Приветствуем вас в клубе любителей качественной серьезной литературы. Мы собираем информацию по Нобелевским лауреатам, обсуждаем достойных писателей, следим за новинками, пишем рецензии и отзывы.

М. Варгас Льоса. «Я несколько раз переписывал сексуальные сцены». Интервью [Коммерсант, 06.04.2007]

Параметры статьи

Относится к лауреату: 

Роман Марио Варгаса Льосы «Похождения скверной девчонки» вышел в издательстве «Иностранка» — на русском раньше, чем на английском. Сам писатель в восторге от того, что «Скверная девчонка», появившаяся в наших магазинах, показала себя практически как бестселлер. "Мой герой учит русский язык и переводит Чехова потому, что я сам всегда об этом мечтал«,— говорит господин Льоса. Другими своими мечтами он поделился с Анной Наринской.

— Вы жили в тех же самых европейских столицах в то же самое время, что и ваш герой. Из этого можно сделать вывод, что ваша книга отчасти автобиографическая?

— Действительно, я жил в Париже в шестидесятых, в Лондоне в семидесятых и в Мадриде в восьмидесятых. Мне очень повезло, что мне посчастливилось быть именно там именно тогда. Это были подлинные места силы.

Париж шестидесятых — это место, где мечтали о социальной утопии, где замышлялись революции, где скрывались партизаны, отправляющиеся на гражданские войны на других континентах. Но при этом настоящий мятеж произошел в Лондоне — мятеж хиппи, направленный против консервативных традиций. Это была революция — революция в одежде, революция в музыке. Сексуальная революция. В начале семидесятых Лондон стал центром мира. А Мадрид в восьмидесятых был удивительным городом. Там просто физически ощущался переход от диктатуры к демократии. От закрытого общества к открытому. Возможно, что-то похожее вы позже ощутили в России. Так что действительно в каком-то смысле роман автобиографичен. В смысле декораций, мест, где происходит действие.

Но если я использовал в романе мои воспоминания, мой опыт в тех местах и в то время, то любовный сюжет «Скверной девчонки» не имеет никакого отношения к событиям моей личной жизни. Я все придумал. Хотя когда пишешь о любви, помимо собственной воли нет-нет обращаешься к личному любовному опыту. Но все же большинство подробностей я выдумал.

— Вы сейчас рассказали о Париже, Лондоне и Мадриде тех лет чуть ли не больше, чем в романе. Ваш герой совершенно не интересуется политической и социальной жизнью и практически ничего о ней не рассказывает.

— Да, Рикардо нелюбопытен. Он пассивен. Он не интересуется политикой. Кстати, как и большинство людей. Единственное, что по-настоящему его интересует, единственное, что с ним вообще происходит,— это скверная девчонка.

— То есть ценности частной жизни важнее ценностей социальных?

— Это же роман, а не газетная статья. Я не проповедую, я рассказываю историю. Трудно себе представить человека более не похожего на меня, чем Рикардо. Это не политическая книга. Это книга о том, как любят и как мечтают. Состояние любви и состояние мечты — базовые состояния человека. О них я и хотел написать. А о политике я написал и так уже слишком много.

— Вы устали от политики? Поэтому в «Скверной девчонке» в отличие от большинства современных серьезных романов нет никакой критики устройства западного общества?

— Критики нет, потому что мне нравится это устройство. Если бы у меня на родине было такое устройство, я был бы очень доволен. Кроме того, я писал не про западное общество, а конкретно про Париж и Лондон. Я люблю Париж и Лондон. Я люблю большие космополитичные европейские города. Я люблю многообразную культурную жизнь этих городов. Вот здесь я очень похож на Рикардо. В юности главным желанием моей жизни было попасть в Париж. Я был одержим весьма наивной идеей, которую, кстати, разделяли все культурные латиноамериканцы, что, если я не попаду в Париж, я никогда не стану писателем. Потому что для того, чтобы стать писателем, нужно быть в Париже, нужно раствориться во французской культуре. Париж казался нам тогда абсолютной столицей культуры. Культуры новой, экспериментальной, революционной. К которой необходимо прикоснуться. Я, кстати, и сегодня думаю, что так оно и было. Когда я приехал в Париж, живы были Камю и Сартр, Барро и Виллар. Все бурлило. Не то что теперь. Теперь в культурном смысле Париж в полном упадке.

— Но и культурная жизнь тех лет, о которой вы сейчас так вдохновенно говорите, в романе тоже не отражена.

— Я хотел написать роман о современной любви. Любовь в двадцать первом веке совсем не похожа на ту, какой она была в романтическом девятнадцатом. А при этом вся любовная риторика, то есть слова и приемы описания любви, уходит корнями именно в тот романтический период. Это совершенно неадекватно современности. Неадекватно нашему времени, когда женщины — я, конечно, имею в виду западных женщин — получили практически полную свободу. Когда женщины могут проявлять инициативу, в том числе в любви, когда они больше не пассивные существа. Мне кажется, во многом именно поэтому любовь стала другой. Но это, конечно, не означает, что ее больше не существует. Она по-прежнему доставляет страдания, он по-прежнему главная причина жизненных драм. Но сама форма отношений между мужчиной и женщиной сегодня новая.

— Эту новизну вы хотите подчеркнуть, периодически вводя в роман сексуальные сцены? Причем на удивление похожие одна на другую.

— Мне нужно было показать читателю, как прекрасен секс со скверной девчонкой, чтобы читатель понял: Рикардо не настолько уж не от мира сего. Он не витающий в облаках романтик, он так сходит с ума по скверной девчонке еще и потому, что секс с ней доставляет ему особое удовольствие. Я по несколько раз переписывал сексуальные сцены. Я хотел, чтобы они были подробными, но не были вульгарными. Для меня это было одним из вызовов романа о новой любви. Физическая любовь в последнее время настолько затаскана в литературном смысле... Кажется, что все, что могли сказать, уже сказали. Что выразить ее на каком-то новом, скажем так, более свежем уровне уже невозможно. Ну а я хотел показать, что возможно.

— Скажите, образ японца Фукуды — изувера, извращенца и якудзы — это ваш способ передать привет оказавшемуся диктатором Альберто Фухимори, которому вы проиграли выборы на пост президента Перу в 1990-м?

— Что вы, Фухимори гораздо хуже, чем Фукуда. Фукуда по сравнению с Фухимори просто ребенок.