noblit.ru
Ёко Огава. Полиция памяти. Пер. с яп. Д. Коваленина. СПб.: Polyandria NoAge, 2021.
В большинстве антиутопических романов можно выделить общие элементы. Во-первых, власть (технологическая или военная) в них всегда подавляет общество. Во-вторых, такое подавление всегда избыточно, что приводит к сильному контрасту добра и зла. В-третьих, всегда есть борьба с системой, то есть мы знакомимся с борцами сопротивления, которые выступают в роли положительных героев. На фоне таких антиутопий несколько нестандартно смотрится роман японской писательницы Ёко Огавы «Полиция памяти». Его переводчик на русский сообщает, что в оригинале произведение называется «Заветный кристалл», а «Полицию памяти» придумали, когда переводили книгу на английский. Этот перевод, кстати, вошел в короткий список Международной Букеровской премии 2020 года, хотя оригинал вышел еще в 1994. В Японии «Полиция памяти», по-видимому, очень популярна, потому что в 2018 году там даже шел мюзикл по мотивам романа. Ёко Огава очень плодовитый и один из самых титулованных авторов Японии. Среди наград, которыми ее удостоили, престижные премии Акутагавы, Ёмиури и Танидзаки. Так что же выделяет «Полицию памяти» из ряда стандартных антиутопических романов? Во-первых, метафизическое заострение темы насилия. Во-вторых, переход самой темы насилия в тему забвения. В-третьих, здесь скорее речь об атмосфере страдания, чем о реальном страдании. Ёко Огава пишет не о мучениках, а о том, как меняются чувства в условиях подавления личности.
Главная героиня, она же рассказчица, здесь точно не борец с системой. Это обычная писательница, которая сочиняет романы на тему разного рода потерь. Так она пытается отрефлексировать происходящее вокруг. Действие разворачивается на острове, поэтому географическая изоляция очевидна сразу. Жизнь, казалось бы, течет своим чередом, но есть одно обстоятельство. На острове действует всесильная Полиция, которая периодически что-нибудь запрещает – вещи или явления. Но это не похоже на запрет, скажем, алкоголя во время сухого закона, когда ограничения только вызывают рост спроса. Речь об уничтожении вещей как таковых и самой памяти о них. Запрещают, например, духи, и уже через несколько дней на острове не остается ни единого флакончика с духами, и жители вообще забывают о том, что это такое. Даже если им теперь показать духи, они даже не поймут, как ими пользоваться. Отец героини был орнитологом, но потом Полиция запретила птиц, а обсерваторию отца перевернули вверх дном. Сейчас, когда героиня изредка видит в небе птиц, они ничего в ней не вызывают, словно бессмысленные предметы. И вот так постепенно с острова что-нибудь исчезает. Пропали лодки, и значит остров нельзя покинуть. Пропали ленты для волос, некоторые цветы и овощи, музыкальные шкатулки, колокольчики, драгоценные камни, сосательные конфеты и прочее. Поделать с этим ничего нельзя, потому что реальное сопротивление Полиции бесполезно. Большинство людей смирилось, и после пропажи очередной вещи они благополучно о ней забывают. Это что-то вроде биологического факта. Но есть люди, которые лишены способности забывать. Говорят, что они организовали подполье, пусть и не с целью сопротивления, а скорее с целью просто убежать от Полиции. Однако и в Полиции не дремлют. По слухам, там разрабатывают метод генного сканирования, который сразу позволит определять людей, не способных забывать.
Мать главной героини была скульптором, но ее забрали в Полицию очень давно. Девочкой героиня помнит, как мать показывала ей тайно сохраненные вещи, которые Полиция велела уничтожить. Сейчас родителей уже нет в живых. Писательница общается только со старым другом семьи, бывшим корабельным механиком, и своим редактором, которого она называет R. Выясняется, что R тоже принадлежит к людям, не умеющим забывать. Тогда старик-механик помогает писательнице оборудовать в ее доме скрытую комнату, куда теперь поселяется R, опасающийся преследования. Так они и живут, наблюдая, как Полиция периодически кого-нибудь забирает из соседских домов. Героиня говорит: когда наступает ночная тишина, остров словно готовится к очередному исчезновению. Сейчас она сочиняет роман о девушке, которая учится машинописи. Это книга тоже посвящена потерям. Девушка со временем теряет голос и теперь не может полноценно общаться со своим преподавателем-любовником. А потом в их романтических отношениях появляется насилие: преподаватель заточает девушку в башне, где хранятся сломанные пишмашинки, лишая ее последнего способа коммуникации. Теперь она не способна выразить свои мысли даже печатным шрифтом на бумаге.
Однако этой истории о потере голоса не суждено быть завершенной, потому что Полиция запрещает сами литературные произведения. Писательница остается без работы, правда, благодаря знакомому находит должность секретаря в одной фирме. Теперь она сама, как ее героиня, печатает на машинке. И хотя ее путь нельзя назвать борьбой, теперь поле сражения возникает в самой ее душе. Прячущийся в убежище редактор R призывает ее не бросать занятий творчеством, но писательнице, которая так послушно все забывает после очередного запрета, теперь так трудно даются слова. И вот это уже превращается в борьбу – борьбу с забвением. Полиция, между тем, не бездействует. Если раньше она запрещала вещи, то теперь она запрещает части тел. Жителям острова приходится забыть, как пользоваться рукой или ногой. Последним шагом Полиции, очевидно, будет запрет самих людей.
