noblit.ru
Французский писатель Антуан Володин является создателем и единственным представителем литературного направления под названием постэкзотизм. Впрочем, называть это направлением было бы неверно, скорее этот вид поэтического высказывания. Когда постэкзотизм только возник в 1990-х, было непонятно, что это такое. Антуан Володин планировал наполнить этот термин смыслом по мере появления новых книг. И действительно, позже он стал обретать черты. Постэкзотические книги в представлении Володина создает не он, а коллектив авторов, которые навечно помещены в тюрьму и занимаются коллективным творчеством, обмениваясь репликами и фрагментами текстов. Конечно, в действительности эти книги пишет Володин, однако он пользуется рядом псевдонимов, у каждого из которых есть своя биография, как если бы за ними скрывались реальные люди. Темы этих книг – размышление о тупике революции, о неотличимости жизни от смерти, о путешествиях в сумеречной реальности. Ряд книг Володина переводился на русский язык, но не все. К непереведенным относится роман Terminus Radieux, за который писатель получил премию Медичи в 2014 году. Terminus переводится как «конечная станция», но, поскольку это название советского колхоза, может быть, роман можно было бы перевести как «Светлое будущее», если под будущим понимать «конечную остановку».
Действие «Светлого будущего» происходит в мире, где время условно. Это, разумеется, будущее, но ближе к концу читатель поймет, что здесь неважно, сколько времени прошло. День равен году, год равен веку, а век секунде. На территории России существует Второй Советский Союз, вернее, уже не существует. Столицу этого государства под названием Орбиз атаковали капиталисты-контрреволюционеры, и им удалось сместить советское руководство. На эти события наложились массовые отказы ядерных электростанций по всей территории страны. Поэтому Россия превратилась в одну сплошную радиоактивную зону. В начале романа мы знакомимся с тремя персонажами – Кронауэром, Илюшенко и Василисой Марашвили. Они идут по степи, покинув отряд сопротивления капиталистам. Еще недавно они сражались с контрреволюционерами, но командир их группы сошел с ума и его было решено пристрелить. Этот командир хотел вовлечь их в безумную самоубийственную операцию, а также утверждал, что вошел в контакт с коммунистами других солнечных систем посредством телепатии.
Формально наша троица дезертиры, но, по сути, война уже проиграна, поэтому можно сказать, что они просто бредут сами не зная куда. Василиса Марашвили ранена и, похоже, смертельно. Сделав остановку, Кронауэр и Илюшенко видят проходящий поезд, который тоже останавливается. Из вагонов выходят люди и непонятно, то ли это солдаты, то ли заключенные. Боясь столкнуться с ними, Кронауэр отправляется на разведку и, пройдя через лес, выходит в поселение с названием Леванидово. В лесу он встретил девушку без сознания, которую понес на себе.
В Леванидово мало жителей. Здесь есть колхоз Terminus Radieux, президентом которого является некий Соловей. Собственно, одну из дочерей этого Соловья Кронауэр и встретил в лесу. Он еще не знает, что останется здесь надолго. Кронауэра сначала принимают как гостя, а потом он становится жертвой многочисленных обвинений и фактически заключенным. Соловей обвиняет его в том, что он имел дурные мысли насчет его дочери, когда нес ее из леса, хотя в действительности Кронауэр просто хотел помочь. А Соловей – не тот человек, с которым можно договориться. Да и человек ли это? Когда-то давно он, не самый ревнительный сторонник коммунистических идеалов, а скорее просто анархист, удалился в Леванидово, где принял руководство колхозом. Но выработка сельхозпродукции его заботила мало, куда более ему интересны были собственные шаманские практики. Его уникальный организм оказался устойчив к радиации, и, по-видимому, именно многолетнее облучение дало ему магические способности. Теперь Соловей занимается тем, что проникает в сны своих трех дочерей, которые все родились от разных женщин, грабит проходящих торговцев и навязывает всем свою волю. Он записывает свои безумные видения на звуковые свитки, которые по ночам проигрывает на фонографе, чтобы все жители могли их слышать. Он живет вместе со своей старой подругой Старушкой Удгул, которая целые дни проводит в ангаре. Там есть колодец, уходящий под землю на два километра. Его образование – это итог ядерного взрыва, а сама Старушка Удгул когда-то была ликвидатором и тоже приобрела резистентность к радиации. Если Соловей шаман, то она кто-то вроде смотрителя. С определенной периодичностью она открывает крышку колодца и бросает туда вещи – от старых патефонов и тряпья до трупов. Это что-то вроде ритуальной практики, поддерживающей жизнь Леванидово. Автор называет это «питанием реактора». Кронауэр, восприняв просьбу одной из дочерей Соловья убить его, решается это сделать, но в итоге становится пленником никогда не умирающего шамана.
