка. Если и можно здесь говорить об авторе-повествователе, то лишь как об эхокамере, где звучат разные голоса и где каждый голос вплетает свою нить в ткань романа. Постепенно в этой ткани вырисовывается орнамент. Фрагменты разных узоров слагаются в целое, из соединяющихся ниточек создается текст романа, из личных историй — История нации, страны, эпохи.
Хотя тема романа «Жалость» — становление системы рабовладения, писательницу занимает не только расовая проблема. Среди ее персонажей, помимо черных рабов, — белые слуги Уилли и Скалли, те же рабы, подписавшие кабальные договоры; Ребекка, которую «продали в замужество» (описание ее плавания в Америку построено как аллюзия на произведения о «пути через Атлантику» на невольничьих кораблях), а также свободный негр: кузнец-африканец. На вопросы интервьюеров, можно ли воспринимать этот роман как движение к «пострасовому мышлению и дискурсу» [3], писательница отвечает, что культура много потеряет, если лишится расового колорита. В то же время она убеждена, что чрезмерный акцент на этих проблемах обедняет и сужает смысл написанного. Вопросы, которые поднимаются в ее книгах, имеют глубокий философский и этический смысл. Что такое любовь? Может ли женщина, принужденная убить своего ребенка или отречься от него, вернуться к нормальной жизни? Что такое прощение и как его заслужить?
Как и в «Возлюбленной», в последнем романе Моррисон одним из главных оказывается нравственный выбор матери, решившейся отказаться от своего ребенка, отдать дочь в руки другого (Хозяина) в надежде облегчить ее судьбу. «Мысль семейная», материнство, корни, узы крови и «муравьиное братство» общины — родственников, соседей, друзей — вот неизменная система координат, которая раз и навсегда задана в мире Моррисон, противницы индивидуализма и эмерсоновского «доверия к себе».
Моррисон все время подчеркивает, что без ее детей и родных ее не было бы как писательницы:"Моим сыновьям нужна была мать, реальный человек, они всегда должны были знать, чем я занята, что делаю. Некоторые, например, говорят, что у них нет времени и возможности писать, имея маленьких детей. У меня все ровно наоборот. До того как родились мои сыновья, я ничего не писала. Я стала писательницей благодаря им«.Только дома в кругу семьи Моррисон чувствует себя «настоящей». Истинная Хлоя Антония Уоффорд появилась на свет в 1931 году в маленьком городе Лоррейн (штат Огайо) в рабочей семье. С раннего детства она стала страстным книгочеем. Ее любимыми авторами были Джейн Остин и Лев Толстой. Отец Хлои был прекрасным рассказчиком, и его увлекательные истории — былички, сказки, житейские истории — сказались на стиле писательницы, неслучайно она так часто прибегает к сказу, и в ее романах звучит колоритная речь героев-рассказчиков. В семье нередко возникали конфликты, что объяснялось и бытовыми трудностями (детство ХлоиУоффорд пришлось на годы Великой депрессии и Второй мировой), и несходством характеров родителей. Тони Моррисон вспоминала:
Мой отец не доверял белым, никогда не позволял ни одному белому (даже разносчикам или страховым агентам) переступать порог нашего дома. К счастью, моя мать была совсем другим человеком, она судила о каждом на основании личных качеств. Мать часто рассказывала о своем детстве, которое прошло на Юге. Для нее это были самые чудесные, романтические, волшебные воспоминания. А отец говорил про Юг диаметрально противоположные вещи. Тем не менее он каждый год ездил к себе на родину, в ненавистный штат Джорджия. А мама никогда не ездила в дорогую ее сердцу Алабаму, где прошло ее детство.
Интересно, что творчество Моррисон все время строится на подобных парадоксах. Она пишет об ужасах рабства, о линчеваниях, о белых расистах, для которых негр мало чем отличается от собаки или лошади. Но в ее книгах идет речь и о черном расизме, о фанатиках, которые убивают белых, считая их не людьми, а демонами, исчадиями ада. Ее герои (например, Молочник из «Песни Соломона») перемещаются в поисках прошлого, своих корней с Севера на Юг — вопреки известному архетипу негритянской литературы: движению с Юга на Север, от рабства — к свободе. Север у Моррисон — это мир свободы, отчуждения, индивидуализма, прагматизма, процветания, забвения; Юг — край угнетения, общинности, традиционности, волшебства, бедности, памяти. Север — чужбина, земля обетованная, обернувшаяся бесплодной землей. Юг — родина, земля рабства и юдоль страдания, почва, из которой растет духовная культура черных американцев.