Жизнь с такими ограничениями, впрочем, нельзя назвать совсем невыносимой. Тотальная слежка, подозрительность, дефицит или даже исчезновение продуктов питания – все это в «Полиции памяти», безусловно, есть. Однако это еще не абсолютное тоталитарное общество, каким оно изображено в «1984» Оруэлла. Иными словами, власти над сознанием Полиция все-таки не имеет, хотя и имеет власть над памятью. Действительно, когда писательница держит в руках исчезнувшие вещи, они кажутся ей впавшими в спячку зверьками и не посылают ей никаких сигналов. Только мама умела помнить эти вещи, наверное, потому что постоянно о них думала. К такой же практике постоянной интеллектуальной работы позже будет призывать R, когда будет запрещен сам писательский труд. Впрочем, потеря памяти в случае героини вовсе не угрожает ее чувствам и уму. Ясность в изложении событий не говорит об оскудении ее мысли или бедной эмоциональной жизни. Ее чувства остаются при ней даже в самом конце, когда исчезает половина тела. И в каком-то смысле восприятие только обостряется. Какую неземную эйфорию может вызвать кружка обычного молока, пока еще разрешенного! А философия старика-механика вообще полна позитивности. Он не видит проблемы в том, что вещи исчезают, и просто радуется жизни. Писательница сокрушается ему: Полиция запретила розы, что теперь будет с розарием? Механик спокоен: там посадят другие цветы или фруктовые деревья, а может, в кладбище переделают. Главное, не пытаться спорить со временем, оно все само расставит по местам. Писательница возражает: если все продолжит исчезать, то весь остров провалится сам в себя, «точно в рыхлое, высохшее болото, где все растворяется без следа». Механик неумолим в своем спокойствии. Я прожил в три раза дольше тебя, говорит он, и значит потерял в три раза больше. Ты просто преувеличиваешь, как в литературе, которая вся построена на преувеличениях. По большому же счету, жаловаться не на что, всегда можно приспособиться к изменениям. И наверное, в этих словах есть резон - такие нехитрые взгляды на жизнь хорошо защищают старика от хандры.
Ауру иррациональной тайны роману Ёко Огавы придает также то обстоятельство, что репрессии Полиции на острове в общем-то нельзя ничем объяснить. В большинстве антиутопических романов зло имеет оправдание. Подавление личности и ограничение свободы объясняются необходимостью стабильности государства или способности противостоять некоему врагу. То есть тоталитарные власти имеют в виду благо, даже когда уничтожают людей. В «Полиции памяти» навязываемая забывчивость не имеет смысла. Каким интересам она может послужить? Как укрепит государство исчезновение изумрудных камней или цветов? Информация о намерениях властей вообще очень расплывчата. Даже когда наша писательница оказывается в логове Полиции, ей удается узнать немного. Нам виднее и все имеет свой смысл – вот что ей там говорят. Все это подводит к мысли, что репрессии на острове – это просто некий эксперимент в области метафизики, исследование человеческих пределов, попытка очертить сами границы человеческого и выделить то зерно, что делает человека человеком. Насилие проистекает из области, где нет логики, и в этом смысле машина подавления у Огавы поистине кафкианская. Нет причин, не существует объяснений, но ты уже виноват. Виноват в том, что помнишь.
Тогда где же то человеческое зерно, выделить которое, очевидно, пытаются герои «Полиции памяти»? Ответ есть – это сердце. Воспоминания – это не балласт, ими нельзя нагрузить сердце. В сердце никогда не станет тесно, оно бездонно и безгранично. И задача человека сохранить свое сердце. Таковы слова редактора R, человека, не умеющего забывать. «Внутри нашей памяти мы все абсолютно свободны». Именно поэтому он призывает писательницу ни в коем случае не бросать творчество, даже когда исчезают сами слова. Даже когда, как говорит героиня, ты слышишь только свое дыхание в мире, который перестал дышать за ненадобностью. Это способ спасти сердце от угасания. Причем смысл написанного совершенно не важен. Главное, это схватить то, что таится на дне.
Трудно сказать, получилось ли у героини в полной мере последовать совету редактора R. Безусловно, Полиция сильней. Однако высказывание Ёко Огавы все равно оптимистично. Это слово в защиту внутренней свободы, которую человек всегда может сохранить в любом тоталитарном обществе. Об этом же говорят все писатели-гуманисты мира. В «Полиции памяти» нет жесткого противостояния или сцен запредельного насилия, зато здесь есть аромат простейших вещей, которые становятся только ценней, когда уменьшаются в количестве, и осязаемая чувственность мысли, которая обостряется по мере того, как угроза исчезновения распространяется уже на тело. Иными словами, этот роман не об идеологии, он о сердце и чувствах.
Сергей Сиротин
Опубликовано в журнале "Урал", №6, 2022.