noblit.ru
Петер Хандке. Уроки горы Сен-Виктуар. Пер. с нем. М. Кореневой. М.: Эксмо, 2020.
В 2020 году «Эксмо» издало сборник из четырех произведений Нобелевского лауреата 2019 года Петера Хандке. Правда, это переиздание, тексты уже выходили ранее в 2006 году. В этих повестях много размышлений, и они не могут похвастаться остросюжетностью. Даже прочитать их быстро, по диагонали, не получится. Медлительный стиль, погружение во внутренний мир героев, многостраничные описания природных ландшафтов – все это часто вызывает желание вернуться на предыдущий абзац или страницу и прочитать их еще раз. Чтение этой прозы должно быть таким же основательным, как она сама, потому что темы Хандке, несмотря на некоторую бессюжетную блеклость происходящего, очень значительны. Многие авторы задаются вопросом о месте человека в мире. Хандке исследует это место буквально – улицы, горы, реки. В этом плане его проза может называться сразу и субъективной, и объективной. В сборник вошли три повести («Медленное возращение домой», «Уроки горы Сен-Виктуар», «Детская история») и одна пьеса («По деревням»).
Медленное возвращение домой.
Валентин Зоргер родился где-то в Европе и имеет славянские корни. Однако по какой-то причине он покинул родину, то ли из-за работы, то ли из-за конфликтов в семье. Мы встречаем его в Америке на Крайнем Севере, где он, живя среди индейцев, проводит исследования. Не то чтобы его работа реально приносила пользу обществу, но тем не менее занятие у него есть. У Зоргера причудливая профессия, смысл которой не вполне понятен. Он занимается тем, что описывает ландшафты. Фотографии, рисунки, словесные зарисовки – вот результат его труда. На Крайний Север он прибыл как раз по работе. Он живет на берегу могучей реки, изредка встречается с индианкой, живущей в поселке, и постоянно общается разве что с коллегой, с которым делит жилище, но они вовсе не друзья. Зоргер занимается своими исследованиями природы и земли, но для него это не просто работа. Все, что он видит, он пропускает через себя, и фактически вся повесть Хандке – это как бы опыт пропускания мира через себя. Зоргер предан своей науке, потому что она позволяет ему прочувствовать место, в котором он находится. В этом плане природные ландшафты действуют на него ободряюще и успокаивающе. Их изучение с целью определения «чистых форм», в котором есть что-то от невротической мании к фиксации деталей, делает Зоргера неуязвимым и целостным. Он завоевывает внешние пространства и делает их личными. Здесь проводится что-то вроде философской работы. Зоргер смотрит на постоянные географические пейзажи, и его сознание порождает что-то новое, связанное не с очевидностью того, что видят глаза, а с какими-то тайными и неуловимыми деталями. И все это происходит вопреки периодически подкатывающему ощущению нереальности.
Видя подъем или спуск склона, изгиб прибрежной полосы или остров в реке, Зоргер бесконечно вопрошает себя и сам же дает ответы. В конечном счете, все эти колебания духа сводятся к вопросу «зачем мы живем?» В начале повести главный герой воспринимается как частный человек с частной историей, тонко чувствующий, но все же отдельный и независимый индивидуум. Однако со временем понимаешь, что он выражает судьбу западного человека вообще. Зоргер ощущает себя человеком, очутившемся в «пустых залах континента», свидетелем «ночи века». Он, может, и хотел бы быть жертвой, но оказался способен быть лишь «потомком преступников». Он что-то вроде фигуры умолчания, «сидящей фигуры неизвестного» перед лицом бегущей стихии времени. И кто-то его постоянно, как у Кафки, судит за то, что он не совершал. Это очень сильное представление мироощущения тех, кто не был виноват в преступлениях военного времени, но все равно эту вину принял. И удивительно: эта вина не отрицает почти агрессивного желания жить и претендовать на время и всю Вселенную.
Все это, безусловно, элементы экзистенциальной философии. Однако в ней центр всегда располагается в человеке, а Хандке, не отрицая важность субъективного переживания, дает высказаться и самому миру, то есть материи и ее формам. Таким образом, это почти алхимическая повесть. Материя говорит, и Зоргер ждет ее преосуществления в новую форму. Более того, фактически звучит жесткий тезис: бесформенность ведет к чувству вины. Это одновременно религия и не совсем религия. Зоргер обладает верой, но она ни на что не направлена. Ему хотелось бы уметь представлять себе Бога, жаль, что это ему не дано.