В 1949 году Хлоя Уоффорд поехала учиться в Вашингтон, в Говард, который еще в начале ХХ века был в числе трех самых лучших негритянских университетов вместе с Таскиги и университетом Фиска. Свое решение поступить в университет она объясняла желанием
«попасть в круг чернокожих интеллектуалов» и как следует разобраться в том, какие блага дает афроамериканцам интеграция в американское общество и каких жертв она требует. Получив диплом бакалавра, она едет в Корнеллский университет, где в 1955 году защищает
диссертацию, посвященную теме самоубийства в прозе У. Фолкнера и В. Вулф. Получив степень магистра, начинает преподавать в Говарде и вскоре выходит замуж за уроженца Ямайки Гарольда Моррисона — архитектора, который тоже преподавал в Говарде. Вскоре на
свет появись двое сыновей, а через семь лет, расставшись с мужем, миссис Моррисон переезжает в Нью-Йорк и становится редактором в издательстве «Рэндом хаус». Первые литературные опыты Моррисон относятся ко времени преподавания в Говарде — тогда родился
и псевдоним писательницы, Тони, — прозвище, которое дали ей приятели в студенческие годы. Моррисон однажды представила на суд друзей рассказ о чернокожей девочке, которая мечтала о том, чтобы у нее были ярко-синие глаза. Позже этот рассказ лег в основу
ее первого романа — «Самые синие глаза» (1970). Уже здесь Моррисон отличает фолкнеровская завороженность историей, переживание истории как травмы и упорное стремление прорваться сквозь жестокий и неумолимый ее ход к утешительному и спасительному мифу.
В первом романе события отнесены к
Эпическое ощущение времени и пространства, свойственное Моррисон, пожалуй, особенно сильно именно в ее последнем романе «Жалость». Он потребовал от автора гораздо более длительной и серьезной подготовки, чем остальные ее книги:
Мне пришлось читать и готовиться несколько больше, чем обычно — потому что роман этот об очень далеких временах. Мне очень помогли работы историков, антропологов и биологов, которые годами изучали ту эпоху. Прежде всего мне нужно было узнать, какой тогда была жизнь, в том числе жизнь растений, деревьев, какая была погода. Книга, которая мне очень помогла и которую я перечитывала много раз — «Изменения на земле» Уильяма Кронона [4]. Я узнала, какими были тогда разные растения — например, салат или колокольчики, какой они были величины. Это дало мне возможность живо представить себе те места, в которых должна была разворачиваться история, — штат Нью-Йорк на севере, на юге — Мэриленд и Виргиния.
Чтобы изобразить колонистов, их жизнь в Европе до переезда в Новый Свет, Моррисон изучала образ жизни переселенцев, старалась представить себе, каким был рядовой колонист, прибывший в Америку:
Что они оставляли там, в Старом Свете? Большинство из них оказались перед выбором — уехать или сесть в тюрьму. Я нашла совершенно замечательную книгу «Полная неразбериха: грязь, шум и зловоние в Англии,
Обращаясь к эпохе колонизации Северной Америки, писательница рисует мир, где парадоксально соседствуют скудость и изобилие, меркантильность и героика, величие и убожество, первозданный эдем и адская машина цивилизации, широта духа и узколобый фанатизм. Это было время, когда в лесах обитали индейские племена, а на новые земли претендовали англичане, французы, португальцы, шведы, голландцы; по чащобам «шастали уловчивые медведи», вооруженные дезертиры и просто грабители. Шел дележ сфер влияния между католическими миссиями, баптистами, пресвитерианами. Самые страшные страницы романа — те, что посвящены религии. Католичество — это зловещее поместье д’Ортеги, где тлеют разнузданные страсти и таится изощренная жестокость; это «пропитанный римским духом» Мэриленд, где высятся помпезные храмы, а местные дамы, словно блудницы вавилонские, разъезжают на повозках, запряженных негритятами. Баптисты — соседи Ваарков — практикуют наушничество и доносы; Ребекка ненавидит их ханжество и не может простить, что они отказались крестить ее детей: из-за них малютки умерли отлученными от благодати. Жуткие сцены, живописующие «охоту на ведьм», достойны пера Н. Готорна: в маленькой деревушке, где оказывается Флоренс, все жители парализованы страхом; вдова Илинг, сердобольная женщина, пустившая переночевать усталую, голодную Флоренс, каждое утро бередит раны своей дочки Джейн, чтобы из них текла кровь (ведь всем известно, что ведьмы не кровоточат!); «пуританские инквизиторы» совершают ежедневный обход домов в поисках знаков дьявола. Шериф и три женщины, обнаружив Флоренс в доме вдовы Илинг, уверены, что «черная чертовка» наверняка посланница самого «Черного Человека»! Девушку раздевают догола и тщательно обследуют. Самым страшным в этой унизительной процедуре оказывается какая-то нечеловеческая бесчувственность экзекуторов:
Стоя голой под их взглядами, я смотрю за тем, что выражают их глаза. Нет, ненависти нет, как нет ни страха, ни отвращения, но они смотрят на мое тело, словно вчуже, не узнавая. Свиньи и то, отрывая рыла свои от корыта, смотрят осмысленней.
