noblit.ruНа обложке — капли дождя, ползущие по оконному стеклу, за стеклом — поток машин в пасмурном городском пейзаже. Эта небольшая изящно оформленная книга — первая в России билингва Виславы Шимборской, польской поэтессы, лауреата Нобелевской премии по литературе
1996 года. Переводчик, составитель и автор послесловия — кавалер польского ордена «Офицерский крест Заслуги» писатель Асар Эппель. Первая публикация его переводов В. Шимборской состоялась еще в 1967 году. В 2003 году журнал «Октябрь», а в
Вислава Шимборская начинала с рифмованной и реалистической поэзии, темы двух первых сборников: война, родина, любовные переживания. Ее афористично-ироническая строка «Наш военный трофей — познание мира» стала широко известна в послевоенной Польше. В 1957 году вышла третья книга «Призывы к йети», с которой началось движение к индивидуальному поэтическому стилю. Наряду с традиционными стихами появляются нерифмованные тексты со свободным «джазовым» ритмом и «подрифмованные» верлибры, где рифма то возникает, то исчезает (со временем рифмованные стихи у нее вытеснятся верлибрами). Изменяется тематика: философские мотивы, обогащенные культурными ассоциациями, начинают преобладать над тем, что принято называть любовной лирикой и гражданскими стихами. Верней сказать, ее лирика и гражданственность нагружаются новыми смыслами. Стихи все меньше напоминают дневник личных переживаний, от частного и сиюминутного они переходят к общему и вневременному. Но эта «надмирность» не отгораживала ее от злобы дня.
Стихи, озаглавленные «Вьетнам», написаны в шестидесятые годы, сегодня их можно было бы назвать «Война».
Женщина, как тебя звать? — Не знаю.
Сколько тебе лет, откуда ты родом? — Не знаю.
Для чего копала эту нору? — Не знаю.
От кого прячешься? — Не знаю.
Почему кусаешь меня за палец? — Не знаю.
Ты ведь знаешь, что мы тебя не обидим? — Не знаю.
На чьей ты стороне? — Не знаю.
Война идет, должна бы знать. — Не знаю.
Что твоя деревня? Цела? — Не знаю.
Это твои дети? — Мои.
В стихах «Сфотографированное 11 сентября», рассказывая о прыгнувших с горящих этажей вниз, она напишет: Всего-то две вещи я могу для них сделать — / описать полет / и не ставить последней фразы / .
Все эпохи одновременно присутствуют в ее поэзии: Какие-то люди бегут от каких-то людей. / В какой-то стране под солнцем / и некоторыми облаками. / В спешке побросав какое-то свое всё, / каких-то кур, собак, посевы / и зеркальца, куда огонь глядится. Создается впечатление, что Шимборская обращается не столько к современнику, сколько к человеку вообще. Вот названия стихотворений из книги «Избранное»: «Атлантида», «Монолог для Кассандры», «Платон, или Зачем», «Лотова жена», «Беседа с Атропой», «Греческая статуя», «Средневековая миниатюра», «Надгробная надпись», «Сношения с умершими», «Кое-что о душе» — они в полной мере дают представление о тематике и культурном контексте. Слог Шимборской лишен приемов, обычно маркирующих поэтический язык. У нее нет стилистической усложненности или избыточной барочной образности, когда по одному из признаков сравниваются предметы несхожие. Камлание, так называемое «высокое косноязычие», абсолютно не свойственно ей. По жанру стихотворение приближается к эссе, становится похожим на короткое эмоциональное размышление. Этическое послание читателю сочетается у Шимборской с иронией и ясностью изложения. В ситуации, когда официальная идеология, транслируемая Польской объединенной рабочей партией, воспринималась большинством поляков как навязанная ложь, католические священники и независимые поэты обрели в обществе статус носителей истины: Это я, Кассандра. / А это вот мой город под пеплом. / А это вот мой посох и ленты-провидицы. / А это вот моя голова, исполненная сомнений. Многие ее стихотворения (отнюдь не перегруженные христианскими аллюзиями) по своему нравственному посылу напоминают проповедь. При этом она не утверждает, что последнее знание у нее в кармане или на кончике пера: В ясные вечера наблюдаю небо. / Не устаю удивляться / сколько там точек зрения.