Зоргеру нравится работать на Крайнем Севере. Уже от одного взгляда на реку его наполняет ощущение огромного богатства. Теперь он уже не может воспринимать жизнь как законченную. У него есть будущее. Если не помещать реалии здешней жизни в категории «где» и «когда», то оказывается, что и считать эти индейские поселения заброшенными и никому не нужными уже не получится. Здесь, как говорит себе Зоргер, есть все. И одновременно этот исследователь ландшафтов отчетливо осознает, что он слишком сильно отдалился от родины. В итоге он принимает решение вернуться в Европу. Так и начинается его медленное возвращение домой. На почтовом самолете, делая случайную остановку на лыжном курорте, он прилетает в город на западном побережье США, потом отправляется в Нью-Йорк и оттуда уже летит в Европу, где, впрочем, его вряд ли кто-то ждет. Это и составляет событийную канву сюжета, но в основном эта повесть представляет собой неторопливое размышление о формах – пространства, души, чувств.
Уроки горы Сен-Виктуар.
Вторая повесть в каком-то смысле связана с первой. Она рассказана от лица писателя, который пребывает в творческих раздумьях, в частности, о своем герое-исследователе земли Зоргере. Очевидно, что этот писатель – сам Петер Хандке, что следует из деталей биографии, которые он упоминает. В поисках вдохновения писатель-рассказчик отправляется во французский Прованс в места, где творил Поль Сезанн. В «Уроках горы Сен-Виктуар» меньше действия, меньше того, что называется развитием сюжета. В сущности, это большое эссе. Автор размышляет о природе и искусстве, о Европе, душе и снова пространстве.
Он многим обязан Полю Сезанну, ведь именно этот художник научил его видеть краски. Более того, он считает, что место у подножья горы Сен-Виктуар, где творил художник, может в не меньшей степени быть центром всего мира, чем древнегреческие Дельфы. Хандке вообще пишет о своей тяге к знаниям и, когда он увидел полотна Сезанна в 1978 году, ему захотелось их изучить. Он пришел к выводу, что полотна художника – это больше, чем просто живопись. В них соединяются одновременно вещи, изображения, слова и танцы. Эти картины открывают человеку «царство мира». Но изучая Сезанна, герой Хандке изучал и себя. Он очень подробно описывает свое восприятие света и цвета, и из этих описаний вырастает целая система. Один из его тезисов – это недостаточность чистой формы, несмотря на стремление к безграничности. Ему нужно воплощение формы в предмете, и, когда это случается, возникает своего рода магия. Когда-то это было даже формулой его метода – описывать предмет так, будто он магический, будто видишь его во сне. Сейчас он от этого отказался, считая, что в сердцевине вещей нет мирной пустоты. Нужно двигаться вовне. При этом с отношением к реальности ему определиться трудно. За века культуры сложилось представление о том, что реалистическое искусство – это искусство, описывающее зло. Хандке это не очень близко, но, с другой стороны, он не может освободиться от руководящего «реалистического» мотива – неизбежности смерти. Поэтому писать о счастье жизни он в общем-то тоже не может. Можно было бы отдаться ненависти, но здесь писатель строго говорит сам себе: «При моих замыслах – ненависть непростительна». Поэтому он запрещает себе даже разозлиться на безумную собаку, которую встречает за оградой казармы Иностранного легиона. И одновременно способен признать необходимость насилия. Мир фальшив, в нем нет ни единого честного слова, он «безъязыкий и безголосый» и потому не может быть правым. Герой Хандке испытывает отвращение от искусственности людей и вывесок Парижа, хотя и считает французский дух своей родиной.
Таким образом, «Уроки горы Сен-Виктуар» рисуют нам портрет писателя, который стремится к внутреннему равновесию и хочет быть хорошим. Однако современный мир ему отвратителен, и герой подчас не переносит «даже формы немецкой земли», хотя и готов учиться у творцов прошлого вроде Сезанна. Его позиция заключается в том, что он против смерти субъекта. Ему нужно «светлое, доброе я», которое можно встретить у Гете. Внутренний мир героя Хандке огромен, но мир внешний еще больше. Поэтому последний заслуживает исследования.
Детская история.
