Генрих Белль принадлежит к числу писателей, которые пытались в своих произведениях всесторонне осмыслить опыт немецкой истории XX века. А небольшой роман «Глазами клоуна», описывающий уже послевоенное время, принадлежит к тем книгам, в которых размышления об обществе и государстве особенно концентрированны. Правда, они не приводят к готовым ответам, либо дают их слишком абстрактными. В любом случае автору важнее ограничиться ролью изобразителя, а не реформатора. Да и герой его – клоун.
Клоун Ганс Шнир, сын очень богатых родителей, имеющих долю в угольной промышленности Германии и, фактически, делавших деньги на войне, вынужден вследствие своих убеждений остаться без их поддержки. Убеждения у него очень простые, из разряда тех вечных и оторванных от земли убеждений, которые всегда входят в конфронтацию с реальным миром. В результате Ганса ждут социальные страдания, уготованные творческой личности в ханжеском обществе недоумков. Такая терминология вполне в духе самой книги. В описаниях католического мира послевоенной Германии Ганс Шнир очень похож на Ницше, который требованиями художественности и номинальной, но все-таки гуманности поставлен в рамки цензуры. Правда, рамки эти весьма хрупкие да и смысл обвинений не так глубок, так что в итоге мы имеем дело с меткими, но слабыми плевками рассказчика в тех, кому до него и дела-то нет.
Когда война приближалась к концу, Ганс Шнир был еще маленьким. Однако уже с малого возраста он был свидетелем жизни, которую не мог объяснить. Его старшую сестру Генриетту, которой было всего 16 лет, в феврале 1945 года родители без тени сомнения отдают в зенитные войска. Она оттуда не возвращается, но родители убеждены в необходимости ее жертвы за «священную родину». В школах под топот солдат за окнами разучивают патриотические песни. Во дворе четырнадцатилетние подростки устраивают подобие военного лагеря. Один из них случайно подрывается на гранате, а за слова «нацистская свинья» маленькому Гансу совершенно серьезно грозит смерть. Но вскоре война проходит. Казалось бы, все выводы сделаны и предстоит долгая эпоха сдержанного осмысления. Однако это не так, и, к сожалению, убедиться в этом дано лишь Гансу Шниру.
Свой жизненный путь он связывает с искусством и становится комическим актером. Он придумывает различные сценки на злобу дня, целыми днями тренируется, совершенствуя свое мастерство, а по вечерам выступает перед самыми различными аудиториями. Часть этого пути он прошел вместе девушкой Марией, которая должна была стать его женой. В конечном счете их отношения не сложились. Она испытала слишком сильное влияние своего католического окружения, которое, лицемерно орудуя понятиями морали и благочестия, принудило ее отказаться от Ганса и стать спутницей одного из видных деятелей католического кружка. Клоун Ганс Шнир на протяжении всей книги размышляет об этом происшествии, о своей семье и об обществе, в котором вынужден жить.
После войны немецкий католицизм обрел новую жизнь. Под его знаменем образовываются многочисленные организации «взаимопомощи» и различные «союзы», которые выполняют административные функции и одновременно с этим становятся новыми центрами светской жизни. Белль последовательно развенчивает лживую природу этих образований, которая нисколько не стыдится соседства своей роскоши и открыто заявленной христианской основы. Больше всех достается католицизму.
Не знаю, возможно, есть люди, которые вышивают салфетки по рисункам Пикассо или Клее; мне в тот вечер казалось, что прогрессивные католики вяжут набедренные повязки из текстов Фомы Аквинского, Франциска Ассизского, Бонавентуры и папы Льва XIII, но повязки, увы, не могут прикрыть их наготу, ибо все присутствующие (исключая меня) зарабатывали не менее тысячи пятисот марок чистоганом в месяц.
В голове у католиков страшный ералаш. Даже выпить рюмочку хорошего вина они не могут просто - им обязательно надо при этом выпендриваться; во что бы то ни стало они должны "осознать", почему и отчего это вино хорошее. В смысле "осознавания" они недалеко ушли от некоторых-марксистов.
Впрочем, почти всем образованным католикам присуща эта черта: обычно они отсиживаются за защитным валом из христианских догм и, настрогав из этих догм принципов, мечут их во все стороны. Но стоит столкнуть их лбами с так называемыми "вечными истинами", как они начинают посмеиваться и ссылаться на "человеческую природу". На худой конец они изображают на своих лицах насмешливую улыбку, как будто только что побывали у папы и он снабдил их частичкой своей непогрешимости.
