Альбер Камю неоднократно повторял, что он не является философом. Профессиональным философом он, действительно, не был, хотя получил философское образование и вполне мог бы стать профессором в каком-нибудь университете (этому, однако, помешала болезнь). Вряд ли от этого выиграли бы не только миллионы читателей его романов, но и сами философы — последние неоднократно указывали на отсутствие точных определений, понятийного анализа в работах Камю, на нередкие неточности в реконструкции воззрений мыслителей прошлого. Но любому академическому философу понятна оригинальность мышления Камю, не логическая, а интуитивная точность его рассуждений.

Со времен «Опытов» Монтеня, «Рассуждения о методе» Декарта, «Максим» Ларошфуко и «Мыслей» Паскаля во Франции, не прерываясь, существовала традиция философской эссеистики, обращенной не к цеху выпускников философских факультетов, а к любому образованному читателю. Кажется, первым на принадлежность Камю к традиции французских «моралистов» указал Сартр в своей рецензии на «Миф о Сизифе» и «Постороннего». Французский моралист — это не морализатор и даже не обязательно пишущий на темы этики мыслитель. Философия с древних времен ставила перед человеком задачу: «познай самого себя», и предметом размышлений французских моралистов был прежде всего человек — его психология, характер, поведение в различных жизненных обстоятельствах. Философские размышления и художественные зарисовки соединялись в афористичных формулировках, требующих от читателя не специальных научных знаний или овладения философской категориальной «техникой», а умения самостоятельно мыслить, сравнивать свой опыт с наблюдениями автора. Стихией этого жанра является ясность, очевидность. Из интуитивно постигнутых фундаментальных характеристик человеческой природы выводятся житейские максимы: как должен жить и действовать индивид, обогатившийся предложенным ему пониманием удела человеческого. Философия является учительницей жизни: полезных наук много, но нет познания более важного.

1937 год был трагическим годом и для Америки и для России. В Оклахоме был террор засухи и пыльных бурь, гнавший стольких отчаявшихся фермеров в калифорнийские долины, где можно было бы выкашлять песок из легких и начать новую жизнь под новой крышей, которая дай бог! — окажется более надежной, чем прежняя. Об этом Джон Стейнбек и написал свою сагу о семье Джоудов — «Гроздья гнева».

А для России 1937-й был самым страшным годом другого, более беспощадного террора — сталинского, ибо в течение этого года было расстреляно или отправлено за колючую проволоку лагерей около полутора миллионов ни в чем не повинных людей, названных без всяких доказательств врагами народа.

Художник после своей смерти значим для потомков биографией и творческим наследием. Либо он превращается для них в мифологическую фигуру, сотворенную по тем или иным законам, либо у него складывается странная посмертная судьба. Он живет в восприятии потомков отдельно от своего творчества, от собственной биографии, порой вопреки легенде и мифу о нем.

Кажется, так можно сказать об Иосифе Бродском.

Подобных фигур немного в истории искусства. Здесь ничего не объясняют вневременные категории – великий писатель, гениальный писатель. Гениален Лермонтов, гениален Гоголь, но их личное присутствие в ткани ХХ века ощущается не столь значительно, с их личностью не сопрягаются самые важные вопросы сегодняшних дней.

Английский драматург Гарольд Пинтер, лауреат Нобелевской премии по литературе 2005 года, удостоен Европейской театральной премии. Награду ему вручили в Турине, в старинном театре «Кариньяно», сообщила британская газета The Times.

Чествование Пинтера в Турине проходило с фестивальным размахом: состоялась специальная конференция, посвященная его творчеству, зрители увидели несколько постановок пьес знаменитого драматурга. В них приняли участие такие звезды театра и кино, как Джереми Айронс и Майкл Гэмбон.