Тема третьей повести – отношения отца и дочери или, как называет своих героев автор, взрослого и ребенка. Хандке описывает опыт отцовства и подробно останавливается на ощущениях и переживаниях, которые возникают у молодого отца. Не нужно думать, будто превращение в родителя – это одно лишь сплошное счастье. Герой «Детской истории» живет в условиях довольно суровой реальности и, хотя ему не нужно думать о деньгах, он фактически сам воспитывает дочь. Он сталкивается со множеством проблем, часть которых, наверное, вообще невозможно решить. А его собственная жизнь протекает в условиях постоянного конфликта между призванием и долгом. И все же, говоря кратко, эта повесть о том, как свет пробивается к человеку сквозь тернии неудач и несовершенства. Дети напоминают нам о вечном духе жизни, который не позволяет никакое время назвать «последним». Близкий к тому, чтобы задуматься о целесообразности заведения детей вообще, взрослый все же способен получить радость от того, что принес в этот мир еще одну жизнь.
Поначалу в его отношениях с женой было все как будто нормально. Но после рождения дочери мужчина осознал две вещи. Во-первых, как он говорит, «с жизнью покончено надолго», теперь он просто прикован к ребенку и вряд ли сможет рассчитывать на свободное время. Во-вторых, он вообще не любит жену и жить с ней ему тяжело. Поэтому, несмотря на покупку нового дома вдали от городского шума, в итоге супруги начинают жить раздельно. Женщина занимается карьерой, а мужчина несколько позже вообще отправляется в другую страну. Наблюдая за дочерью, он проходит путь от чистейшего восторга к признанию того, что его дочь далеко не совершенство. Поначалу «в основе его чувств к ребенку лежало безусловное, энтуазистическое доверие, предшествовавшее всякой привязанности и симпатии». Но со временем, когда дочь попала в свой первый социум, то есть в среду ровесников, он понял, что она имеет недостатки и слабости и что, возможно, ей даже трудно придется в жизни, учитывая особенности ее поведения, среди которых замкнутость и неумение за себя постоять. Да и дети, с которыми она общается, разве ангелы? На самом деле, это маленькие монстры, способные совершать жуткие поступки «не в состоянии аффекта, а вполне умышленно, сохраняя при этом абсолютную чистоту сознания».
Сначала отец живет с дочерью в своем доме, а потом отправляется в некую страну «единственного народа», по-видимому, Израиль. Там его дочь мотается по разным школам, включая и религиозные, и, как это часто встречается у Хандке, в частную жизнь мужчины вторгается ощущение национальной вины за деяния немцев. Его политическая позиция не обозначена, но упоминается, что он принимал участие в собраниях некоей партии и даже выступал с речью. Но была ли это агитация? Едва ли. Это был крик протеста против людей, которые слишком однозначно убеждены в своей правоте. Впрочем, протестует он не только против людей, но также против мира и языка. «Отчего во всех этих нынешних расхожих выражениях, используемых в общественных дискуссиях, а газетах и на телевидении и даже в современных книгах, равно как и в личных отношениях, слышится та же убийственность, тошнотворная банальность, душегубность, безбожность, нахрапистость, раздерганность, какая слышится в собачьих кличках»?
В этой повести много недоговоренностей, и мы не знаем, чем занимается мужчина (у него какая-то загадочная профессия, но скорее всего он обычный писатель) или какую карьеру строит его жена. Но мы проникаем в его внутренний мир и следим за его наблюдениями, за тем, как он замыкается в себе и своих занятиях, отвергая внешнее и отказываясь от контактов с людьми. Это, безусловно, его личный выбор, но даже в своей замкнутости этот человек не может остаться в стороне от движения времени, от тем вины и искупления, равно как и от бытовых жизненных дрязг. Описывая, как его герой принимает бремя отцовства, Хандке ведет читателя по очень неровным ландшафтам, где провозглашается и тут же уклончиво оспаривается некая правильность. Одновременно создается ощущение, что ты прикасаешься к истине реальности, которая в действительности устроена очень сложно и как раз требует длиннот и многоречивостей, которые отличают стиль писателя. Здесь снова чувствуется выход на универсальный уровень, да и про мужчину мы читаем, что «он превратился в героя обыденно-вечных событий», а его дочь «стала небольшим примером истории народов или даже народоведения». И если Зоргер в первой повести оказывается в «пустых залах континента» и свидетелем «ночи века», то наш герой совершенно такой же. Он проклинает тех, кто хочет иметь историю, а сам пребывает «один с ребенком в ночь столетия в пустом склепе континента».
По деревням.
