— Вы встречаете свое
— Надеюсь находиться в этом состоянии до самой смерти, жить полноценной жизнью до конца.
— Растет ли Ваш творческий потенциал со временем?
— Меня никогда не волновало время. Мысли о старости, смерти никогда не беспокоили, не тревожили меня, даже в периоды, когда, по разным причинам, я не мог ни работать, ни придерживаться нормального ритма жизни. Пока у меня есть увлекательные планы, я
не думаю ни о времени, ни о деградации. Думаю, что каждый должен жить так, как если бы он был бессмертным. Жизнь прекрасна и неповторима, так что надо наслаждаться ею, и я не представляю себе лучшего способа, чем постараться реализовать все свои мечты.
Да, приближается
— Одна из рекламных уловок, используемых при продаже вашей последней книги, звучит так: «Наконец-то вы узнаете левого Варгаса Льосу». А насколько правых взглядов вы придерживаетесь?
— На самом деле, эти определения ничего не объясняют, это всего лишь слова, способ прикрыть себя, чтобы чувствовать себя уверенней в своем гнездышке. Думаю, что во многом я — по общепринятым нормам — человек левых взглядов. Я верю в гражданское общество, в социальные реформы, поддерживаю геев, аборты, легализацию наркотиков. Но в то же время я глубоко люблю свободу и считаю, что ее, как одно из важнейших завоеваний человечества, надо защищать самым активным образом. Это много раз приводило меня к радикальному несогласию с левыми, потому что в некоторых областях у них нет места свободе. Они готовы принести ее в жертву ради власти. Я всегда был против диктаторов, будь они левыми, как Фидель Кастро или Уго Чавес, или же Пиночет, против которого я выступал с первого до последнего дня. Выходит, я правый, раз критикую левых и не терплю, как многие, национализм, расизм? С другой стороны, от правых я также далек во многих вещах, я не консерватор, не верю, что идеальная модель общества в прошлом. Я либерал и думаю, что, наоборот, идеального общества можно достичь, только создавая его и совершенствуя.
— Сохраняют ли интеллектуалы общественную функцию?
— Думаю, что да, хотя и в меньше степени, чем думали мы в молодости. В
— У вас есть дома в Париже, Мадриде, Лиме и Лондоне. Что вы получаете от каждого из городов, где бываете?
— Еще совсем маленьким, полностью не осознавая этого, я хотел быть гражданином мира, или хотя бы Европы, так как моей мечтой была Европа, особенно Париж. И что ж, жизнь наградила меня в этом смысле, я живу свободно, меняя места, нигде не чувствуя себя иностранцем, даже в Лондоне, где совершенно естественно чувствовать себя иностранцем.
— Что вы помните о Перу своего детства?
— Я провел детство в Боливии, в Кочабамбе. Меня годовалым вывезли из Арекипы, так что все мои детские воспоминания — боливийские. Но в моей семье, которую можно назвать библейской: в доме жили мои бабушки, дедушки, дяди, моя мама, я, двоюродные сестры, — культивировалась память о Перу, в особенности об Арекипе, об этом южном городе, где родился я, откуда была вся моя семья. И поэтому я, конечно же, чувствовал себя настоящим перуанцем, арекипеньос, только без собственных воспоминаний, а унаследованных от моих дедушек, дядюшек, моей мамы. Так что Перу была для меня сначала почти легендой, а уже познакомился я с ней только в 10 лет, когда приехал жить в Пьюру, где провел почти 2 года. Это был мой первый контакт с Перу. Воспоминания о том времени оставили свой след и послужили источником вдохновения для многих моих историй. Затем, в 11 лет, я переехал в Лиму — город, с которым с самого начала я был в сложных отношениях. Жизнь в Лиме означала для меня разлуку с семьей матери, которую я очень любил и в которой меня очень баловали, и переезд к отцу, с которым я раньше не жил. Это был человек требовательный, суровый, даже деспотичный, которого я очень боялся. Так что мои первые воспоминания о Лиме не очень приятные, и, возможно, поэтому я всегда был в конфликте с Лимой. Думаю, это хорошо просматривается в моих романах. Но к Перу я чувствую причастность, там я сформировался, оттуда испанский, на котором я говорю и пишу, хотя и не жил там очень много времени.
— Есть ли у вас какой-нибудь предмет, который вы храните с очень давних пор?
— Одна моя родственница, девочка, которая жила с нами в Париже, погибла в авиакатастрофе в Гвадалупе, и я должен был ехать опознавать труп — ужасное испытание. С тех пор я хранил в бумажнике лоскут платья, в которое была одета племянница. До недавнего времени, пока в Амстердаме у меня не украли бумажник, я возил с собой этот лоскуток — нежную память о человечке, которого я очень любил; я хранил лоскут практически в течение 30 лет.