Как выясняется, изуверский фанатизм прекрасно уживается с прагматикой: вдова Илинг становится жертвой «охоты на ведьм», потому что кое-кому приглянулся ее участок земли. Все эти ужасы вовсе не порождение американской «дикости»: это «цивилизованные нравы», которые в Новый Свет принесли европейцы. Ребекка навсегда запомнила сцены зверских казней в родном Лондоне:"Вот горку дышащих, еще живых внутренностей подносят к глазам преступника, после чего бросают в ведро и выливают в Темзу; вот пальцы отрубленной руки шевелятся и ищут утерянное тело...«По сравнению с этим охота дикарей за скальпами кажется Хозяйке невинной детской игрой.
После смерти последнего ребенка, пятилетней Патрисии, Ребекку не утешают «труднопостигаемые» молитвы баптистов; облегчение приносит только «языческий лепет» индеанки Лины, уверяющей, что детишки стали звездочками, пташками или жемчужными облачками, что водят хоровод на краю небосклона. Когда Хозяйка заболевает, Лина прибегает к разным способам целительства, молитвы, которым она научилась у пресвитериан, ей кажутся бесполезными, поэтому главная надежда — на травы и талисманы, что она прячет под подушку больной. По мнению Моррисон, гармоничное восприятие мироздания, свойственное индейцам — коренным обитателям девственных лесов, гораздо ближе духу Нового Света с его смешением рас и культур. Лина «перекаркивается с воронами, пересвистывается с синицами, разговаривает с растениями, болтает с белками» и находит разумными «доводы дождя». Взгляд Лины на европейцев — взгляд постороннего, удивленный, опасливый, недоверчивый. Люди белой расы для нее — непостижимая загадка, ведь «европейцы могут, не моргнув глазом, резать беременных, старикам стрелять в лицо... и в то же время звереют, если неевропеец посмотрит им в глаза. Они могут запросто сжечь твой дом, а потом будут кормить тебя, нянчить и воспитывать». Безвременную смерть Хозяина Лина считает закономерной: при постройке дома было срублено целых пятьдесят деревьев, а «убивать деревья в таком количестве, не спрашивая их согласия» — верный способ навлечь беду.
Поэтически описывается любовь шестнадцатилетней Флоренс и кузнеца, свободного африканца, которая разворачивается на лоне природы. Их любовные игры напоминают прекрасный танец; свидетелями их ласк становятся птицы и звери. Кузнец рассказывает Флоренс о повадках животных, о свойствах растений. Именно кузнец — чернокожий кудесник — изготавливает кованые ворота для нового дома Ваарка и украшает их орнаментом из растений, цветов, животных — настоящий вход в эдем. Однако наверху он помещает двух сплетенных змей — поэтому Лине изделие кузнеца кажется «зловещими вратами», что ведут в мир, отягощенный проклятьем. Действительно, в американский эдем с появлением европейцев проникла порча. Две змеи, два главных греха, разоряют девственный рай: уничтожение коренного населения и работорговля. Тлетворные миазмы отравляют красоту и гармонию Нового Света — и возникает сложная диалектика добра и зла, которые причудливо переплетаются в романе, подобно кованым змеям в навершии ворот.
Рисуя американский эдем, Моррисон продолжает длинную традицию американской пасторали — от Адирондакских гор Купера и массачусетстких густых лесов Готорна до хемингуэевской Биг-Ривер, керуаковской горы Хозомин и, наконец, до иронической «Американской пасторали» Ф. Рота. У афроамериканской писательницы Тони Моррисон пастораль амбивалентна, она кажется то райской идиллией, то зловещим инфернальным ландшафтом. Молочник в «Песни Соломона» движется из большого северного города на сельский Юг — это одновременно и родина предков, и юдоль рабства. В «Возлюбленной» плантация «Милый дом» — тюрьма, где томятся черные невольники. Наконец, в романе 1998 года «Рай» оклахомский городок, населенный исключительно черными американцами, чьи предки сто лет назад бежали сюда с Юга, — это и Богом забытая глушь, и таинственная земля обетованная.
Пасторальные красоты американского эдема в последнем романе Моррисон — это и девственная природа, и роскошная плантация д’Ортеги, и угодья Ваарка, который пытается создать у себя в поместье настоящий земной рай. Природа в романе изменчива и двойственна, одновременно прекрасна и устрашающа. Снежинки ложатся на ресницы, словно сахарная пудра, — и в то же время вонзаются в тело, как ледяные лезвия. Появление оленя — добрый знак, однако темные блестящие глаза его кажутся глазами лесного демона. Та же двойственность отличает и человеческий мир. В романе нет ни одного до конца отрицательного персонажа — за исключением, пожалуй, сеньора д’Ортеги, впрочем, слишком уж напоминающего опереточного злодея и вызывающего не столько страх, сколько презрение. Нет в романе и ни одного героя, не тронутого порчей. Добрый хозяин Джейкоб Ваарк вырубает деревья и строит нелепый огромный дом, который оказывается мавзолеем для владельца. Ребекка после смерти мужа, оправившись от тяжелой болезни, становится черствой, жестокой: отправляет всех служанок жить в сарай, бьет по лицу Горемыку, завидуя ее материнству, выставляет на продажу Флоренс. Лина, оплакивающая смерть деревьев, топит в реке новорожденного младенца Горемыки, но вовсе не для того, чтобы спасти его от ужасов рабства, как это было в романе «Возлюбленная», а из дикого суеверия. Наконец, Флоренс, отыскавшая целителя-кузнеца, оказывается не способна присмотреть за мальчиком-найденышем, который едва не погибает, оставшись с такой горе-нянькой.