Вторая серия обвинений клоуна-рассказчика адресуется собственной семье. Отец Ганса Шнира – богатый промышленник, но для сына, который в результате неудач с выступлениями оказался практически на улице, ему жалко даже карманных денег. При этом отец еще не является таким тупым человеком, каким является его мать, мелочность которой при доходах семьи настолько поражает, что кажется просто выдуманной для большей выразительности. Касательно обоих, не припоминая при этом нелепо полуголодного детства, Ганс Шнир заявляет:
С тех пор как умерла моя сестра Генриэтта, родители для меня больше не существуют.
Профессия клоуна имеет отношение к искусству, и искусство становится еще одним пунктом, мнения по которому у Ганса и всех остальных расходятся. Ганс убежден, что в обществе, где все перенимают чужие мнения и спешат заручиться поддержкой новоявленных авторитетов, разговоры об искусстве просто невозможны. Они просто не имеют смысла. В какой-то степени этому посвящен и сам сюжет, потому что главный герой после неудачного выступления становится жертвой заметки известного критика. Попытка преодолеть это положение успехом не увенчивается. Ганс Шнир обнаруживает, что все его окружение судит о нем через посредство каких-то других людей. Судьба искусства равно как и его собственная судьба оказываются предрешенными, и Ганс Шнир с гитарой отправляется на вокзал, где намеревается начать свой путь бродячего музыканта.
Но особенно мучительны для меня фильмы по искусству. Фильмы по искусству в большинстве случаев создают люди, которые пожалели бы за картину Ван-Гога пачку табаку, они дали бы Ван-Гогу только полпачки, да и то горько раскаивались бы, смекнув, что он согласился бы и на щепотку табаку. В фильмах по искусству муки художника, его лишения и борьба с демонами-искусителями всегда переносятся в давно минувшие времена. Ни один живой художник, у которого нет денег, чтобы купить сигареты, а жене пару ботинок, не интересует кинодеятелей, поскольку три поколения пустозвонов еще не успели убедить их в том, что этот художник - гений. Одного поколения пустозвонов им явно недостаточно.
Картина, нарисованная Беллем, несмотря на всю свою реалистичность, настолько избыточна в своем негативе по отношению к жизни, что может даже показаться не совсем достоверной. В то, что описано в «Клоуне», действительно трудно поверить. Люди выглядят как зомби, сами желающие собственного порабощения идеологией, неважно фашисткой или католической. На этом пути они предельно старательны, их усилия всегда имеют точку выхода в фальшивой общей пользе. А когда встает вопрос, для чего все это, то Белль, собственно, ничего и не может ответить, кроме того, что все эти социальные нагромождения имеют смысл прикрытия для ветхозаветных инстинктов - жажды власти и денег. Отсюда получается, что Германия состоит из недобропорядочных людей. Тех, кто сомневается (Мария), она обращает в свое лоно. Тех, кто сомневается и упирается (Ганс), она отпускает на все четыре стороны, а точнее – на дно. Но и там на них направлены прожекторы общественного сознания, оценивающие, как бы и это обстоятельство обратить в свою пользу.
Я размышлял также - стоит ли мне петь литанию деве Марии. Пожалуй, не стоит. Люди могут подумать, что я католик, католики объявят меня "своим", и из всего этого может получиться неплохая пропагандистская акция в пользу католиков, ведь они все умеют оборачивать себе на пользу; то обстоятельство, что я вовсе не католик и что литания нравится мне сама по себе, никто не понял бы - для людей это было бы слишком путано; никто не понял бы также, что мне просто по душе еврейская девушка, которой посвящена эта литания; все равно католики совершили бы какой-нибудь трюк и открыли бы во мне несколько миллионов "католоно-единиц", а потом выволокли бы меня на телевизионный экран. И вот уже курс акций снова повышается!
Мне было трудно разделить подлинную реальность и сценические усиления автора. Думаю, что без опыта жизни в то время сделать это вообще невозможно. Но если подходить апостериорно, так сказать, со взглядом из далекого будущего, то все усилия Белля не могут не быть признаны предельно искренними и благородными, несмотря на то, что точка зрения клоуна Ганса Шнира – это полюс абсолютной субъективности.