Приветствуем вас в клубе любителей качественной серьезной литературы. Мы собираем информацию по Нобелевским лауреатам, обсуждаем достойных писателей, следим за новинками, пишем рецензии и отзывы.

М. Карп. Исследование импульсов ["Иностранная литература", №11, 2006]

Параметры статьи

Относится к лауреату: 

Чем берет Элис Манро? Слогом? — Иногда, но чаще он не играет особой роли. Сюжетами? — Да, но они бывают и довольно искусственны. Семидесятипятилетняя седовласая канадка сладко улыбается на фотографиях, и трудно поверить, что она захватывает читателей (главным образом, безусловно, читательниц) исключительно содержанием своих рассказов. Но содержание — захватывающее. Почти сорок лет Манро пишет «о свойствах страсти» и о потаенных внутренних движениях, которые определяют человеческую судьбу.

Сборники рассказов называются так: «Жизни девушек и женщин» (1971), «Давно собиралась тебе сказать» (1973), «Развитие любви» (1986), «Подруга юности» (1990), «Раскрытые тайны» (1994), «Любовь доброй женщины» (1998), «Ненавижество, дружество, ухажерство, влюбленство, замужество» (2001) и, наконец, последний — «Беглянка» (2004). Кроме иронического «Ненавижество, дружество…» — пародии на девчоночью считалку — названия вполне подходят для бульварных женских романов… Даже как-то неловко. Это — литература?

Элис Манро опубликовала первый сборник рассказов поздно — в 37 лет, после того как родила четырех дочерей (одна умерла в младенчестве). Опубликовав второй, ушла от мужа, потом вышла замуж за другого. За первого выходила, когда ей еще не было и двадцати — очень не хотелось возвращаться из университета в отчий дом. Собственный эмоциональный опыт — девочки, девушки, жены, матери, дочери, любящей женщины, нелюбящей женщины, любимой, нелюбимой, стареющей, переживающей утраты — основа прозы Манро, фундамент отведенной ею для себя территории, географически размещающейся между Онтарио и Британской Колумбией. Сюжетно территория эта, может, и невелика, но разнообразие душевных состояний, описываемых Манро, — под стать огромным канадским просторам.

Считается, что она пишет рассказы, хотя по емкости это почти романы. Причина недоразумения отчасти в том, что по-английски слово «новелла», хоть и существует, но употребляется редко. Сама Манро признается, что долгие годы пыталась написать роман, но не доходила до нужной длины. Теперь она уже знает, что у нее — такие рассказы, хотя для рассказов в них много лишнего. Вместо фабулы, аккуратно развернутой на небольшом пространстве, в удачных случаях оставляющей ощущение изящества, в неудачных — зажатости, в лучших рассказах Манро на сорока-пятидесяти страницах невероятным образом умещаются предыстория героини, ее выбор, его последствия, окружающие ее люди, комментарии, отступления, размышления, часто параллельные судьбы разных героинь и почти всегда — разрывы сюжета на много лет.

Один из самых известных рассказов Манро — «Нищая дева» из сборника под тем же названием (с подзаголовком «Рассказы о Роуз и Фло»), опубликованного в 1978 году и в 1980-м попавшего в число претендентов на Букеровскую премию. Его сюжет — архетип бесчисленных историй о девушках, которые благодаря выигранной стипендии поступают в университет и вырываются из своего бедного и убогого окружения. «Нищая дева» — ироническая отсылка к картине прерафаэлита Эдуарда Берн-Джонса, где изображены герои английской народной баллады: король Кофетуа и красавица-нищенка, которую он полюбил. Этот жестко построенный рассказ не только рисует два совершенно разных мира, к которым принадлежат одаренная, но грубоватая в своей живучести Роуз и влюбленный в нее интеллигентный аспирант и богатый наследник Патрик, не только демонстрирует смятение и даже отчаяние совсем не любящей Патрика Роуз и ее попытку порвать с ним, но и анализирует неудачу этой попытки, и последующие десять лет несложившейся семейной жизни, и случайную встречу в аэропорту через девять лет после развода, когда по скроенной Патриком гримасе Роуз понимает, сколько зла ему причинила.

