noblit.ruДмитрий Волчек:Наш гость — знаменитый китайский писатель Гао Синцзянь, лауреат Нобелевской премии по литературе. Награда досталась ему в 2000 году; прошло 10 лет, а произведения Гао до сих пор не переведены на русский — странно, ведь нобелевских лауреатов издают в России тщательно и проворно. Возможно, переводчиков отпугивает сложность работы: Гао — неутомимый экспериментатор, он считает себя не просто продолжателем дела Беккета и Арто, но и намного опередившим учителей создателем совершенно нового театра. Самый известный роман Гао — «Гора души», повествование о человеке, который в надежде на исцеление от рака совершает паломничество к Горе предков. Книга написана на основе скитаний Гао Синцзяня в верховьях Янцзы, он скрывался от ареста и за десять месяцев прошел пятнадцать тысяч километров. На родине Гао был неугоден при всех режимах — во время культурной революции его отправили на перевоспитание в трудовой лагерь, а в 1989 году, после событий на площади Тяньаньмэнь, объявили его произведения «контрреволюционной пропагандой». С тех пор Гао живет в изгнании, свое первое интервью для российских читателей он давал по-французски: язык он знает с юности, окончил пекинский Институт иностранных языков. С писателем встретилась Катерина Прокофьева.
Катерина Прокофьева:Девиз пражского фестиваля писателей в этом году, гостем которого был Гао, звучал: «Ересь и мятеж». Нередко Гао называют диссидентом, называют мятежником, называют китайским Солженицыным, тогда как в книге нет ни одного упоминания о китайской коммунистической партии, ни о правах человека. Там есть смутные улыбки, философские отступления, этнографические заметки — на пятьсот страниц. Книга как сплошное сонное переживание реальности, раскопки души, медленное плавное погружение.
А в Китае его творчество называют «загрязнением идеологической среды» и «интеллектуальным развратом». Уже более 20 лет он живет в Париже, имея французское гражданство. Китайские власти это устраивает — они рады, что Гао — француз. Французы, впрочем, тоже гордятся. Когда он получил Нобелевскую премию (впервые китайская литература была отмечена наградой), он уже был гражданином Франции.
Поскольку вы первый китайский писатель, получивший Большой Приз, чувствовали ли вы, что теперь на вас лежит ответственность показать западному читателю Китай как он есть?
Гао Синцзянь:Если бы вы хорошо знали мое творчество, то вы бы поняли, что интересны сами произведения, а не тот факт, что я китаец или описываю китайскую действительность
Катерина Прокофьева:Тем не менее, вы следуете азиатской литературной традиции?
Гао Синцзянь:В принципе, можно так сказать. Да, я из Китая, это великая цивилизация, я хорошо знаю китайскую культуру, это моя родина, я ношу в себе это богатство, но я не ограничиваюсь презентацией Западу китайской оболочки. Я — творец. Я всегда ищу новые пути подачи, это удовольствие для меня. Это вне коммерческого критерия, вне этикеток.
Катерина Прокофьева:В резюме Нобелевского комитета сказано: «За литературный труд мировой значимости и гений, открывший новые пути выражения для китайского романа и театра». В чем, собственно, состоит оригинальность вашего стиля?
Гао Синцзянь:Сказано правильно. То, что я пишу, не имеет аналогов, до меня такой романной формы вообще не существовало. Такой, как «Гора души» или «Библия одиночки» (это другой мой роман).
Катерина Прокофьева:Вы все-таки называете это романом?
Гао Синцзянь:Все-таки, это роман. Но не думаю, однако, чтобы какой-то писатель вообще, не только в Китае, писал похоже.
Катерина Прокофьева:Вы не захотели после тюрьмы писать так, как Солженицын? Заговорить от имени Китая?
Гао Синцзянь:У меня есть такое, например, в «Библии одиночки», почитайте. Она вышла на многих языках. Это тоже важная книга. Я показываю в этом романе, как коммунистический террор взрывает человеческую натуру, обнажая разом все ее слабости. Невозможно объяснить, почему все это произошло, но держалось это на народных массах. Диктатура коммунистов — это диктатура народа, с его согласия, с его помощью, с его подачи. Этим не занималась одна только госбезопасность. Мой роман — о том, как идеология отравила людей настолько, что они сошли с ума. Вот этого, мне кажется, Солженицын не показал в своих книгах.
Катерина Прокофьева:Вы в курсе, что вас сравнивают, тем не менее? Несмотря на то, что Солженицын говорил от имени народа, а вы — только от своего?
Гао Синцзянь:Это правда. Он просто другой тип писателя. Он изобличитель. Он разоблачает преступления эпохи, он это прожил, да. Он очень ангажированный, его работа — показывать страдания и преступления, он только это и делает. Он знакомит страну с этим, это большое дело, это сыграло большую роль. И для Запада в том числе, но я вижу вещи иначе, роль писателя для меня — не в этом. В Китае есть писатели, которые работают под стать Солженицыну — описывают катастрофическую эпоху Мао, стихийное бедствие режима. Этого хватает, много уже опубликовано на эту тему. Но я не такой. Для меня писатель — творец собственной вселенной. Творю и делюсь с другими.