Порча, проникшая в американский эдем, разъедает и любовь, и материнство, которые становятся причиной не только радости, но и мук. Материнство может вести к полноте и цельности (Горемыка/Завершенная), а может к обездоленности и сиротству — как это случается с Ребеккой или с несчастной матерью Флоренс.
Расставание с матерью наносит Флоренс глубокую рану; следующий, еще более страшный удар она получает от возлюбленного, которому предалась душой и телом и который прогоняет ее, ибо она раба, и у нее «пустая голова и разнузданные желания». Флоренс — раба не Джейкоба Ваарка, а собственных страстей, ведь только «внутренняя порча делает рабом и открывает дверь всякой дикости». Отчаяние и неутоленное желание мгновенно превращают покорную рабыню в дикого зверя. От слепого, рабского поклонения до слепого кровавого насилия оказывается один шаг — и вот отвергнутая Флоренс, вооружившись молотком, пытается уничтожить объект своей страсти.
По мысли Тони Моррисон, пережитая любовная драма содержит в себе важнейший нравственный урок: никому и ничему не отдаваться рабски, безраздельно. Эта слишком дорогой ценой оплаченная мудрость вложена в уста поруганной измученной женщины — матери Флоренс:
Власть над человеком — тяжесть; добиваться ее — кривда; отдаваться же во власть другому — лукавство.
Власть над человеком — страшное искушение, чреватое разрушением и для хозяина, и для раба. Но если власть имеющий способен пощадить тех, кто от него зависит, — это и есть жалость, добродетель, которая у Моррисон определяется апофатически — через отрицание, как «не-делание зла». Жалость оказывается последним бастионом в мире. Жалость или жестокость — вот что делает мир раем или адом, открывает врата в Эдем или в преисподнюю.
© Ольга Панова, 2010
[1] «ИЛ» 2008, № 8. Перевод В. Бошняка.
[2] «Увлекательное повествование о жизни Олауды Эквиано или Густава Вазы, африканца, написанное им самим» (1789); «Повествование о самых примечательных событиях в жизни Джеймса Альберта Укосо Гроньосо, африканского вождя, рассказанное им самим» (1772).
[3] Подобно тому, как комментаторы говорят о «пострасовой политике» Обамы.
[4] Уильям Кронон — географ и историк экологии, автор книги «Изменения на земле: индейцы, колонисты и экология Новой Англии» (Changes in the Land: Indians, Colonists, and the Ecology of New England, 1983).
[5] Emily Cockayne. Hubbub: Filth, Noise and Stench in England,
... Не бойся. Мой рассказ тебе не повредит, хоть много я чего наворотила; обещаю лежать тихо, затаюсь впотьмах и буду то плакать, то, может, кровь опять увижу, но больше никогда не вскинусь, не растопырю когти...
Манеру Тони Моррисон неизменно сравнивают с фолкнеровской. Писательница имеет обыкновение сразу же, с головой погружать читателя в повествование, не давая ему в руки путеводной нити к лабиринту слов. Вот и последний ее роман «Жалость» [1] открывается чьими-то странными, тревожными признаниями. К кому они обращены? К читателю, к кому-то другому? И что за неведомый голос произносит их?
По мере чтения романа постепенно выясняется, что действие происходит в 1690 году в Виргинии, а голос принадлежит шестнадцатилетней чернокожей девушке по имени Флоренс. Рассказчица записывает свою историю необычным способом: выцарапывая слова на стенах и на полу комнаты в огромном нежилом доме. Она владеет грамотой — этому волшебному искусству выучил ее католический священник, ибо мать Флоренс, рабыня-африканка, упросила падре заниматься с девочкой: она верит, что, выучившись буквам, ее дочка сможет стать счастливой, потому что «в учености есть волшебство». Но выцарапывать гвоздем «старательные буквы» Флоренс принимается отнюдь не от ощущения счастья, а чтобы справиться с отчаянием и одиночеством.
Тони Моррисон воспроизводит устойчивые лейтмотивы афроамериканской литературы XVIII века, возникшие еще в текстах грамотных рабов-африканцев, попавших в английские колонии Нового Света. В автобиографических повествованиях Олауды Эквиано (Густава Вазы), Укосо Гроньосо [2] обучение письму, получение образования — сквозная тема, и это неудивительно: в эпоху Просвещения доказательством полноценности черной расы была способность овладеть чтением и письмом. Африканцы Эквиано и Гроньосо, оказавшись среди европейцев, присутствовали при чтении Библии и были поражены, увидев диво дивное — «говорящую книгу», которая беседует со своим хозяином.