Разрывы во времени — важная для Манро часть сюжетосложения. Жизнь человеческая представляется ей состоящей из нестыкующихся между собой кусков, и понимание прошлого отнюдь не означает, что тот человек, которым ее героиня или герой были прежде, мог поступить иначе, чем поступил. Жалость к Патрику, желание иметь его деньги, трусость, тщеславие, надежда на возможное счастье — вот объяснения, которые приходят Роуз на ум впоследствии, когда она думает, почему же она все-таки с ним не порвала. В решающий момент не смогла удержаться, бросилась к нему на шею и осталась с ним. Последствием этого импульсивного движения оказалась искореженная жизнь обоих. Ретроспективный взгляд помогает, хотя и не всегда, даже самому человеку разобраться в своих душевных движениях, а поскольку анализ душевных движений — это главная тема Элис Манро, она снова и снова возвращается к одному и тому же сюжету, всякий раз чуть по-иному его поворачивая, чуть меняя, как ученый, условия опыта, но, как писатель, заново погружаясь в страсти своих героев.

Экспозиция рассказа, который так и называется «Страсть», опубликованного в недавнем сборнике «Беглянка», во многом повторяет ситуацию «Нищей девы». В двадцатилетнюю официантку Грейс влюбляется обеспеченный молодой человек Мори, который к ее недоумению хочет на ней жениться. У Мори, как и у Патрика, высокий голос и самоотверженное желание беречь и холить девушку из совсем другого мира. Он представляет ее родителям, и Грейс влюбляется в его живую, тонкую, начитанную мать, которая позволяет ей в обеденный перерыв выбирать книги у них в библиотеке и обсуждает с ней «Анну Каренину». Но вот в День благодарения в доме появляется старший брат Мори Нил, сын его матери от первого, покончившего с собой мужа. И в ту секунду, как Грейс садится с подвыпившим Нилом в машину — она поранила ногу и он, врач, везет ее в больницу, чтобы сделать прививку от столбняка, — она ощущает, что за ее прошлой жизнью с грохотом захлопываются ворота. Вернее, так она описывает это впоследствии. «Но в тот момент грохота не было — просто внутри нее пробежала рябь согласия, и все права оставшихся в доме были безмолвно отменены». Стремительная поездка с Нилом в открытой машине похожа на секс, который она — с оберегавшим ее Мори — еще не узнала в реальности. Все дальнейшее: поцелуи, урок вождения машины, который дает ей Нил, его незаконные в праздник покупки спиртного, осознание страшной безысходности его тоски, которой ни Грейс, и никто другой помочь уже не может, обратный путь в девять миль, когда она, едва научившись водить, везет спящего Нила домой, прощание и на следующее утро весть о его самоубийстве — это драматические подробности, которые помогают Грейс понять, каким предательством себя стал бы ее брак с Мори. В начале рассказа, через сорок лет после описываемых событий, Грейс приезжает посмотреть на пейзажи и дороги, сыгравшие такую важную роль в ее жизни. Жизни, которую ей все-таки удалось построить по-своему — после разрыва с Мори она получила от его отца чек на тысячу долларов, и благодаря этим деньгам поворот в судьбе стал возможен без нежеланных отношений.

Еще в одном рассказе — «Семейные безделушки», — написанном от первого лица, социальная разница между героями ничуть не мешает их счастливому союзу — напротив, она радует героиню, которая мечтает перейти в другую среду, стремится осуществить свое призвание и разорвать с раздражающими и не понимающими ее родственниками. Но и в этом случае сознание социальной разницы никуда не исчезает.

Большое искушение сравнивать Элис Манро с Джейн Остин — та же работа на ограниченном пространстве человеческих отношений — «на двух дюймах слоновой кости», по которым автор водит «тоненькой кисточкой, так что после огромного труда и следов почти не остается», то же жесткое понимание финансовой зависимости, та же психологическая тонкость и остроумие при описании человеческой комедии, но только Элис Манро пишет после сексуальной революции, и ее героини — современные женщины, не стесненные ни религиозными, ни светскими условностями — ощущают себя вправе и с юности интересоваться сексом, и следовать своим страстям, и иметь семью и детей, и профессионально заниматься тем, чем хочется. Что отнюдь не делает их существование легче.

