noblit.ruИван Толстой: Продолжаем литературную тему. Жан-Мари Гюстав Лё Клезио — один из самых необычных французских писателей. Он избегает саморекламы и парижских литературных кланов; бульвару Сен-Жермен он предпочитает пески пустыни или джунгли Панамы. Лё Клезио считают одним из лучших французских писателей. В каком-то смысле он — диссидент западной цивилизации, последний защитник исчезающих племен... Казалось бы, общество, которое он отвергает, должно было бы подвергнуть его остракизму, но каждая новая книга Лё Клезио становится во франкоязычном мире событием.
Диктор читает отрывок из последнего романа писателя «Урания»: «...Солнце пылало на стенах кухни, небо над деревней было голубым, все еще летнее небо... Тучи собирались на севере над вершинами гор. Мухи, которых было спугнул рев моторов, снова начали вышивать свой танец над сеткой. Но мой дед Жюльен вовсе и не собирался их отогнать. Он сидел за столом и солнце лупило по нему прямой наводкой, он был бледным и старым, большим и истощавшим... Лучи солнца пробивали насквозь его глаза, делали их прозрачными, серо-синими.
Не знаю почему, но именно таким я его и запомнил. Этот образ, как при двойной экспозиции, лег поверху его фотографий. Наверное пустота, жившая в его взгляде, и эта бледность лица помогли мне понять важность происходивших событий. Враги наши всё еще текли (серой рекой) под нашим окнами, как на длинное животное темного металла.
Марио умер утром. Он был мне старшим братом. Иногда мы играли вместе во дворе за домом. Марио был молодым, немного не от мира сего. Мне казалось, что он был любимчиком моей матери. Но это было простое предположение.
....Вид у матери был грустный. Я слышал как она шепчется с бабушкой. Говорили они о Марио. Но я не сразу понял. Целиком до меня все это дошло гораздо позже, уже после войны.
Марио нес бомбу, которую он должен был подложить под мост. Мост этот находился на дороге, по которой передвигались враги, направляясь в район школы. Когда до меня дошло, что Марио умер, мне вспомнились все детали: люди рассказывали бабушке подробности того КАК это произошло. Марио пересекал поле за деревней. Бомбу он нес в сумке. Марио бежал. Скорее всего он споткнулся о ком земли. Он упал и бомба взорвалась. От него ничего не нашли. Это было, как чудо! Как если бы Марио улетел в другой мир. В мир Урании».
Иван Толстой: Слово нашему парижскому корреспонденту Дмитрию Савицкому.
Дмитрий Савицкий: Две вещи уточню сразу: 12 лет назад Лё Клезио был избран «самым великим живущим писателем французского языка» и — Лё Клезио, выросший на Лазурном берегу, практически не живет во Франции, а либо на островах южных морей (часто на острове Св. Маврикия или сильно восточнее — в Японии), либо в Мексике или на границе с Мексикой. Он открытый противник современной цивилизации и общества потребления, и в какой-то мере его считают писателем-экологом, хотя это явное упрощение. Индейцы Панамы или пастухи Сахары для этого удивительно тонкого мастера пера не уникальный подвид гомо-сапиенса, которому грозит уничтожение, а люди, которые смогли сохранить свою культуру и цивилизацию. Ле Клезио, как и второй мастер камерной прозы, Патрик Модиано, не любитель интервью. Вот отрывок из самого последнего:
Ле Клезио: «Я, честно говоря, человек без адреса. Наверное, потому, что в нашей семье все мы были немного бродягами. В какой-то момент я решил осесть здесь, но настанет момент, и я двинусь дальше... До меня недавно дошло, что мне нравится жить недалеко от границы ... Это место, которое мне действительно подходит. Отсюда, от Бюкас, до мексиканской границы четыре часа езды, поэтому я здесь и поселился, потому что я могу переместиться без особых сложностей в другую страну. Это важно, наверное, для тех, кто пишет, потому что для писателя мир — всегда нечто неизвестное, мы его для себя открываем в процессе работы над текстом».