Моррисон говорит, что любой роман начинается для нее с того, что она слышит голоса своих будущих персонажей. «Жалость» не стала исключением:
Вначале я услышала голос девочки Флоренс. Ее путь к овладению словом был длинным и кружным. Она научилась чтению и письму от католического священника при странных и пугающих обстоятельствах. Потом ее забрали и увезли куда-то, она не понимает этих людей, их речь. С матерью она говорила по-португальски, еще она знает латынь. Поэтому я собрала все эти языки воедино и дала ей индивидуальный голос. Это речь от первого лица, очень яркая, наглядная. Потом в какой-то момент я вдруг заметила, что Флоренс у меня все время говорит в настоящем времени, и это придает ее повествованию непосредственность. Как только я это поняла, я стала внимательно следить за тем, как я передаю то, что она думает, и мне удалось показать одновременно и ее невинность, и ее искушенность.
У Моррисон рассказ Флоренс — лихорадочный, причудливый поток речи, полный аграмматизмов, смесь пиджина и архаизмов. Переводчик Владимир Бошняк создает поразительный сплав устаревших, редких и просторечных слов, книжных и разговорных синтаксических конструкций, так что получается язык одновременно и старинный, стилизованный под XVII век — и современный, с его яркой экспрессией и стилистической сниженностью. Без преувеличения можно сказать, что перед нами нечастый в последнее время случай, когда перевод иностранного романа становится вкладом в современную русскую словесность, обогащает русский литературный язык.
Речь Флоренс чередуется с повествованием от автора — хотя, по сути дела, слышим мы не его, а разных персонажей. Интонация, лексика, синтаксис — все меняется в зависимости от того, чья это история: Лины или Ребекки, Горемыки или Джейкоба Ваарка. Если и можно здесь говорить об авторе-повествователе, то лишь как об эхокамере, где звучат разные голоса и где каждый голос вплетает свою нить в ткань романа. Постепенно в этой ткани вырисовывается орнамент. Фрагменты разных узоров слагаются в целое, из соединяющихся ниточек создается текст романа, из личных историй — История нации, страны, эпохи.
Хотя тема романа «Жалость» — становление системы рабовладения, писательницу занимает не только расовая проблема. Среди ее персонажей, помимо черных рабов, — белые слуги Уилли и Скалли, те же рабы, подписавшие кабальные договоры; Ребекка, которую «продали в замужество» (описание ее плавания в Америку построено как аллюзия на произведения о «пути через Атлантику» на невольничьих кораблях), а также свободный негр: кузнец-африканец. На вопросы интервьюеров, можно ли воспринимать этот роман как движение к «пострасовому мышлению и дискурсу» [3], писательница отвечает, что культура много потеряет, если лишится расового колорита. В то же время она убеждена, что чрезмерный акцент на этих проблемах обедняет и сужает смысл написанного. Вопросы, которые поднимаются в ее книгах, имеют глубокий философский и этический смысл. Что такое любовь? Может ли женщина, принужденная убить своего ребенка или отречься от него, вернуться к нормальной жизни? Что такое прощение и как его заслужить?
Как и в «Возлюбленной», в последнем романе Моррисон одним из главных оказывается нравственный выбор матери, решившейся отказаться от своего ребенка, отдать дочь в руки другого (Хозяина) в надежде облегчить ее судьбу. «Мысль семейная», материнство, корни, узы крови и «муравьиное братство» общины — родственников, соседей, друзей — вот неизменная система координат, которая раз и навсегда задана в мире Моррисон, противницы индивидуализма и эмерсоновского «доверия к себе».
Моррисон все время подчеркивает, что без ее детей и родных ее не было бы как писательницы:"Моим сыновьям нужна была мать, реальный человек, они всегда должны были знать, чем я занята, что делаю. Некоторые, например, говорят, что у них нет времени и возможности писать, имея маленьких детей. У меня все ровно наоборот. До того как родились мои сыновья, я ничего не писала. Я стала писательницей благодаря им«.Только дома в кругу семьи Моррисон чувствует себя «настоящей». Истинная Хлоя Антония Уоффорд появилась на свет в 1931 году в маленьком городе Лоррейн (штат Огайо) в рабочей семье. С раннего детства она стала страстным книгочеем. Ее любимыми авторами были Джейн Остин и Лев Толстой. Отец Хлои был прекрасным рассказчиком, и его увлекательные истории — былички, сказки, житейские истории — сказались на стиле писательницы, неслучайно она так часто прибегает к сказу, и в ее романах звучит колоритная речь героев-рассказчиков. В семье нередко возникали конфликты, что объяснялось и бытовыми трудностями (детство ХлоиУоффорд пришлось на годы Великой депрессии и Второй мировой), и несходством характеров родителей. Тони Моррисон вспоминала:
Мой отец не доверял белым, никогда не позволял ни одному белому (даже разносчикам или страховым агентам) переступать порог нашего дома. К счастью, моя мать была совсем другим человеком, она судила о каждом на основании личных качеств. Мать часто рассказывала о своем детстве, которое прошло на Юге. Для нее это были самые чудесные, романтические, волшебные воспоминания. А отец говорил про Юг диаметрально противоположные вещи. Тем не менее он каждый год ездил к себе на родину, в ненавистный штат Джорджия. А мама никогда не ездила в дорогую ее сердцу Алабаму, где прошло ее детство.
