noblit.ru
Современный российский писатель Сергей Лебедев не сидел в советских лагерях, однако в «Пределе забвения» писал об этой теме с такой серьезностью, будто пережил все лично. Поэтому новейшая история России для него – это предмет не только глубокого осмысления, но и глубокого переживания. В романе «Гусь Фриц» писатель избрал более широкий период истории, охватывающий примерно двести лет, а темой его стали взаимоотношения русских и немцев. Получается нечто вроде «Двухсот лет вместе» Солженицына с той разницей, что проза Лебедева не документальна и речь идет не о евреях. Лебедев пишет об истории двух народов и в конечном счете его поиски упираются в один такой простой и одновременно сложный вопрос: где истоки зла? Стандартный ответ, что во всем виноваты нацисты, писателя не устраивает. Так же неверно все валить на большевиков. Причина в самой человеческой психологии, когда люди все чужое начинают считать вражеским. История России и Германии – это просто активная реализация этого архетипа самозащиты, необходимость которой в общем-то доказана очень плохо. Говоря кратко, человек бессознательно считает, что иное нужно уничтожать.
Рассказчиком в этой книге является наш современник, молодой человек Кирилл. В детстве он часто гостил у своей бабушки Лины в Подмосковье и запомнил, как она боялась грозы. Еще бабушка водила его на Немецкое кладбище в Москве, где показывала могилы предков. Разглядывая необычные могилы, выполненные в стиле, непохожем на русский, Кирилл начинает задумываться о прошлом. Он вдруг понимает, что мертвые не мертвы, а хотят что-то сказать. И бабушка Лина способна поддержать такой разговор, причем не только с теми, кто похоронен на кладбище, но и с теми, для кого даже не нашлось могилы. Для Кирилла обрывается период блаженного незнания, теперь его увлекает некая сила необратимости.
Есть еще важный эпизод его детства. На даче у бабушки он был свидетелем того, как местный житель, ветеран войны по прозвищу Старшина, напившись, начал убивать гусей, считая их за немцев. А Старшина – это не добрый дедушка-ветеран из детских книжек, и ничего важного внукам он рассказывать не намерен. Пусть спрашивают у других. Но то, что Кирилл увидел в Старшине, научило его больше всяких рассказов. Подобно Будде Кирилл осознал, что в мире есть несовершенство. В жизни находится место для палачей и жертв, а значит, есть страх и обреченность. Старшина и гуси (одного из них и обозвали «гусь Фриц») – это архетипы, воспроизводящиеся в любую эпоху. Одновременно Кирилл понял, что приступы ненависти будут преследовать Старшину всегда, пока он жив, и ничто его не исправит. Поэтому, когда Старшина умер, Кирилл почувствовал как будто облегчение, «словно мир стал просторней». В общем, этот человек заставил Кирилла задуматься о своей собственной судьбе.
Когда он вырос, то стал историком. Его работы привлекли определенное международное внимание, так что даже Гарвард предложил ему место. Речь шла о проекте, связанном с депортацией евреев в Российской империи во время Первой мировой войны. Понимая, что это необычайный успех, Кирилл начал готовиться к переезду. Но потом что-то произошло в его сознании. Он понял, что не нужна ему никакая карьера, а куда важнее разобраться в прошлом семьи. Отклонив гарвардское предложение, он принимается за раскопки информации о корнях бабушки Лины. По крупицам он пытается восстановить прошлое и добивается определенных успехов. В будущем он хочет написать книгу, собственно, «Гусь Фриц» - это и есть такая книга, пока существующая только в сознании Кирилла. Роман Лебедева – это история семьи русских немцев, которые исправно служили России, но оказались в итоге уничтожены ни за что.
Эта история начинается с приезда в Российскую империю врача-гомеопата Бальтазара Швердта. Это случилось в первой половине 19-го века. Бальтазар был сыном Томаса, который тоже был врачом и учился у авторитетнейших докторов своего времени. Среди них были Рихтер, Лодер и Хуфеланд («Хуфеланд лечил смертельно больного Кутузова, Лодер организовывал госпиталя русской армии в войне с французами, стал лейб-медиком императора Александра Первого, Рихтер обучал их обоих»). Правда, ни Томас, ни тем более Бальтазар не были суперзвездами медицины, хотя и стали достойными представителями своей профессии. Важна здесь размолвка между отцом и сыном. Дело в том, что Бальтазар уверовал в гомеопатический подход в медицине, что было неприемлемо для отца. В итоге сын покинул Германию и отправился в Россию, где надеялся предстать перед самим императором и показать силу гомеопатии. Он воплощал идеал апостольского служения и хотел как бы воспитать Россию, научить ее, привить ей лучшее. Анализируя этот эпизод, Кирилл придет к выводу, что это была страсть, приведенная в движение иллюзией. Так он отделил ее от темной страсти тирана и светлой страсти праведника. Правда, к императору Бальтазар не попал, а попал к самодуру князю Урятинскому, который фактически пленил немецкого доктора на семь лет, надеясь выпытать у него секрет бессмертия. Лишь освободившись из плена, Бальтазар перебрался в Москву, где завел частную практику. Он стал отцом восьмерых детей, словно рассчитывал в многочисленном потомстве увеличить вероятность апостольского свершения, которое не удалось ему самому. Однако Кирилл, имея возможность взглянуть поколения спустя, оценил путь предка иначе: он «поверил в химеру, и химера, совокупившись с местной чреватой почвой, родила потомство искаженных судеб».