Свобода, однако, влечет за собой ответственность, и, возможно, ответственность помогает героиням Манро осознавать то, что с ними происходит или во всяком случае пытаться это делать. В рассказе «Крапива» женщина, которая разошлась с мужем и поселилась в другом городе, чтобы сосредоточиться на литературных занятиях, встречается с любовником и горюет, что гостящие у нее на каникулах дочки хотят домой — к папе. Но это лишь фон, на котором происходит ее случайная встреча с бывшим товарищем по детским играм, горячо любимым в восемь лет. Влечение к нему вспыхивает мгновенно и разгорается все сильней, но пламя страсти превращается в маленький «контрольный» огонек — он не может ответить ей взаимностью, и она не может на этом настаивать, узнав, что его связывает с женой общее горе — гибель трехлетнего сына, в которой отец считает себя виноватым. Любовь, которая не может воплотиться, которая знает свое место, размышляет героиня, почти нереальна. Она не рискует свернуть себе шею, превратиться в дурную шутку, просто печально сойти на нет — как сплошь и рядом бывает с любовью, заявившей о себе во всеуслышание. Она остается сладким ручейком, подземным источником, придавленным грузом молчания...

В рассказе «По-другому» женщина изменяет мужу:

Карту города, которую она до сих пор держала в голове, с маршрутами в магазины, на работу и в гости, вытеснила другая — карта обходных путей, выбранных под воздействием страха (не стыда) и возбуждения, карта ненадежных убежищ, временных укрытий, где они с Майлсом занимались любовью, часто слыша гул машин, голоса туристов или какой-нибудь семьи на пикнике. Точно так же и в самой Джорджии, смотрела ли она на своих детей, крутящихся на карусели, или нащупывала лимон совершенной формы в универсаме, жила другая женщина, которая всего за несколько часов перед тем визжала и металась на траве, на песке, на голой земле или, во время ливня, в собственной машине — женщина, которую с силой и торжеством доводили до безумия, и она плыла в пространстве и приходила в себя и возвращалась домой. Неужели это у многих так? Джорджия оглядывала других женщин в универсаме. Она искала признаки мечтательности, или щеголеватого вызова, или драматизма в том, как они одевались, в особом ритме их движений.

— Сколько таких? — спрашивала она Майю.

— Бог его знает, — отвечала Майя. — Проведи опрос.

Джорджия обсуждает свою измену с более опытной подругой до тех пор, пока любовник, поссорившись с нею, не становится любовником этой подруги. Тогда она ссорится с подругой — мстя ей, она в своем сознании мстит и любовнику. И здесь снова, как часто бывает у Манро, ситуация рассматривается ретроспективно: подруга давно умерла, героиня давно разошлась с мужем. Авторский комментарий, как будто во многом сливающийся с комментарием вполне способной к осмыслению происходящего Джорджии, ближе к концу и спорит с ним тоже. «Я никогда не была счастлива», — утверждает героиня, уходя от мужа. «Была», — возражает ей автор (или она сама через много лет?). Многослойность анализа — женщина смотрит на себя, смотрит на другую женщину, оценивает себя и другую в двадцать, тридцать, пятьдесят, та оценивает ее, автор изучает обеих — еще усиливается в тех новеллах, где Манро рисует параллельное существование разных героинь. Одна из лучших в этом ряду — «Ненавижество, дружество, ухажерство, влюбленство, замужество», давшая название сборнику 2001 года.