Интересно, что творчество Моррисон все время строится на подобных парадоксах. Она пишет об ужасах рабства, о линчеваниях, о белых расистах, для которых негр мало чем отличается от собаки или лошади. Но в ее книгах идет речь и о черном расизме, о фанатиках, которые убивают белых, считая их не людьми, а демонами, исчадиями ада. Ее герои (например, Молочник из «Песни Соломона») перемещаются в поисках прошлого, своих корней с Севера на Юг — вопреки известному архетипу негритянской литературы: движению с Юга на Север, от рабства — к свободе. Север у Моррисон — это мир свободы, отчуждения, индивидуализма, прагматизма, процветания, забвения; Юг — край угнетения, общинности, традиционности, волшебства, бедности, памяти. Север — чужбина, земля обетованная, обернувшаяся бесплодной землей. Юг — родина, земля рабства и юдоль страдания, почва, из которой растет духовная культура черных американцев.
В 1949 году Хлоя Уоффорд поехала учиться в Вашингтон, в Говард, который еще в начале ХХ века был в числе трех самых лучших негритянских университетов вместе с Таскиги и университетом Фиска. Свое решение поступить в университет она объясняла желанием
«попасть в круг чернокожих интеллектуалов» и как следует разобраться в том, какие блага дает афроамериканцам интеграция в американское общество и каких жертв она требует. Получив диплом бакалавра, она едет в Корнеллский университет, где в 1955 году защищает
диссертацию, посвященную теме самоубийства в прозе У. Фолкнера и В. Вулф. Получив степень магистра, начинает преподавать в Говарде и вскоре выходит замуж за уроженца Ямайки Гарольда Моррисона — архитектора, который тоже преподавал в Говарде. Вскоре на
свет появись двое сыновей, а через семь лет, расставшись с мужем, миссис Моррисон переезжает в Нью-Йорк и становится редактором в издательстве «Рэндом хаус». Первые литературные опыты Моррисон относятся ко времени преподавания в Говарде — тогда родился
и псевдоним писательницы, Тони, — прозвище, которое дали ей приятели в студенческие годы. Моррисон однажды представила на суд друзей рассказ о чернокожей девочке, которая мечтала о том, чтобы у нее были ярко-синие глаза. Позже этот рассказ лег в основу
ее первого романа — «Самые синие глаза» (1970). Уже здесь Моррисон отличает фолкнеровская завороженность историей, переживание истории как травмы и упорное стремление прорваться сквозь жестокий и неумолимый ее ход к утешительному и спасительному мифу.
В первом романе события отнесены к
Эпическое ощущение времени и пространства, свойственное Моррисон, пожалуй, особенно сильно именно в ее последнем романе «Жалость». Он потребовал от автора гораздо более длительной и серьезной подготовки, чем остальные ее книги:
Мне пришлось читать и готовиться несколько больше, чем обычно — потому что роман этот об очень далеких временах. Мне очень помогли работы историков, антропологов и биологов, которые годами изучали ту эпоху. Прежде всего мне нужно было узнать, какой тогда была жизнь, в том числе жизнь растений, деревьев, какая была погода. Книга, которая мне очень помогла и которую я перечитывала много раз — «Изменения на земле» Уильяма Кронона [4]. Я узнала, какими были тогда разные растения — например, салат или колокольчики, какой они были величины. Это дало мне возможность живо представить себе те места, в которых должна была разворачиваться история, — штат Нью-Йорк на севере, на юге — Мэриленд и Виргиния.