Когда Кронауэр ушел через лес, в степи остались Илюшенко и Василиса Марашвили. Василису, послушав объяснения Кронауэра о цели своего визита, Соловей забрал в Леванидово и безуспешно попытался оживить. А Илюшенко примкнул к пассажирам поезда, остановившегося неподалеку. Выяснилось, что эти пассажиры направляются в лагерь, но не лагерь отдыха, а самый настоящий лагерь для заключенных. Он поют песни, прославляя этот лагерь, и не могут дождаться, когда наконец прибудут. Но там их встретят неохотно. В заключительной части романа время стремительно ускорится – пройдут десятки и сотни лет. Вот только Соловей по-прежнему будет превращаться в ворону и облетать округу, его дочери займутся кто чем и даже Кронауэр будет по-прежнему жив. Но все это существование будет каким-то тягостным, не светлым, с истаивающими воспоминаниями. Недобрая российская Сибирь словно проклятая земля, на которой нельзя обрести никакой смысл.
Леванидово даже при второй советской власти было местом отдаленным, где законы исполнялись с грехом пополам, а после крушения Второго Советского Союза и подавно. Соловей здесь – царь и бог. Выглядит он как типичный здоровый русский мужик, словно сошедший, как пишет Володин, со страниц Толстого. Он уж точно не интеллигент, хотя и балуется своей безумной поэзией. Однажды Кронауэр увидел, что Соловей поставил грязные ботинки на матрас, на котором спал. Так начальник колхоза в его глазах превратился в обыкновенную скотину. При себе у Соловья всегда топор, но оружие ему, в сущности, ни к чему. У него мистическая власть над этим местом и его обитателями. Во-первых, он не может умереть из-за парадоксального воздействия радиации. Во-вторых, он может залезть в голову к любому человеку и там все «поломать». В-третьих, даже родных дочерей он рассматривает как свою вотчину и постоянно забирается к ним в мозг, что не лишено откровенного инцестуального мотива. Соловей – это, очевидно, зло, но Володин изредка дает послушать читателю его бред, и тогда становится понятно, почему он такой. Он не служит злу и не выбирает демонов для поклонения. Он просто живет в мире, где все неважно, где он не отделяет себя от других, а следовательно, не может принять личную ответственность. Его поведение – это не следствие приобретенной болезни, это голос самой уродливой русской вечности, которую так легко прочувствовать, глядя на бескрайние степи. Его жизнь – это прозябание в пустоте, которая уравнивает хорошее и плохое, потому что лишена морального стержня.
Вот описание этой пустоты, которая длится веками: «Нет ни мрака, ни света, это не барабан, это твоя железная воля и твой огненный гнев, который ты обрушиваешь на то, чего нет и что никогда не существовало, это твоя неумолимая и безумная речь, которая с яростью замешивает небытие и ничто, ты заставляешь перья и иглы подниматься в небо, как если бы ты был бурей, но небо пусто, оно никогда не существовало, только твои хромые и покалеченные марионетки, только они, лишенные рассудка, являются свидетелями вихрей, которые ты создаешь». И одновременно Соловей действительно Бог, потому что он создает мир вокруг себя. Колхоз Terminus Radieux – это его сон и его собственность. Он следит за ним, и поэтому колхоз будет существовать ровно столько, сколько он пожелает. При этом он не намерен отвечать перед кем-либо за свои поступки. Впрочем, не только колхоз, вся территория вокруг – это его вотчина. Ощущения Кронауэра, когда он шел через лес, оставив Илюшенко и Василису Марашвили, были не самыми оптимистичными: «Отдаешь ты себе отчет или нет, но ты находишься в зоне, где абсолютным хозяином является Соловей. Ты движешься сквозь мрачные ветки или пытаешься двигаться, думаешь, как выйти отсюда, но здесь, в старом лесу, ты прежде всего тот, кто снится Соловью. И в итоге ты не можешь быть никем иным, кроме как порождением Соловья». Кронауэр слышит его голос, и это тоже не самое приятное ощущение: «Голос был омерзительно дрожащим и одновременно омерзительно отчетливым. Препятствий в виде барабанных перепонок для него не существовало, он доходил в самую глубину, в плохо защищенные слои мозга, ниже воспоминаний, туда, где свернулись, не обретя форму, тревога, животный бунт и страхи предков». И еще деталь: в лесу нет ветра, но деревья шевелятся. Они подчиняются законам хаоса, вернее, хаотическим желаниям Соловья.
