noblit.ruПо мнению известного российского германиста, журналиста и переводчика, общественная реакция на выход в свет нового романа Гюнтера Грасса типична для Германии и несколько неожиданна для России. Новый роман нобелевского лауреата в области литературы Гюнтера Грасса вызвал бурю эмоций в немецком обществе, а его признание в том, что он служил в войсках «СС», стало причиной беспощадной критики в его адрес со стороны СМИ. Чтобы разобраться в истоках этой острой дискуссии, корреспондент DW-WORLD.DE обратился за разъяснениями к известному российскому журналисту, германисту и переводчику Борису Хлебникову.
— Борис Николаевич, стало ли для вас откровение Гюнтера Грасса неожиданностью?
— Смотря что вы имеете в виду под словом «откровение»: последнюю книгу или его признание насчет того, что он служил в войсках «СС». Если книгу, рассказывающую об эпизодах его жизни, о детских и юношеских годах, то и да и нет.
Нет — потому, что я кое-что читал раньше, в том числе и о военных годах, которые описаны в книге. Например, у Грасса есть книга «Автор как сомнительный свидетель», кстати говоря, симптоматичное название: уже в ней поднята проблема воспоминаний. Я читал и запись его разговора с Фолькером Нойхаусом «Меня преследует постоянное чувство, что выжил я случайно», там тоже описаны военные эпизоды из его жизни. И в книге Грасса «Будущее воспоминаний» многие факты уже представлены.
...Кое-что я знаю от него лично. Во время встречи с переводчиками из разных стран в Гёттингене Грасс рассказал, как он случайно остался в живых. Его подразделение попало в ловушку, это оказался подвал велосипедного магазина, и солдаты попытались спастись бегством — на велосипедах. Грасс же не умеет ездить на велосипеде, и так случилось, что он единственный уцелел, остальных расстреляли на улице.
В Любеке он рассказывал мне о том, что произошло с его семьей, когда советская армия вошла в Данциг... Очень важно, как Грасс говорит о таких вещах, очень важны интонации, в которых нет ни малейшей фальши. И эти особенные интонации я узнавал в его последней книге, которую прочитал, собственно, еще до выхода романа в свет.
Сама книга «Beim Hauten der Zwiebel» — очень цельное произведение, которое всерьез ставит вопрос памяти и воспоминаний. Памяти как хранилища неких фактов и эмоций, и воспоминаний как того, что определяет отношение к извлеченному из памяти. Человек очень сильно меняется в течение жизни и, вспоминая прошлое, ты вспоминаешь себя совсем другим, иногда, как пишет Грасс, совершенно чужим человеком. Ведь Грасс с тех юных лет проделал колоссальную эволюцию — творческую, гражданскую, человеческую.
— Как вы оцениваете реакцию на его признание в Германии?
— У слова «признание» в русском языке несколько значений: признание в каком-то проступке и признание как популярность, общественная оценка. Так вот если бы не было этого общественного признания, а репутация Грасса не была бы такой значимой в Германии, то и его «признание» не вызвало бы такого резонанса.
Видите ли, во-первых, любое слово и любое произведение Грасса вызывают широчайший отклик. А во-вторых, общество в Германии так устроено, что оно сильно поляризуется в реакции на такого рода вещи. Так и с Грассом. Всегда находились люди, которые проявляли солидарность с писателем, и всегда находились люди, которые с ним яростно спорили. И то, что происходит сейчас, — не исключение.
Хочу обратить внимание на книгу, которая вышла совсем недавно и которая документирует все подобного рода эпизоды. Это книга Харро Циммерманна, которая называется «Гюнтер Грасс среди немцев. Хроника взаимоотношений». Книга огромная, страниц 800. В ней как раз история взаимоотношений Грасса с немецкой общественностью, а они, собственно говоря, всегда были такими, как я их описал.
— Для российских журналистов откровение Грасса стало лишь информационным поводом. А как его восприняли, на ваш взгляд, российские читатели?
— Грасс для Германии и Грасс для России — это совершенно разные величины. Начиная где-то с 2002 года в Германии было несколько попыток публиковать рейтинги интеллектуалов. По всем статьям выходило, что Грасс — интеллектуал номер один, и споров это, по-моему, особенных не вызывало. Кстати говоря, и социологические опросы общественного мнения ставят Грасса на первое место среди самых популярных писателей.