Чтобы изобразить колонистов, их жизнь в Европе до переезда в Новый Свет, Моррисон изучала образ жизни переселенцев, старалась представить себе, каким был рядовой колонист, прибывший в Америку:
Что они оставляли там, в Старом Свете? Большинство из них оказались перед выбором — уехать или сесть в тюрьму. Я нашла совершенно замечательную книгу «Полная неразбериха: грязь, шум и зловоние в Англии,
Обращаясь к эпохе колонизации Северной Америки, писательница рисует мир, где парадоксально соседствуют скудость и изобилие, меркантильность и героика, величие и убожество, первозданный эдем и адская машина цивилизации, широта духа и узколобый фанатизм. Это было время, когда в лесах обитали индейские племена, а на новые земли претендовали англичане, французы, португальцы, шведы, голландцы; по чащобам «шастали уловчивые медведи», вооруженные дезертиры и просто грабители. Шел дележ сфер влияния между католическими миссиями, баптистами, пресвитерианами. Самые страшные страницы романа — те, что посвящены религии. Католичество — это зловещее поместье д’Ортеги, где тлеют разнузданные страсти и таится изощренная жестокость; это «пропитанный римским духом» Мэриленд, где высятся помпезные храмы, а местные дамы, словно блудницы вавилонские, разъезжают на повозках, запряженных негритятами. Баптисты — соседи Ваарков — практикуют наушничество и доносы; Ребекка ненавидит их ханжество и не может простить, что они отказались крестить ее детей: из-за них малютки умерли отлученными от благодати. Жуткие сцены, живописующие «охоту на ведьм», достойны пера Н. Готорна: в маленькой деревушке, где оказывается Флоренс, все жители парализованы страхом; вдова Илинг, сердобольная женщина, пустившая переночевать усталую, голодную Флоренс, каждое утро бередит раны своей дочки Джейн, чтобы из них текла кровь (ведь всем известно, что ведьмы не кровоточат!); «пуританские инквизиторы» совершают ежедневный обход домов в поисках знаков дьявола. Шериф и три женщины, обнаружив Флоренс в доме вдовы Илинг, уверены, что «черная чертовка» наверняка посланница самого «Черного Человека»! Девушку раздевают догола и тщательно обследуют. Самым страшным в этой унизительной процедуре оказывается какая-то нечеловеческая бесчувственность экзекуторов:
Стоя голой под их взглядами, я смотрю за тем, что выражают их глаза. Нет, ненависти нет, как нет ни страха, ни отвращения, но они смотрят на мое тело, словно вчуже, не узнавая. Свиньи и то, отрывая рыла свои от корыта, смотрят осмысленней.
Как выясняется, изуверский фанатизм прекрасно уживается с прагматикой: вдова Илинг становится жертвой «охоты на ведьм», потому что кое-кому приглянулся ее участок земли. Все эти ужасы вовсе не порождение американской «дикости»: это «цивилизованные нравы», которые в Новый Свет принесли европейцы. Ребекка навсегда запомнила сцены зверских казней в родном Лондоне:"Вот горку дышащих, еще живых внутренностей подносят к глазам преступника, после чего бросают в ведро и выливают в Темзу; вот пальцы отрубленной руки шевелятся и ищут утерянное тело...«По сравнению с этим охота дикарей за скальпами кажется Хозяйке невинной детской игрой.
После смерти последнего ребенка, пятилетней Патрисии, Ребекку не утешают «труднопостигаемые» молитвы баптистов; облегчение приносит только «языческий лепет» индеанки Лины, уверяющей, что детишки стали звездочками, пташками или жемчужными облачками, что водят хоровод на краю небосклона. Когда Хозяйка заболевает, Лина прибегает к разным способам целительства, молитвы, которым она научилась у пресвитериан, ей кажутся бесполезными, поэтому главная надежда — на травы и талисманы, что она прячет под подушку больной. По мнению Моррисон, гармоничное восприятие мироздания, свойственное индейцам — коренным обитателям девственных лесов, гораздо ближе духу Нового Света с его смешением рас и культур. Лина «перекаркивается с воронами, пересвистывается с синицами, разговаривает с растениями, болтает с белками» и находит разумными «доводы дождя». Взгляд Лины на европейцев — взгляд постороннего, удивленный, опасливый, недоверчивый. Люди белой расы для нее — непостижимая загадка, ведь «европейцы могут, не моргнув глазом, резать беременных, старикам стрелять в лицо... и в то же время звереют, если неевропеец посмотрит им в глаза. Они могут запросто сжечь твой дом, а потом будут кормить тебя, нянчить и воспитывать». Безвременную смерть Хозяина Лина считает закономерной: при постройке дома было срублено целых пятьдесят деревьев, а «убивать деревья в таком количестве, не спрашивая их согласия» — верный способ навлечь беду.
Поэтически описывается любовь шестнадцатилетней Флоренс и кузнеца, свободного африканца, которая разворачивается на лоне природы. Их любовные игры напоминают прекрасный танец; свидетелями их ласк становятся птицы и звери. Кузнец рассказывает Флоренс о повадках животных, о свойствах растений. Именно кузнец — чернокожий кудесник — изготавливает кованые ворота для нового дома Ваарка и украшает их орнаментом из растений, цветов, животных — настоящий вход в эдем. Однако наверху он помещает двух сплетенных змей — поэтому Лине изделие кузнеца кажется «зловещими вратами», что ведут в мир, отягощенный проклятьем. Действительно, в американский эдем с появлением европейцев проникла порча. Две змеи, два главных греха, разоряют девственный рай: уничтожение коренного населения и работорговля. Тлетворные миазмы отравляют красоту и гармонию Нового Света — и возникает сложная диалектика добра и зла, которые причудливо переплетаются в романе, подобно кованым змеям в навершии ворот.