Написанные после Второй мировой войны, после Освенцима и ГУЛАГа, вобравшие знание о войнах новейшего времени, эти стихи говорят о жизни как о священном и бесценном даре: Дивна ты — твержу я жизни, — / невозможно быть чрезмерней, / лягушачей, соловьиней, / муравьиней и — семянней. Повторяемые в разных вариантах, такие утверждения становятся лейтмотивом: Жизнь — единственный способ / зашелестеть листвой, / <...> / Редкостная возможность / мгновение помнить, / о чем шепталось / при погашенной лампе; / разок споткнуться о камень, / вымокнуть на каком-то из дождиков, / посеять ключи в траве / и следить за летучей искрой; / беспрестанно не зная / чего-то важного.
Рискнем предположить, что это беспрестанное незнание — синоним неразгаданности и многообразия. Случайность, непредсказуемость жизненных коллизий постоянно занимает поэтессу: Я это я. / Непостижимый случай, / как и любой другой. / <...> / Я не выбирала, / но грех жаловаться. Или, уже не о себе, в стихах, озаглавленных «Всякий случай»: ...Случилось раньше. Позже. / Ближе. Дальше. / Случилось — но не с тобой. / Уцелел, ибо первый. / Уцелел. Ибо последний. / Ибо сам. Ибо люди. / <...> / К счастью, соломинка плавала на воде. / <...> / Итак, существуешь? Пощаженный покамест мгновением? / Сеть была одноячейной, и ты — в ту ячею? / Не могу надивиться, намолчаться этому.
Большое количество стихов посвящено писательству как беспрестанному акту наблюдения над жизнью. Alterego Шимборской не участник, а наблюдатель событий, «человек с биноклем». Но наблюдатель не пассивный, а наделенный способностями демиурга: Стоит вымолвить «тишина», / и я ее тотчас уничтожаю. / Молвлю «ничто» / и получается «нечто», не вместимое ни в какое небытие. Описание, а по сути сочинение мира и влияние его на мир реальный, взаимодействие слов и жизни — одна из постоянных тем поэтессы: Зачем сочиненная серна бежит в придуманный лес? / Воды сочиненной напиться / и мордочкой в ней отразиться? / Зачем насторожилась? Неужто слышит что-то, / на занятых у правды стройных ножках / прядая ухом под моей рукой? / Тишь — это слово тоже на бумаге / шуршит, / раздвинув ветви слова «лес». Это цитата из стихотворения «Радость писательства». В сочиненном мире, в отличие от реального, Шимборская — полновластная хозяйка, но простота и аристократизм ее слога подсказывают, что поэзия по-прежнему способна на прямое действие и что влияние данного автора простирается и за границы вымысла.
Как правило, признание коллег по цеху предшествует читательскому признанию. С середины шестидесятых годов польские критики пишут о Шимборской как о важнейшем явлении в современной польской поэзии. В одном из своих американских интервью много переводивший с польского Иосиф Бродский (задолго до присуждения поэтессе Нобелевской премии) назвал ее наряду с Чеславом Милошем в ряду крупнейших поэтов Европы. Асар Эппель в интервью «Русскому журналу» уже в новом тысячелетии сказал: «Шимборская — поэт изысканного дарования, и стихи ее исполнены глубоких оригинальнейших и парадоксальных мыслей. При этом она единственный мастер подобной стилистики, и в русской традиции аналога этой поэтике нет». Сегодня стихи В. Шимборской переведены на 36 языков и опубликованы в 18 странах, для Польши она — национальное достояние.
Глядя на строки, напечатанные на соседних страницах по-польски и по-русски, думаешь о том, как разошлись фонетически (шипящие и носовые звуки), интонационно (в польском — фиксированное ударение) и графически два родственных языка. Хотя русская светская поэзия начиналась в XVII веке с виршей, подражавших польскому силлабическому стиху (Симеон Полоцкий), довольно скоро в России появилась силлаботоника; с тех пор две поэтические ладьи, одна с латиницей, а другая — с кириллицей по борту, постепенно отдалялись друг от друга. Влияние новейшей западноевропейской литературы сказалось в Польше сильней, чем в России, и в ХХ веке стилевое различие двух поэзий увеличилось. Но поверх национальных, религиозных политических и любых других различий существуют общие, объединяющие людей смыслы. Поэт Вислава Шимборская находит и формулирует их.
Алекс Рапопорт
О книге: Вислава Шимборская Избранное Перевод с польского А. Эппеля. — М.: Текст, 2007