Больше всего мы узнаем о сыне Бальтазара Андреасе, который стал инженером и зятем могущественного магната, тоже немца по прозвищу Железный Густав. Андреас чувствовал, что способен на большее, но в итоге стал работать на тестя, способствуя процветанию его промышленной империи. Предчувствуя войну, Железный Густав рассчитывал выполнять заказы для армии, в частности, выпускать артиллерийские снаряды. Но он слишком поздно понял опасность быть немцем в предреволюционное время. Лебедев пишет о том, что именно царские указы во время Первой мировой войны, а вовсе не большевистские были направлены на ограничение прав немцев. Железный Густав и Андреас очень внимательно читают царские постановления и находят спасение в их формулировках, которые вроде бы сохраняют им шанс сохранить предприятия и земли. Андреас даже начинает спонсировать социалистов и фактически покупает охранную грамоту у красных. Однако это его не спасет – он будет убит революционерами, пришедшими его ограбить, прямо у себя дома.
Не повезет и сыну Андреаса Арсению. Арсений подобно деду Бальтазару и вопреки воле Железного Густава решит стать врачом. И именно как врач он отправится на корабле на русско-японскую войну, где один день проведет в японском плену, а позже станет свидетелем массового безумия русских солдат. Этих безумных солдат он потом как врач будет сопровождать на поезде в Центральную Россию. Большевики уничтожат Арсения в 1937 году. Немецкие корни и тот самый злосчастный день в японском плену сделают его врагом в глазах власти. Погибнут и дети Арсения. Выживет только его дочь Лина, бабушка Кирилла.
В глазах Кирилла бабушка связывает всю семью с прошлым. Почему Кирилл вообще это понял? Потому бабушка иногда просто не может скрыть этот груз прежнего опыта («Ее будто преследовали по пятам призраки страшных, непостижимых для него бед: войн, пожаров, наводнений»).
Кирилла вообще можно обвинить в том, что он не живет своей жизнью. Он не может взглянуть на небо просто так или сказать слово просто так. Все, что он думает и делает – это работа памяти, связующая его с историей России. Он чрезвычайно восприимчив к этим скрытым токам прошлого. Как-то на Донском кладбище он даже слышит из-под земли стук костей. Парадокс: звук ирреален, но принадлежит действительному миру. В общем, тени прошлого не оставляют Кирилла ни на секунду. Собственно, Лебедев и не скрывает, что его герой представляет собой почти механизм: «Он хотел научиться не помнить, заставлял себя забывать какую-нибудь мелочь, например что в воскресенье ели на завтрак, – и в отчаянии чувствовал, что память, наоборот, становится все более цепкой, глубокой, самовластной, будто Кирилл – лишь ее слуга. И он мечтал, чтобы у него была власть стирать дурные воспоминания, уничтожать вещи и места, которые напоминают о страхе». У Кирилла нет права даже на поступки. Будучи слугой памяти, он отказывается от карьеры в Гарварде, чтобы стать арехологом своей семьи. Впрочем, на одно событие Лебедев все же намекает: Кирилл на волне протестов в России оказался в СИЗО. Но и здесь он ощущает себя не индивидуальностью, а единицей своего рода, которому предначертано страдать от государства и людей. Собственно, собираясь писать книгу о семье, он как раз чувствует, что превращается из автора в персонажа. Книга позволяет сделать ощущение собственной роковой судьбы более терпимым. И вообще, чтобы обрести покой, нужно упорядочить прошлое. А вместе со спокойствием он, может, обретет и собственную жизнь? Во всяком случае, это однозначно будет попыткой понять будущее. Есть у него и планы на это будущее: он как раз хочет освободиться от семейного рока. Потому что с точки зрения непостижимых сил, которые были подобны грозе и управляли судьбами его предков, Кирилл тоже является очередной жертвой. Например, никто не знает, где лежит тело расстрелянного в 1937 году прадеда Арсения. Но судьба этого человека как бы продолжается после смерти и перебрасывается на Кирилла, который должен поставить точку. А ведь когда-то Кирилл чувствовал, что рождение в СССР обнуляло все значения, связанные с корнями, и беспородность делала его свободным. Увы, процесс раскопок в истории семьи превратил его в раба прошлого. Идентичность – это ловушка, и нужно найти средство из нее выбраться. И, возможно, такие попытки предпринимались уже предками Кирилла. Например, Кирилл допускает, что его прадед Арсений выбрал стезю военного врача в том числе и потому, что хотел присягнуть императору, и таким образом заменить родственные узы на связь с государством.