Рисуя американский эдем, Моррисон продолжает длинную традицию американской пасторали — от Адирондакских гор Купера и массачусетстких густых лесов Готорна до хемингуэевской Биг-Ривер, керуаковской горы Хозомин и, наконец, до иронической «Американской пасторали» Ф. Рота. У афроамериканской писательницы Тони Моррисон пастораль амбивалентна, она кажется то райской идиллией, то зловещим инфернальным ландшафтом. Молочник в «Песни Соломона» движется из большого северного города на сельский Юг — это одновременно и родина предков, и юдоль рабства. В «Возлюбленной» плантация «Милый дом» — тюрьма, где томятся черные невольники. Наконец, в романе 1998 года «Рай» оклахомский городок, населенный исключительно черными американцами, чьи предки сто лет назад бежали сюда с Юга, — это и Богом забытая глушь, и таинственная земля обетованная.
Пасторальные красоты американского эдема в последнем романе Моррисон — это и девственная природа, и роскошная плантация д’Ортеги, и угодья Ваарка, который пытается создать у себя в поместье настоящий земной рай. Природа в романе изменчива и двойственна, одновременно прекрасна и устрашающа. Снежинки ложатся на ресницы, словно сахарная пудра, — и в то же время вонзаются в тело, как ледяные лезвия. Появление оленя — добрый знак, однако темные блестящие глаза его кажутся глазами лесного демона. Та же двойственность отличает и человеческий мир. В романе нет ни одного до конца отрицательного персонажа — за исключением, пожалуй, сеньора д’Ортеги, впрочем, слишком уж напоминающего опереточного злодея и вызывающего не столько страх, сколько презрение. Нет в романе и ни одного героя, не тронутого порчей. Добрый хозяин Джейкоб Ваарк вырубает деревья и строит нелепый огромный дом, который оказывается мавзолеем для владельца. Ребекка после смерти мужа, оправившись от тяжелой болезни, становится черствой, жестокой: отправляет всех служанок жить в сарай, бьет по лицу Горемыку, завидуя ее материнству, выставляет на продажу Флоренс. Лина, оплакивающая смерть деревьев, топит в реке новорожденного младенца Горемыки, но вовсе не для того, чтобы спасти его от ужасов рабства, как это было в романе «Возлюбленная», а из дикого суеверия. Наконец, Флоренс, отыскавшая целителя-кузнеца, оказывается не способна присмотреть за мальчиком-найденышем, который едва не погибает, оставшись с такой горе-нянькой.
Порча, проникшая в американский эдем, разъедает и любовь, и материнство, которые становятся причиной не только радости, но и мук. Материнство может вести к полноте и цельности (Горемыка/Завершенная), а может к обездоленности и сиротству — как это случается с Ребеккой или с несчастной матерью Флоренс.
Расставание с матерью наносит Флоренс глубокую рану; следующий, еще более страшный удар она получает от возлюбленного, которому предалась душой и телом и который прогоняет ее, ибо она раба, и у нее «пустая голова и разнузданные желания». Флоренс — раба не Джейкоба Ваарка, а собственных страстей, ведь только «внутренняя порча делает рабом и открывает дверь всякой дикости». Отчаяние и неутоленное желание мгновенно превращают покорную рабыню в дикого зверя. От слепого, рабского поклонения до слепого кровавого насилия оказывается один шаг — и вот отвергнутая Флоренс, вооружившись молотком, пытается уничтожить объект своей страсти.
По мысли Тони Моррисон, пережитая любовная драма содержит в себе важнейший нравственный урок: никому и ничему не отдаваться рабски, безраздельно. Эта слишком дорогой ценой оплаченная мудрость вложена в уста поруганной измученной женщины — матери Флоренс:
Власть над человеком — тяжесть; добиваться ее — кривда; отдаваться же во власть другому — лукавство.
Власть над человеком — страшное искушение, чреватое разрушением и для хозяина, и для раба. Но если власть имеющий способен пощадить тех, кто от него зависит, — это и есть жалость, добродетель, которая у Моррисон определяется апофатически — через отрицание, как «не-делание зла». Жалость оказывается последним бастионом в мире. Жалость или жестокость — вот что делает мир раем или адом, открывает врата в Эдем или в преисподнюю.
© Ольга Панова, 2010
- «ИЛ» 2008, № 8. Перевод В. Бошняка.
- «Увлекательное повествование о жизни Олауды Эквиано или Густава Вазы, африканца, написанное им самим» (1789); «Повествование о самых примечательных событиях в жизни Джеймса Альберта Укосо Гроньосо, африканского вождя, рассказанное им самим» (1772).
- Подобно тому, как комментаторы говорят о «пострасовой политике» Обамы.
- Уильям Кронон — географ и историк экологии, автор книги «Изменения на земле: индейцы, колонисты и экология Новой Англии» (Changes in the Land: Indians, Colonists, and the Ecology of New England, 1983).
- Emily Cockayne. Hubbub: Filth, Noise and Stench in England,
1600-1770. — Yale University Press, 2007.