Четвертое произведение, включенное в сборник, – это уже не столько повесть, сколько пьеса. В предыдущих трех повестях герои искали себя и свой способ взаимодействия с миром, здесь же звучание еще более универсальное. Персонажи этой пьесы ставят вопрос о том, что значит жить правильно и что значит быть человеком. В качестве героев взяты вроде бы обычные люди со своей частной жизнью, а в итоге оказывается, что их судьбы – это архетипические способы проживать жизнь. Мы знакомимся с небольшой семьей – Грегором, его братом Гансом и сестрой Софи. Их родители умерли, оставив дом. Грегор как старший должен принять решение, что же теперь делать. Его брат Ганс, человек недалекого ума, смог стать только рабочим и теперь вкалывает на стройках. Свои обязанности он выполняет исправно и без нареканий, но имеет некоторые странности, впрочем, безобидные. Сестра Софи работала продавщицей в универмаге и кое-как справлялась, но ей понятно, что куда лучше иметь собственный магазин. Именно его она и хочет открыть, переделав дом родителей. И вот теперь Ганс и Софи просят Грегора отказаться от своей доли наследства, чтобы позволить Софи осуществить свою мечту. Это общая канва сюжета, но главное здесь не эта простая нарративная конструкция, а то в какие дали увлекают автора неизменные размышления о земле, родине и месте человека в мире.
Пьесе предпослан эпиграф из Ницше и, хотя он взят не из «Заратустры», дискуссии между персонажами в каком-то смысле сводятся к теме сверхчеловека. У Грегора не было полного взаимопонимания с младшими братом и сестрой. Он-то всегда считал, что берет ответственность за них, но со слов Ганса и Софи это подчас выглядело форменным издевательством. Причина непонимания была в том, что Грегор не допускал, что у его родных могут быть какие-то свои желания. Отсюда же тянется и история с домом. Грегор просто не верит, что его сестра сможет стать бизнесменом. Плюс придется влезать в ипотеку, связываться с банком. Все это очень опасно, особенно неопытному человеку без коммерческой жилки. В родной деревне Грегора все хорошо знали и, когда он вернулся много лет спустя, об этом тоже стало известно. И вот в этот момент, когда все персонажи собираются у стены деревенского кладбища, выясняется, что дело вовсе не в доме и не в том, чтобы наладить с кем-то отношения. Дело в том, чтобы сделать фундаментальный человеческий выбор и спасти землю.
Заключительные страницы этого произведения сложно понять, они написаны почти эзотерическим языком и недоступны для буквальной трактовки. Это смесь максим и наставлений, предназначенных, очевидно, для сверхчеловека. Смысл сводится к тому, что в деревню должен прийти некто, кто спасет мир. И подробно описывается, как этот некто должен себя вести. Понятно, что такого человека в природе скорее всего нет, потому что требования к нему, как к богу. Но эмоциональная сила, с которой ждут его прихода, говорит о том, что сейчас мир пребывает в отчаянии. Сама земля взывает к сверхчеловеку, и в этом смысле Хандке по-прежнему остается исследователем пространств.
Петер Хандке предстает в этом сборнике не столько мастером сюжета, сколько искусным знатоком языка, который умеет подбирать изящные слова для своих пассажей, как подбирают драгоценные камни для украшений. Наверняка на немецком языке его проза производит очень яркое впечатление. Что касается русского перевода, то очевидная тонкая работа, проделанная переводчиком, не отменяет того факта, что средства русского языка подчас не способны выразить изящность фразы оригинала. Читать Хандке местами непросто, особенно это касается первой повести «Медленное возвращение домой», где в гигантских предложениях подчас теряется ясность смысла. Вот, например, такой пассаж: «всеобщность была чужбиной, в которой не было больше вынужденного бегства или возвращения домой, как не было и принудительного участия в привычках местных коренных жителей; и обитаемость означала одомашненность и офабриченность всей местности, где была возможно индивидуальная отделенность при отсутствии необходимости следовать устоявшимся привычкам, какие обычно вырабатываются в жилых помещениях». И все же Хандке заслуживает быть прочитанным самым внимательным образом, буквально с карандашом в руках, как если бы перед нами был академический философский труд, требующий детального изучения. Эта проза – опыт глубокого погружения в то, как мы воспринимаем себя и мир вокруг. Вопросы здесь вечны, ответы двусмысленны, но само путешествие завораживает.
Сергей Сиротин