Злая шутка изнывающих от сексуального томления девочек-подростков, которые пишут любовные письма некрасивой и немолодой экономке от имени овдовевшего беспутного отца одной из них, кажется, не может привести ни к чему хорошему. Но приводит! Приводит потому, что человеческое стремление к любви, стремление помочь другому способно преодолеть равнодушие и глупость. Такой светлый вывод довольно неожидан для Манро, финалы рассказов которой, как правило, оставляют героиню хоть и поумневшей, но не обязательно счастливой. Но здесь главная героиня рассказа, экономка Джоанна — проще, наивнее, можно даже сказать примитивнее, чем обычные интеллигентные героини Манро. Сквозь многие рассказы проходит это столкновение тонкой и менее приспособленной к быту женщины с другой — более земной, хваткой, тверже стоящей на ногах, но зато и менее образованной, менее восприимчивой, менее деликатной. Однако в «Ненавижестве...» именно земная хватка Джоанны делает ее абсолютно необходимой человеку, которого она полюбила, и все ошибки и недоразумения, вызванные тем, что он, на самом деле, никогда ей не писал, оказываются совершенно неважны. С другой стороны, девочка Эдит, сочинявшая любовные письма от его имени, как раз принадлежит к автобиографическим героиням Манро, тем, которые благодаря своему уму и дарованию вырываются в другую жизнь — что чуть подросшая Эдит и собирается сделать через несколько лет. В девчоночьей игре, давшей название рассказу, число, полученное в результате сложения букв в именах девочки и мальчика, должно привести к ответу на вопрос, какой тип отношений ее с ним ожидает. Расстояние между тем, что вырисовывается в сознании девочек, и реальной жизнью взрослых и есть та ось, которая держит напряжение рассказа.

Женщина и секс, женщина и страсть, женщина и любовь — Манро виртуозная и оригинальная исследовательница этих сюжетов, но ее проза отнюдь ими не исчерпывается. Уже упомянутые «Семейные безделушки» — это почти «роман воспитания», новелла о становлении человека. Она тоже построена на параллельном движении судеб двух разных героинь и охватывает — как полагается роману — бóльшую часть их жизни.

Конец сороковых годов. Девочка-подросток, потом молодая девушка описывает свою двоюродную тетку Альфриду. Сперва — как залетную птицу из экзотического мира. Альфрида, в отличие от родителей девочки, живет в городе и ведет колонку в местной газете. Вернее, даже две: одну — «Городские сплетни» — под собственным именем, другую — «Страничка домохозяйки» — под псевдонимом. Альфрида ни капельки не похожа на других сестер отца. Приезжая в гости, она рассказывает байки, острит и рассуждает о политике. Она курит, и благодаря ей девочка впервые осмеливается закурить в присутствии родителей, что знаменует начало ее взрослой и независимой жизни. Потом тетка перестает приезжать — родственники отказываются принять ее друга, ведь Альфрида живет с ним не в браке, а просто так, и к тому же он, кажется, женат…

Ситуация меняется, когда девушка, получив стипендию, едет в университет — в тот самый город, где живет Альфрида. Днем она учится, вечерами работает в библиотеке, потом у нее появляется мальчик — навещать тетку ей некогда. К тому же ее новые друзья читают «Будденброков» и смотрят фильм «Дети райка» — а тетка по-прежнему сотрудничает в газете, которая кажется уже не средоточием кипучей городской жизни, а наоборот — пошлой и скучной. Только через два года, перед тем как выйти замуж и уехать из провинциального города, племянница навещает Альфриду. В этот момент их отношения решительно и навсегда меняются, и обе они это ощущают — Альфриду раздражает и новое искусство, которое увлекает молодую девушку, и ее интересы, а племянница уже настолько презирает тетку за косность, что не считает нужным с ней спорить.... Однако, когда друг тетки, молчаливый Билл, удаляется в соседнюю комнату и Альфрида провожает его «обеспокоенно нежным взглядом», женщины начинают вместе убирать со стола, мыть посуду, обсуждать семейные безделушки, доставшиеся Альфриде по наследству, и это несколько их сближает… Альфрида рассказывает историю трагической гибели своей матери, много раз слышанную племянницей, и добавляет прежде неизвестную ей подробность:

И в ту минуту, когда я ее услышала, что-то произошло. Как будто захлопнулась ловушка, чтобы эти слова удержались в моей памяти. Я еще не понимала, что с ними сделаю. Я ощущала только, как они меня подбросили и вынесли на свободу, где я немедленно стала дышать другим, мне одной доступным воздухом.