— Что привело к наибольшим невинным жертвам в истории — войны или религия?
— Первой причиной насилия в мире была религия и второй — национализм. Все великие религиозные войны также имеют большое националистическое содержание. Это два основных источника Апокалипсиса в истории человечества.
— Так будет всегда?
— Во всяком случае, сейчас это так. В наши дни мы имеем трагическое и одновременно гротескное подтверждение тому, как религия может накалять обстановку, создавать преграды между народами. Национализм мы видим, например, на Балканах, в сердце Европы: внезапная, иррациональная вспышка бесчеловечности, дикости. Когда докапываешься до причин таких катастроф, всегда находишь источник в религии и национализме.
— Кто виноват в этом?
— Те, кто принимает религию в ее фундаменталистском, фанатичном виде, и кто превращает национализм в религию. Националисты трансформируют в религию некие нормальные естественные чувства: свое отождествление с местом, где родился, с языком, с окружающими
тебя людьми. Это положительное чувство, принимая фанатичную форму, порождает страшное насилие. И очень печально убеждаться в том, что культура, которая, как казалось в век Просвещения, должна была стать противоядием фанатизму, нетерпимости и этому бессмысленному
желанию навязать всем одну единственную правду, — не в состоянии противостоять дикости, бескультурью. Даже наоборот, мы видели, как такие цивилизованные страны, как Германия
— Есть ли компонент насилия в самой человеческой природе?
— Да, у человеческого существа есть инстинкт смерти, разрушения. И мы знаем, что он всегда в нас присутствует, только периодически ослабляется или сублимируется иногда в искусство, а иногда в любовь, но когда в определенных условиях находит выход, вызывает самые ужасные катастрофы. Одним из механизмов, который нашел человек для ослабления этого разрушительного инстинкта, является демократия, возможность сосуществования различных убеждений, традиций и языков, посредством взаимных уступок. Демократия дала невероятный толчок развитию человечества, но не смогла искоренить инстинкт разрушения, укоренившийся в нас. Для верующих это первоначальный грех, для остальных имеет отношение к подсознательному, которое иногда преобладает над рациональным, уничтожает его, лишает рассудка человеческое существо и в конце концов устанавливает царство ненависти. Терпимость — единственная гарантия выживания.
— Историческая перспектива так изменилась, что то, что в
— В
— Какими комплексами страдает Латинская Америка?
— Явной неспособностью пользоваться предоставленными возможностями и склонностью упорствовать в своих ошибках. Хотя, возможно, было бы несправедливым обобщать, так как сейчас уже меньше диктатур, хотя мы и имеем самую длительную в мире — Фиделя Кастро, уже 45 лет, пережившего более трех поколений кубинцев. Также мы имеем феномен — маленький Фидель, которым является Уго Чавес, чье страстное желание — унаследовать у Кастро титул многолетнего диктатора. Но с этими исключениями, в Латинской Америке все же есть демократии, и хорошо, что не идеальные. И интересный феномен, которого не было 20 лет назад: левая демократия — Лула, Табаре Васкес, прекрасный пример Чили с Лагосом и Бачелет, левые силы, которые принимают демократические игры, либералы в экономической политике, в стиле Тони Блэра или социализма Фелипе Гонсалеса в Испании, с большой пользой для страны, как этого добились в Испании. Это новое явление для Латинской Америки.
— Пригласите нас поужинать в Лиме.
— Перуанская кухня — одна из самых лучших вещей, что есть в Перу. Пабло Неруда говорил, что в Перу или едят или не едят. А сейчас едят еще лучше, чем раньше. Перуанская кухня очень вкусна и изобретательна. Еда — это тот аспект жизни, где больше всего развивалось творчество перуанцев, возможно из-за репрессивных традиций в нашей истории: с доиспанских времен у нас были великие империи, полностью контролирующие жизнь индивидуума, так что гастрономия всегда была такой деятельностью, где можно было развивать свободно свое воображение, фантазию. Последнее время в Перу происходит нечто любопытное: все девочки и мальчики хотят быть поварами.
— Конечно, с таким необыкновенным сырьем!
— Да, и еда не просто очень вкусная и разнообразная, она, кроме того, — повод для гордости, для самовыражения. Каждый регион страны привносит свои особенности в типичные блюда. Посмотрим, например, меню. Для меня самое любимое блюдо — chupe de camarones (суп с креветками) — типично арекипское блюдо, совершенно потрясающее. Если выживешь после чупе, можешь съесть на второе lomito saltado (вырезка) с рисом или seco (постное мясо) из барашка — блюдо севера, а хочешь — рис с уткой — из Чиклайо. И так можно продолжать до бесконечности, изучая по меню географию Перу.
Накануне своего
Перевод Ирины Назаровой (Март, 2006).