Катерина Прокофьева:Это утомительно?
Гао Синцзянь:Сплошные приглашения, очень устаю. Но это показывает, что читателей действительно много. «Гора души» была переведена на 36 языков, не считая переизданий. Она стала бестселлером в США. До получения Нобеля об этом невозможно было помыслить, а теперь — это правда. Вот недавно меня еще и на арабский перевели.
Катерина Прокофьева:А что ваши театральные пьесы?
Гао Синцзянь:Это абсолютно новый жанр — мои театральные пьесы. Совсем недавно я опубликовал в Тайване сборник моих размышлений о новом театральном жанре. Это вкратце можно описать как театр всемогущего актера.
Катерина Прокофьева:Беккет, Арто, Ионеско, традициям которых вы следуете, они тоже были реформаторами театра...
Гао Синцзянь:Имена, которые вы назвали, уже остались в истории современного театра. Да, они его освежили, но всегда есть, куда идти дальше. Они уже классики, современные классики, но — классики.
Катерина Прокофьева:Вы переводили их?
Гао Синцзянь:Я перевел на китайский пьесу Ионеско «Лысая певица», это было очень забавно. Ее опубликовали только после культурной революции, десять лет спустя.
Катерина Прокофьева:А что еще вы придумали? В чем заключается новаторство? Абсолютно новый жанр?
Гао Синцзянь:Мои театральные пьесы тоже называются экспериментальными, авангардистскими, но я не согласен с таким определением, потому что авангард — это уже было. Я же стремлюсь расширить возможности театра, что еще возможно написать, показать, сыграть? Я ищу другой театр, совсем новый, который отстаивает существование театра как такового, возвращаясь к кукольному театру. Это театр актера, а не режиссера. В наше время в театре, прежде всего, режиссер доминирует в пьесе, люди приходят посмотреть на его действо. А мне нравится акт игры, актеры, я пишу для них. Не для того, чтобы показать мою драматическую концепцию, а для того, чтобы подчеркнуть, высветить их искусство.
Катерина Прокофьева:В этих постановках нет режиссеров?
Гао Синцзянь:Есть, но их роль не выпячивается так, как это сейчас принято. Их роль — оказывать услуги актерам.
Катерина Прокофьева:А почему вашу пьесу «Автобусная остановка» назвали «самым вредным произведением в истории народного Китая»?
Гао Синцзянь:"Автобусная остановка« — первая моя пьеса, которую я написал после того, как сжег все свои работы. Естественно, ее немедленно запретили. В начале этого года я закончил и опубликовал свою восемнадцатую театральную пьесу, она называется «Ночная баллада», в марте ее играла французская труппа в Париже.
Катерина Прокофьева:Я знаю, что режиссер способен изменить авторскую пьесу до неузнаваемости. Способны ли на это актеры, которым вы отдаете предпочтение?
Гао Синцзянь:Как только пьеса написана, я ее оставляю жить своей жизнью. Отныне она — не мое достояние. Я не вмешиваюсь. Она изменяется до неузнаваемости, конечно. Даже мои собственные постановки — тоже разные. Я сравнивал то, что я делал в Майями, в Австралии и в Италии — три разные вещи. Это зависит от возможностей театра, места, актеров, настроения...Собственно, это и есть театр. Спектакль должен быть каждый раз разный.
Катерина Прокофьева:А романы, те не меняются?
Гао Синцзянь:Романы нельзя интерпретировать слишком свободно, там нет таких возможностей, как в театре. Однако, каждый читатель проживает роман исходя из своего собственного опыта. У меня было много встреч с читателями из разных стран, мы всегда друг друга понимаем, поэтому я и говорю — в глубине души мы все похожи, мы все одинаковые. Если это трогает, меня это тронет и других.
Катерина Прокофьева:Вы говорите, что «одиночество — это необходимое условие свободы». Вы серьезно так считаете?
Гао Синцзянь:Мышление начинается тогда, когда человек один. Невозможно думать, когда вокруг люди. Когда вы чувствуете себя одиноким, тогда вы начинаете думать.
Катерина Прокофьева:Мы говорим о свободе.
Гао Синцзянь:Да. Свобода, одиночество — это хорошо. Я пережил все, что я пережил, только благодаря тому, что люблю свое одиночество и ценю его. Благодаря этому я мыслю.
Катерина Прокофьева:Означает ли это, что тот, кто не одинок, никогда не сможет стать свободным?
Гао Синцзянь:Думаю, нет, особенно, когда общественная мысль тяготеет к унификации. Я привык к тому, что нельзя никому доверять, даже друзьям, даже своей семье нельзя говорить того, что думаешь, иначе это сразу станет известно «кому следует».
Катерина Прокофьева:У вас есть семья?
Гао Синцзянь:Я живу в Париже со своей подружкой, а мои родители давно умерли.
Катерина Прокофьева:А дети?
Гао Синцзянь:Детей нет.