noblit.ruУ входа в ее нью-йоркский дом с кафедральным сводом стоит вышколенный привратник, однако Тони Моррисон, находящаяся на вершине успеха, очень просто принимает вас в теплой квартире, писательском гнезде с застекленным потолком. Нобелевский лауреат 1993
года по литературе, лауреат Пулитцеровской премии, переведенный на 50 языков, почетный профессор Принстонского университета, эта чернокожая женщина, ставшая матриархом американской литературы, в свои 78 лет трудится без устали за станком романиста — здоровым
добротным столом, где, начиная с 4 часов, она как истинный творец чеканит лирическую прозу, выступая хранительницей памяти о чернокожих и всеобщей морали. «Дон», ее последний и девятый роман, изданный «Bourgois», погружает нас в забытую Америку
— После выборов Барака Обамы мы вступаем, возможно, в пострасовую эпоху. Не это ли послужило причиной тому, что в вашей последней книге, посвященной
— Нет, я начала писать эту книгу задолго до выборов Обамы. Я стремилась к тому, чтобы разделить расизм и рабство и вернуться к тем временам, когда рабство на континенте напоминало таковое, которое существовало в других местах, Риме, Афинах или Египте
— я не знаю ни одного царства, ни одной империи, которые не были бы основаны на труде рабов, неважно, как их называть — крепостными, крестьянами, слугами, обслугой колонистов. Здесь берет начало и путь Америки
— Флоренс, ваша героиня, в каком-то смысле является рабыней без расы...
— Да, все похождения этой молодой невинной и уязвимой девушки, не знающей себе подлинную цену, я выдумала не потому, что она была рабыней, а потому что мать отдала ее неизвестному человеку в надежде, что тот обеспечит ей лучшую жизнь. В течение долгого времени она не задумывается о социальном статусе пленницы. Она испытывает ненависть к себе и ощущает ношу, связанную с цветом кожи только тогда, когда пуритане ее отвергают, по причинам, впрочем, скорее теологическим, чем расовым, поскольку она заклинает их: «Сатана, черный человек».
— Как возник расизм?
— В целях выгоды и укрепления власти понятие расы было институционализировано до такой степени, что превратилось уже в закон, а не просто обычай, и оно разорвало все связи между белыми бедняками и черными. Их разделили, чтобы над ними властвовать. Самые страшные враги землевладельцев — это безземельные, любого цвета кожи. Белые слуги, свободные белые, индейцы и чернокожие работают на плантациях бок о бок и восстают против элиты, свергая, к примеру, губернатора Вирджинии. Все были побеждены, потом повешены. Именно в это время появляются первые законы, дающие белым право убивать или калечить чернокожих, даже без необходимости доказывать их виновность. Для поддержания порядка мелочным белым предоставили по кусочку власти, иллюзию превосходства. Именно здесь, в этом расизме с его иерархией между расами заключается необычность и своеобразность истории нашей страны. В нем нет ничего естественного, он не отражает никаких культурных связей. Это умозрительная конструкция, которая усваивается и передается дальше. И лишь совсем не сознательный ребенок может принять ее сразу.
— Вы ставите себя выше расовых соображений, однако воспитывавший вас отец был чрезвычайно враждебен по отношению к белым.
— Это так. Во время войны за неимением рабочей силы в среде белого населения чернокожие, женщины и все несовершеннолетние получали хорошую работу в рамках профсоюзов. Так, мой отец работал с белыми на сталелитейном заводе, потом как сварщик на стройках морских объектов, однако он не позволял белым заходить к себе.
— Почему?
— Разумеется, потому что он их ненавидел! Он испытывал к ним неискоренимое отторжение. Прежде чем покинуть Джорджию в возрасте 14 лет, мой отец уже видел, как два человека были линчеваны на улице. Просто-напросто потому, что белые желали владеть своей землей. Множество линчеваний были не более чем поводом для передела собственности. В Огайо мы жили не в черном квартале, потому что таких кварталов просто не существовало. В то время в округе Кливленда можно было насчитать 12% чернокожих, и в некотором роде наш мир напоминал тот, который я описываю в романе, мир нищих иммигрантов, поляков, итальянцев, греков, мексиканцев, в котором отношения между соседями были дружелюбными. Я все еще вижу свою мать, узнающую кухонные рецепты у живущих поблизости женщин-венгерок... Она говорила мне, что судит людей по отдельности и не мыслит в категориях групп.
— А ваша мать знала, что такое насилие?
— Моя мать была всего лишь маленькой девочкой, жившей на Юге. Однако она покинула Алабаму вместе со всей семьей, в тот самый день, когда ее порядочная мать осознала, что ее дочь достигла... критического возраста и что белые парни начали кружить вокруг их дома. Она собрала вещи и посадила семерых детей на поезд, предварительно в письме сказав мужу, который зарабатывал на жизнь уличной игрой на скрипке в Бирмингеме, встретить их. Впрочем, и повседневная жизнь чернокожих была наполнена страхом. Для моего отца это был постоянный страх линчевания. Для женщин это было достаточно тесное знакомство с представлением о насилии. Напомню, что у них не было права голоса в суде и что для них было невозможно изобличить обидчика. Если принять во внимание все это, страхи, насилие, отсутствие собственности, то что бы и нельзя было подумать об отношении моего отца к белым, могу вас заверить, что чернокожие американцы прощают довольно легко.
— Были ли вы вовлечены в движение за гражданские права 1950-1960-х годов?