В России же Грасс переведен практически только наполовину, из публицистики известно совсем немного. Но в этот раз резонанс превосходит все средние величины. Есть, конечно, те, кто его осуждает; имеют место издевки, журналистская нечистоплотность, искажения фактов. Однако преобладают все же попытки понять писателя и, я бы сказал, чувство солидарности с ним, желание оказать поддержку.
На радио «Эхо Москвы», например, сделали часовую передачу, и это уже редкость. Сначала звучал синхронный перевод интервью Грасса каналу ARD, потом — мнения радиослушателей. А в заключение прошло голосование по вопросу: «Умаляет ли заслуги Грасса как писателя и общественного деятеля его признание?»
Представьте себе, в течение трех минут проголосовало более семисот человек, и лишь 5 процентов ответили, что его репутация в их глазах пострадала.
— Некоторые в Германии считают, что своим интервью газете Frankfurter Allgemeine Zeitung Грасс начал удачную пиар-кампанию. Он действительно нуждался в трюкачестве?
— Даже не знаю, что ответить. Я лично знаком не только с Грассом, но и с его окружением. А в таких вещах команда проявляется гораздо сильнее, чем сам автор. Мое знакомство с издателем Герхардом Штайдлем, его секретарем Хильке Озолинг, ведающей всеми контактами с общественностью, и с редакторами Хельмутом Фрилингхаусом и Даниелой Хермес интуитивно отвергает предположение о том, что плелись интриги и выдумывались трюки. Это профессионалы, которые, естественно, ведут серьезную работу с общественностью и книготорговцами. И это люди неглупые, которые прекрасно сознают, что грязные трюки обходятся себе дороже.
Скорее все наоборот — очень уж неудачной была акция журналистов из Frankfurter Allgemeine Zeitung, сделавших вид, что они выудили у Грасса какое-то признание.
Кстати, Грасс рассказывает, что когда он был в учебке, а потом участвовал в боевых действиях, то не сделал ни единого выстрела. Он говорит, что ему повезло: во-первых, выжил, а во-вторых, с ним милостиво обошлась судьба, не заставив его убивать других. А теперь представьте себе, что он был бы солдатом вермахта, а не в собранном с миру по нитке подразделении войск «СС», каким оно было на фронте в те две апрельские недели 1945 года, когда туда попал Грасс. И вот тогда ему пришлось бы участвовать в кровавых боях и жестоких рукопашных схватках.
И что? Из-за того, что на нем был бы мундир вермахта, все бы было в порядке и ему все было бы прощено? К тому же Грасс сам постоянно говорит о том, что для него самого вина его гораздо более глубока и состоит в том, что он действительно был убежденным нацистом, верил в Гитлера и его идеи, и что его не смущало то, что он видел вокруг. И в этом он винит себя гораздо сильнее, чем в обсуждаемом сейчас эпизоде.
Очень важно, что новая книга Грасса не исчерпывается этим эпизодом, она охватывает двадцатилетний период, переломные и решающие годы для формирования мировоззрения, для становления художника и писателя. Именно этим она так значительна, так интересна.
— Гюнтер Грасс издал мемуары. Значит ли это, что увидел свет последний роман писателя?
— Это вопрос, конечно же, к самому Грассу, но мне кажется, что сил у него хватит, творческих сил и фантазии запас еще есть вполне большой. Да и мемуары эти в данном случае название условное, потому что он написал полноценное художественное произведение. Кстати, может быть, именно это и дезориентирует в некоторой степени читателя. Одни эпизоды описаны очень ярко, другие он не помнит...
Роман Грасса оставляет контрастные впечатления, в нем использованы даже не столько художественные, сколько художественно-философские приемы: он противопоставляет память и воспоминания.
У меня такое ощущение, что творчество Грасса будет продолжено, хотя... На ваш вопрос может ответить только сам писатель.
— Вы подарили русскоязычным читателям его повесть «Im Krebsgang». Название этой книги до выхода в свет вашей «Траектории краба» переводили самым причудливым образом. Но нынешнее произведение перебило в этом смысле все рекорды. Как бы вы перевели «Beim Hauten der Zwiebel»?
— Ну, поскольку это метафора, то я отвечу так: в качестве рабочего названия я бы метафору именно как метафору и перевел, более или менее нейтрально, чтобы этим просто пользоваться. Для обсуждения, как рабочий вариант я бы назвал роман «Луковица воспоминаний». Но если мне доведется его переводить, а я бы взялся за это с удовольствием, то... Короче говоря, у меня уже есть вариант.
Беседовал А. Кобяков.