noblit.ruНиже мы публикуем интервью Жозе Сарамаго, данное им 19 октября 2006 года газете «l’Humanité» по случаю выхода романа «Прозрение», который во французском переводе получил название «Черное воскресенье пустых бюллетеней».
— Ваш роман предстает как некая политическая притча, смысл которой поначалу ясен, однако перестает быть таким, когда начинаешь над ним размышлять. Зачем, столкнувшись с потоком пустых бюллетеней, отвечать настолько же радикально?
— Я мог бы сказать, что если правительство остановится немного и подумает над тем, что произошло, то романов больше бы не было. Если исходная, выдуманная мной ситуация, когда четыре пятых населения ни за кого не голосуют, в высшей степени невероятна, то ответ правительства репрессиями на эту непредвиденную и не поддающуюся контролю ситуацию, к сожалению, имеет еще меньшее значение. Было бы хорошо, если бы правительство после такого итога сказало: «вы правы, демократия плохо работает, мы подумаем», — но еще более неправдоподобно, чтобы 80% голосующих вышли из дома в 4 часа дня для того, чтобы бросить в урну пустой бюллетень. В книге реакция правительства избыточна, однако она позволяет лучше понять происходящее. В мой замысел входило задать вопрос: «Что это за неприкасаемая статуя, именуемая демократией? Как она работает? В чем ее польза? Почему люди соглашаются играть по правилам, которые подтасованы? Что бы с ними случилось, если бы они вдруг пришли в сознание?»
— Что удивляет, так это то, что люди могли бы протестовать или отказаться от голосования. А в книге они заявляют: мы отказываемся выражать свое мнение.
— Пустые бюллетени — это не отказ от выражения мнения, каким является неучастие в голосовании. Это констатация того факта, что предложенный выбор неочевиден и что, фактически, между A, B и C нет никакой реальной разницы. Между консерваторами и социалистами, например. Я знаю, что это не одно и то же. Но где находится эта разница для коммуниста вроде меня, утверждающего, что подлинная власть — экономическая? Нас подвергают социальной анестезии, которая вводит в ряд абсурдных справедливые и необходимые задачи вроде обеспечения полной рабочей занятости. Поэтому реакция населения, в конечном счете, совершенно логична. Я признаю, что этот город немного идилличен. Но стоит только принять эту выдуманную мной ситуацию за точку отправления, как все приходит в строгую связь друг с другом, подчиняясь причинно-следственной логике, как движение часовой стрелки.
— Это особенно заметно в первой части романа, где действие начинается с безостановочного обмена репликами, как будто все подчинено воле языка.
— Только того языка, который больше не подходит для ситуации, который наполняется пустотой и принадлежит минувшим временам.
— Аналогичная ситуация с масс-медиа, которые отчаянно пытаются соответствовать совершенно ускользающей от них действительности.
— Знаете, я думаю, что это достаточно достоверный портрет происходящего. И это действительно происходит с нами.
— В своих книгах вы говорите об этом тоном, который пронзает иронией, хотя ситуация трагична. Должно быть, вам доставило удовольствие изображение совета министров, оказавшееся более верным, чем оно является на самом деле.
— Я не знаю, о чем в действительности говорят в совете министров и каким образом. Но когда улавливаешь определенный тон, некую манеру, думаю, можно оказаться правдивым. Иными словами, я думаю, что господин Ширак говорит, как президент моей республики.
— А аргументы более уравновешенных людей, находящихся в том же лагере, министров культуры и юстиции, просто-напросто игнорируются.
— Не нужно забираться так высоко. Если журналисты, писатели и философы говорят, что министры — это политические комиссары, или что глобализация — это империализм, то эти заявления, с которыми можно не соглашаться, все же заслуживают ответа.
— Ближе к середине книга движется в сторону полицейского или шпионского романа, причем вновь возникает связь «Слепотой».
— Это не входило в мой замысел сначала. «Прозрение» не является продолжением «Слепоты», в которой действие происходит за четыре года до описанных событий и рисует эпидемию политической слепоты. Там я буквально поймал эту слепоту за руку, показав, что она является причиной того зла, жертвой которого становится общество. Эпидемия «прозрения» в каком-то смысле компенсация. Но органического родства между двумя произведениями нет, хотя и есть неизбежная связь. Следовало подчеркнуть образ центрального персонажа, а также центральной героини, которая единственная не ослепла и в каком-то смысле приняла на себя всю тяжесть участи, постигшей мир, и которую можно вновь увидеть в центре нового романа.
— Вывод из всего не очень оптимистичный.
— Он сложный. Строй торжествует, но он показывает, что хрупок, потому что на более высоком уровне его представители уязвимы и могут быть поражены прозрением. Я думаю, что ничто не окончательно. Впрочем, напомню вам эпиграф к книге: «Пора выть, говорит собака». Думаю, что и для нас настало время выть. В этом есть пессимизм, но нет безнадежности. И, главное, нет предрешенности. Вопрос остается без ответа. Что будет с этим городом?
— Ждем следующей книги, чтобы это узнать.
— Не знаю. Эта книга и так уже довольно политична. Если я напишу продолжение, это будет уже манифест.
— Однако вы пишете о выдуманных событиях, вы можете найти героев, которые возьмут дело в руки в новой книге.
— Этого никогда не знаешь. Есть много героев, которых я хотел бы видеть по-прежнему живущими и действующими. Мусорщиков, отказывающихся участвовать в подстроенной полицией забастовке, женщин. Если будет время...
— Фактически, вы следуете традиции философской сказки.
— Разумеется. Я люблю живость Вольтера, но также и беспощадность Свифта, и особенно — хотя мы уже выходим за пределы художественной литературы — ироническую глубину Монтеня.
— Как вашу книгу встретили в Португалии?
— Самым образцовым способом — практически полным непониманием. За небольшим исключением, критики и политики восприняли ее как коммунистический памфлет, в котором коммунист, «виня во всем демократию, открывает свое истинное лицо». В случае читателей реакция была более тонкой и разнообразной: большая часть поняла, чего я хочу, а именно определить, что же нам следует называть демократией.
Беседовал Ален Николя (Alain Nicolas).
Перевел с французского С. В. Сиротин editor@noblit. ru.