Дмитрий Савицкий: Поэт, художник, прозаик, эссеист, преподававший французский язык в своих бесконечных путешествиях, в короткий парижский период своей жизни — редактор серии «L’Aube des peuples» в издательстве Gallimard, Жан-Мари Ле Клезио дебютировал романом «Судебный процесс» в 1963, получившим премию Теофраста Ренадо, и в 23 года вошел в первую десятку французских писателей.
Однажды он признался, что «Судебному процессу предшествовали 15 романов, написанных в ранней молодости, самый первый — в семь лет.
Вторым успешным романом Ле Клезио был роман «Пустыня» (1980 год, премия Поля Морана). Это ключевой роман для понимания Ле Клезио: с великолепно развернутыми темами и литературными символами. По замечанию одного критика, цитирую, это текст «фактически представляющий собой Библию, историю о той первозданной силе, которая противостоит городу, разрушающему корни и индивидуальность, противостоит колониальному завоеванию племён аборигенов. Это библия инициации, „созерцания“, сопротивляющаяся порабощению и добровольному ослеплению. Здесь сосредоточена вся суть философии писателя — преданность земле и скептическое отношение к социальному существу».
Новый роман, действие которого разворачивается в Мексике, назван в честь богини астрономии «Урания»; это роман о погибшей утопии, о французском географе Даниэле Силитое и его молодом друге, Рафаэле, который для автора хранит в себе тайну Кампоса, идеалистической республики, основанной местными индейцами, республики, в которой нет ни хозяев, ни рабов, ни школ, ни религии, а язык, на котором говорят в Кампосе, называется «Истина». Республике этой в романе Ле Клезио суждено погибнуть от вируса современности.
Любовь к индейцам-аборигенам проявилась в авторе в ранней молодости, особенно она укрепилась в эпоху, когда он жил в индейском племени в Панаме. Мне удалось найти архивное интервью на эту тему, датированное 70 годом. Автору — всего лишь 30 лет.
Ле Клезио: «Для меня жизнь с индейцами Панамы была возможностью встретиться с последними свободными людьми. И я думаю, что пока это все еще возможно, нужно стараться пройти через этот опыт. Они последние свободные люди, потому что мы — рабы, это совершенно ясно. Мы живем жизнью рабов в мире рабов. А племя индейцев Панамы — до сих пор сохранило свободу и они знают то, что было доступно свободным людям. Кое-кто пытается это знание у них вырвать. ...Я выучил их язык. Но вербальные отношения с ними не имеют особого значения. Для общения с ними гораздо важнее умение управлять пирогой или передвижение в джунглях без таких травм, как подворачивание лодыжек. (То есть для общения с ними важно) быть — индейцем. Это опыт, о котором я не очень-то люблю распространяться. Когда-нибудь я об этом напишу, но, честно говоря, мне немного стыдно об этом писать, потому что это период жизни, бывший самой большой моей школой. Но я не уверен в том, что этот опыт хоть чего-то стоит, то есть я не уверен в том, что это знание сможет уцелеть, потому что совершенно ясно, что современное общество пытается уничтожить этот ТИП знаний. Так что это было самое ценное в моей жизни, жизни на земле, паломничество... При всем при том я и знаю, что ЭТОТ способ существования — обречен. Это, если угодно, констатация (тлеющей) войны: мира рабов против мира свободных людей. И интуиция подсказывает мне, что этот (свободный) мир мало-помалу уничтожается. И невозможно не испытывать боль, наблюдая, как разрушается свобода...»
Дмитрий Савицкий: Жан Мари Ле Клезио, 1970 год. Как мы видим, от Панамы до Мексики, от джунглей до долины Кампоса — писатель не изменился. Он защищает мир последних свободных от современной цивилизации людей и негромкий его пессимизм — его единственный колокол.
Текст представляет собой фрагмент радиопередачи.