Мир, созданный Соловьем, - это мир нигилизма, где все неважно. Неважно даже, жив ты или мертв. Собственно, описывая многих своих персонажей, Володин так про них и пишет – они были ни живы ни мертвы. Даже когда Соловей хотел оживить Василису Марашвили, речь как раз шла о том, чтобы превратить ее в очередную «ни живую ни мертвую». Кронауэр становится жертвой самодура Соловья. Его обвиняют в том, что он в мыслях хотел совершить недоброе с его дочерьми, что он вовремя не устранил протечку воды и прочих надуманных грехах. Вот в чем убедилась Старушка Удгул, когда устроила Кронауэру допрос (в сущности, ни о чем): этого дрянного солдата нельзя удостоить никакими рекомендациями, потому что он допустил смерть законной жены от рук капиталистических фанатиков (хотя он не мог ее защитить, потому что в тот момент его не было рядом), он расстрелял без суда и следствия начальника своего отряда (хотя тот сошел с ума), он бросил своих друзей в степи (хотя он не бросал, а только оставил на время, чтобы найти помощь) и, наконец, он сделал плохое с дочерью Соловья (хотя он ничего не делал, а только донес девушку до Леванидово).
Теперь Кронауэру суждено очень долго страдать, здесь Володин безжалостен. Даже такая фраза прозвучит у писателя: Соловей, который поместил Кронауэра рядом с радиоактивным топливом, а может, даже смешал с ним, «помешивал его кочергой». Непонятно, останется ли вообще что-либо человеческое в Кронауэре после тысячи лет плена. Не будет ошибкой сказать, что вопрос даже так не стоит. Существование героев Володина освобождено от бремени человеческих устремлений и ответственности. Соответственно, нет и вознаграждения за правильные поступки. Счастье – это не то, что следует искать в романе Terminus Radieux. Здесь следует искать только опыт агрессивной пустоты, которая из ничего создает обвинения. Даже не за дела, за одни только мысли. В общем, в каком-то смысле здесь витает призрак Кафки. Какой-то тлеющий уголек человеческого в Кронауэре, может, и остался. Во всяком случае он сожалеет, что ни жив ни мертв, потому что в таком состоянии он не может умереть: «Ему было нечего бояться, и в глубине он об этом сожалел, поскольку, если бы он принадлежал к нормальному миру, волки могли бы оборвать его кошмар, напав и съев».
И одновременно до Леванидово, несмотря на наличие ядерного реактора, словно не дошла цивилизация. Даже фонограф, на котором Соловей запускает по ночам свои безумные записи, работает без электричества. Раньше фонографы были обычными, их подключали в розетку, но вскоре стало известно, что враг научился блокировать работу электрических приборов на расстоянии. Поэтому промышленность вернулась к производству приборов на пружинах. Фонограф Соловья как раз такой. Но не только материальная культура архаична. В Леванидово недалеко до возврата примитивных культов. Старушка Удгул не просто кормит дыру в земле, она относится к ней как к чему-то важному, от чего зависит жизнь поселения. Она рассказывает ей о восторгах молодости, о сомнениях, о том, как пятьдесят лет назад Партия начинала проводить новую социально-экономическую политику, она делится с ней текущими заботами, связанными, например, с безумствами Соловья и его неумеренной любовью к дочерям, с физической деградацией последних работников колхоза, с протечками воды и прочим. И при этом в Леванидово все как будто нормально. Володин пишет: «поселок продолжал вести почти нормальное существование, несмотря на исчезновение его обитателей, собак и скота». Об этом и речь – роман Володина не о людях. Живые люди не нужны, чтобы двигать события вперед, достаточно просто полых сущностей на границе живого и мертвого, а можно обойтись даже и без них, просто глядя на рисунки, которые создает безрадостный русский пейзаж.