Немецкая семья Кирилла была какой-то половинчатой, неполной, не то немецкой, не то русской, а потому не защищенная ни одной из двух этих цельных традиций. Она была «чужой своей» в России или «своей чужой». Такое же определение Кирилл дал своему ощущению от пребывания на Немецком кладбище в Москве. Вроде земля русская, но есть в ней что-то чужое. Но этих «чужих своих» немцев русские боялись даже больше, чем абстрактных далеких врагов. Лебедев пишет о том, что русские солдаты, сошедшие с ума во время русско-японской войны, в бреду не видели японцев, они видели именно немцев, которые воплощали для них врагов. Именно поэтому после начала Первой мировой войны на государственном уровне стала проводиться политика ущемления прав немцев. И не только прав, но и самих людей. Так, например, все немецкие подданные в возрасте от 18 до 45 лет стали считаться военнопленными и подлежали отправке в ссылку, причем за свой счет. А те, кто старше, должны были отдать всю собственность. Позже советское государство ничего не изобретало, оно просто переняло репрессивный аппарат царской России.
Это особенно трудно принять после того, как Лебедев приводит несколько примеров созидательного взаимодействия немцев и русских в России. И примеры это совершенно положительные. Например, когда сын Бальтазара Андреас был юн, он видел строительство Бородинского моста. Об этом Лебедев пишет так:
«Невдалеке от Вдовьего дома текла Москва-река. Подростком он проводил дни на ее берегах, наблюдая за строительством Бородинского моста. Раньше на этом месте была деревянная переправа, страдавшая от паводков, переправа, по которой шли в 1812 году солдаты Наполеона. А теперь на ее месте возникал мост, названный в честь великого сражения, в память о кровавой связи Запада и Востока. И строили его русские немцы – железнодорожный инженер Иван Рерберг и инженер-полковник Аманд Струве, будущий мастер мостов, покоритель Оки, Днепра и Невы, создатель Литейного и Дворцового мостов в столице, в Санкт-Петербурге, будущий владелец Коломенского машиностроительного завода, выпускавшего лучшие российские паровозы».
Правда, позже Железный Густав презирал каторжников, строивших Транссиб, считая, что они совершенно справедливо могут сгинуть за работой. Вывод Кирилла мрачен: русские были не лучше немцев, а немцы не лучше русских. В том, что касается зла, они повинны в нем одинаково. Лебедев обращает внимание читателя на то, что концентрационные лагеря были созданы немцами еще до Второй мировой войны. В то время, когда прадед Кирилла Арсений плыл на русско-японскую войну, его корабль проходил мимо Акульего острова вблизи современной Намибии. Так вот там немцы создали уже тогда концлагерь для представителей племени гереро. Но никто в то время не распознал в этом предвестие большого зла.
Кирилл никак особенно не оценивает последние главы в истории России. Коммунистический период он называет «загробной властью фараона», имея в виду Ленина в Мавзолее, а о 1990-х не имеет, разумеется, никаких приятных воспоминаний. Он называет себя «ребенком великих миражей» и «порождением игры воздухов», имея в виду, что его сознательный возраст пришелся на период, когда Россия, с одной стороны, оказалась на распутье, а с другой, не могла предложить никакой опоры. Кирилл понимает, что счастье не составляет материала для истории, поэтому не находит в архивах свидетельств о счастливых годах своей семьи. В архивах только трагедии, которые отражали трагедии российской истории. И Кирилл в итоге видит, что именно масштаб этой истории создал особое силовое поле, в котором исказились судьбы отдельных людей. В судьбе каждого человека наверняка таится какая-то опасная бомба, но именно роковые события глобальной истории заставляют эту бомбу сработать. «Гусь Фриц» написан о растянутой на десятилетия катастрофе, которая почти полностью уничтожила немецкую семью Кирилла. Кирилл попытался восстановить прошлое, но никакой эйфории историка, докопавшегося до истины, у него нет. Потому что вывод он делает довольно горький: понять катастрофу разумом невозможно. Какие именно законы управляют ею, Кирилл вряд ли осознал в полной мере, хотя довольно ясно увидел безумные вспышки бессознательной ненависти народов друг к другу.
Сергей Сиротин