— Я участвовала в первых выступлениях, когда начала преподавать. И летом 1964 года я видела, как множество моих сверстников, в частности, знаменитый борец Стокли Кармайкл (Stokely Carmichael), отправились на Юг, чтобы подключить чернокожих к избирательным спискам. И именно в 1964 году я начала работать в редакции с ощущением того, что необходимо сохранить письменную память о происходящем и найти свидетельства, которыми пренебрегли бы литературные агенты. Так появились книги Анджелы Дэвис, затем Мохаммеда Али, которые я опубликовала. Что касается художественной литературы, я намеревалась предоставить слово чернокожим авторам вроде Хьюи Ньютона (Huey Newton) или потрясающего поэта Генри Дьюмаса (Henry Dumas). Моей целью было обеспечить литературе чернокожих то же развитие, какое имел джаз. Эта музыка, созданная для требующей ее чернокожей публики, преодолела границы своей культуры и распространилась во всем внешнем мире. Это случай и моих собственных книг. Они обращаются к культуре чернокожих, но они никогда не предназначались только для афро-американцев. Нужно быть выше лозунгов вроде «Долой белых!»... Даже лозунг «Черный — это прекрасно» мне представляется нудным.
— Однако в 1970 году вы написали замечательную книгу об идентичности чернокожих «Самые голубые глаза».
— По сути, персонаж этого романа — это чернокожая девочка, которая хочет иметь голубые глаза и по этой причине начинает сомневаться в существовании Бога, ведь он не внимает ее просьбе. Меня вдохновила история школьного товарища из моего детства. В мое намерение входило напомнить, что до недавнего и великого признания идентичности и того, что «Черный — это прекрасно», в течение поколений мы подпитывали комплексы о своих физических особенностях. Многие чернокожие критики плохо приняли книгу. Другие признавались мне, что я увидела все правильно, хотя и упрекаю себя за то, что выставила напоказ эту невидимую уязвимость перед глазами белых.
— Немного напоминает выступления чернокожих женщин в
— Это одно и то же! В духе: «Белым не положено это знать!» Но разве я должна была из-за этого запретить себе писать? Все чернокожие писатели, Ральф Эллисон (Ralph Ellison), Ричард Райт (Richard Wright), Джеймс Болдуин (James Baldwin), хорошо знали, что пока они занимаются темой своей общности, белый человек читает их кое-как. Поэтому их тексты иногда кажутся вымаранными и самоцензурированными. Драма чернокожего человека в том, что под страхом линчевания и репрессий он никогда не был способен защитить свою жену. Отсюда берется эта жестокость и иногда также презрение к самой женщине.
— Что вы думаете о лести, которой окружена Мишель Обама, образцовая чернокожая мать семейства, хранительница очага образцовой чернокожей семьи...
— Отчасти лесть проистекает из стереотипов белых людей по отношению к чернокожим семьям, имеющим репутацию неправильных. Несмотря на исключительное образование, Мишель Обама — это нормальная чернокожая женщина. Настаиваю: нормальная. Путь ее семьи, в поисках работы и будущего перебравшейся из Северной Каролины в Чикаго, работа ее отца в котельной, ее жизнь в местном квартале, образ ее совместной жизни... Все это напоминает типичную чернокожую семью. Впрочем, Барак Обама, выросший в совершенно ином мире, был покорен светом Мишель.
— Но поначалу чернокожему мужчине Обаме вы предпочитали белую женщину Хиллари.
— Какая дилемма, какое ощущение вины вызвали эти праймериз! Я беспредельно восхищаюсь Хиллари Клинтон, ее умом, но я прочитала книгу Обамы «Мечты моего отца» и там... Это совершенно невероятное произведение для политика. Эта глубина самоанализа, талант создавать сцены и диалоги совершенно исключительны. Однажды Обама мне позвонил с просьбой публично поддержать его в ходе избирательной кампании. Поначалу по телефону он сказал все то хорошее, что думал о моей книге «Песня Соломона», и это не было плохим вступлением к делу, а затем мы поговорили о его книге. Но я все же отказалась официально участвовать в его кампании. Вскоре ко мне стали поступать телефонные звонки от влиятельных людей, чаще белых и богатых, настаивавших на том, чтобы я изменила мнение. Я продолжала следить за кампанией Обамы и находила ее элегантной, спокойной, «крутой», однако в этом человеке есть также и сталь. Его слова имеют смысл, когда он говорит о коррупции, страшной драме с медицинским страхованием или когда он касается тех вызовов, на которые предстоит ответить стране, находящейся в опасности. В итоге кончилось тем, что я послала ему публичное письмо с выражением поддержки, в котором была уверена, что связываю важность не с цветом его кожи, а с умом и мудростью.
— Вы согласны с ним, когда он утверждает: «Ни в какой другой стране моя история была бы невозможна»?
— Да. Это верно. Нигде больше человек не смог бы выйти из небытия и добиться самой высокой должности. Я не говорю, что в нашей стране умер расизм. Однако мы далеко отошли от него. Лозунги живучих меньшинств остаются всегда, но этот курс мы, бесспорно, прошли. И я уверена, что у вас во Франции даже Нобелевскому лауреату и постоянному профессору Принстона, каким являюсь я, никогда бы не дали работу. Да, да! Я убеждена в этом... Гражданин, вышедший из европейских меньшинств, может быть, и мог быть выбранным в Парламент вашей страны, но не стать ее президентом.
— Вы считаете себя примером для общества?
— Для начала важно предложить читателям что-нибудь заслуживающее чтения. Если я получила очень большую награду, то это потому, что я хорошо пишу. С тех пор испанские, азиатские и чернокожие писатели пишут «яростно», день и ночь. Я открыла дверь, которую не закрыть, и очень горда этим.
Беседовал Филипп Кост (Philippe Coste)
Перевел с французского С. В. Сиротин editor@noblit. ru.