Французский язык очень богат, но Антуан Володин, который в числе прочего является переводчиком с русского, не смог обойтись в своей книге без русских слов. Описывая первое появление Соловья, Володин использует слова moujik и koulak. Не сумев подобрать французского аналога к своим персонажам, он прибегает к слову zek, то есть «заключенный». Употребляется слово «погром», которое, однако, есть и во французском. И, наконец, автор для описания тысячелетнего периода скитаний и пустоты использует слово nitchevo.
Вообще писатель близко подошел к пониманию русского менталитета, которое он, очевидно, мог получить, читая русскую литературу. Русский человек у него – это нечто, что уже пространства, в котором он живет. И не только пространства, но и времени. Когда Илюшенко садится на поезд, направляющийся в лагерь, он замечает, что между ударами колес проходит «то ли три секунды, то ли три часа, то ли три недели». А до этого он слушает совет Соловья: «Ты поедешь в направлении лагеря. Это займет столько времени, сколько потребуется. Пятьсот лет, две тысячи. И даже если вы найдете лагерь, вас не обязательно там примут». Русская стихия как бы вообще принадлежит к другому слою реальности. И выбор героев продиктован не желанием счастья или рая, он продиктован желанием порядка, даже если это порядок концлагеря. Парадоксально, но Илюшенко направляется в лагерь с радостью, и Володин пишет об этом без иронии, обнаруживая, по-видимому, в этих мазохистских устремлениях русский, а точнее советский менталитет. Прибыв в лагерь, пассажиры поезда обращаются к охранникам: «У нас в голове был счастливый образ того, как мы прибываем в лагерь и как нас в него пускают. Мы будем счастливы работать на складе или в качестве уборщиков, будем рады осознать свой статус социально-политических отбросов и наше включение в расстрельный список». Конечно, такой образ советского человек извращен и эстетически взвинчен, но опять же Володин вовсе не иронизирует. Это скорее похоже на агонию экзистенциального сознания. Важно здесь и то, что русский человек беспомощен перед стихией, но он имеет убеждения, и Второй Советский Союз – это не какой-то там абстрактный проект, а результат реальных устремлений всего народа. Тот же Илюшенко трогает свои татуировки, на которых изображены серп и молот. Для него это самые надежные символы, своего рода спасательный круг, который не позволяет утонуть в черных глубинах мира. Рабочие, крестьяне и солдаты объединились, чтобы не упасть в пропасть. Это не воображение и не сон Соловья, это нечто конкретное. Даже старушка Удгул разговаривает с реактором и просит его принимать «пищу» не в качестве подношения, а как доказательство того, что Второй Советский Союз по-прежнему выполняет свои обязательства, по-прежнему имеет героев – новые поколения бесстрашных ликвидаторов, преданных своему делу.
Terminus Radieux, как и все творчество Володина, должен быть «постэкзотичным». На примере выбранных тем мы это хорошо видим. Но вот сам метод постэкзотизма от нас ускользает. Лишь в паре сцен автор делится своим видением. Например, когда начинается сцена «кормления реактора», он пишет так: «Если бы постэкзотический писатель присутствовал здесь, он бы описал происходящее в технике социалистического магического реализма с лирическими порывами, каплями пота и пролетарским воодушевлением, которые и составляют этот жанр. У него было бы право создать пропагандистскую эпопею и поразмышлять над трудностями индивидуума, служащего коллективу. В качестве звукового сопровождения можно было бы услышать марш Георгия Свиридова или Каанто Джиласа, пронизанного общей эйфорией и идеологической безупречностью». В мире Terminus Radieux постэкзотизм – это известное и популярное направление в литературе, в частности, дочери Соловья изучают постэкзотических авторов наряду с классиками марксизма-ленинизма. Произведение Антуана Володина причудливо, и видение автором бескрайней Советской России вряд ли претендует на достоверность. Но неуловимое писательское чутье позволяет ему постигнуть горький русский менталитет и реальность России, в которой есть самодуры-колхозники, зеки, солдаты, поезда, едущие в лагерь по бескрайней степи, взрывающиеся ядерные реактора и просто люди, постоянно превращающиеся в жертв. Не все это приятно видеть в произведении француза, но, с другой стороны, и поспорить сложно.
Сергей Сиротин