Рассказ, куда вошла и эта подробность, сообщает героиня, был написан лишь много лет спустя, когда как будто стало уже неважно, от кого она его услышала. Тем не менее впоследствии она узнает от отца, что Альфрида была на нее за публикацию этого рассказа сердита. Больше тетка и племянница не видятся. На похоронах отца рассказчицы, ставшей к тому времени известной писательницей, к ней подходит незнакомая женщина, ее ровесница, и сообщает ей что Альфрида — в доме для престарелых, а она — ее родная дочь, отданная при рождении приемным родителям и отыскавшая Альфриду только совсем недавно. Рождение незаконного ребенка в годы юности Альфриды было настолько предосудительно, что содержалось в абсолютной тайне.

Жизнь Альфриды, хотя об этом ничего не говорится, ретроспективно освещается новым светом. Неведение племянницы обнаруживает пределы ее понимания, глубину ее эгоизма. И все же рассказ кончается не этим. Он кончается возвращением в прошлое и описанием счастливого одиночества, которое героиня испытывает, когда после визита к Альфриде слоняется по пустому воскресному городу и вдруг осознает свое призвание:

Я не думала о рассказе, который напишу об Альфриде, — не думала именно о нем — но о деле, которым мне хотелось бы заниматься и которое казалось больше похожим на выхватывание чего-то из воздуха, чем на сочинение историй. Шум стадиона по радио доносился до меня как мощные сердечные удары, полные печали. Чудесные, ритмично звучащие волны с их далеким, почти нечеловеческим согласием и жалобой.

Этого мне хотелось, этому я собиралась посвятить себя, такой должна была быть моя жизнь.

Правомерность эгоизма героини не перечеркивает трагедию несчастной Альфриды, наоборот — существуя параллельно, жизни двух женщин оказываются зависимы друг от друга. Решения, определяющие судьбу, принимаются не в абстрактной пустоте, а в столкновениях с другими людьми, и раскачиваясь на эмоциональных качелях отношений, человек и реализует себя так или иначе. Сознательное поведение в любой сфере жизни, как будто говорит Манро, вырастает из инстинктов, эмоций, жажды подражать или отталкиваться, осознанных и неосознанных желаний.

Конечно, тема отношений мужчины и женщины никогда полностью не уходит из прозы Манро. Там, где она не на поверхности, она существует скрыто в виде вековой женской мудрости, приобретаемой каждой женщиной по ходу жизни. В «Семейных безделушках» друг Альфриды, Билл, оказывается красивым, но несколько увядшим человеком утомленно-любезной наружности, который «умел так наклоняться к женщине, словно намекал, что знакомство сулит удовольствие и ей, и ему». Однако за обеденным столом Билл молчит, и невзирая на все усилия Альфриды, общий разговор не завязывается:

Я не поддержала беседу не от невежливости и не потому, что мне было скучно (то есть невежливость не выходила за рамки того, что мне было тогда свойственно, а скука была не больше ожидаемой), но поскольку не понимала, что мне следует задавать вопросы — практически любые вопросы, лишь бы втянуть робкого мужчину в разговор, вытащить его из погруженности в себя и закрепить за ним некий авторитет, то есть сделать его хозяином в доме. Я не понимала, почему Альфрида смотрит на него с такой энергично подбадривающей улыбкой. Весь мой опыт поведения женщины с мужчинами — женщины, слушающей своего мужчину и надеющейся, надеющейся изо всех сил, что он сумеет утвердить себя, так что можно будет на законном основании им гордиться, был еще впереди.

Это женское знание мужских (и женских!) слабостей постоянно присутствует в суховато-сдержанной, но неожиданно остроумной прозе Манро. Остроумие чаще всего вырастает из зоркости и наблюдательности, как, например, в рассказе «Майлс-сити, Монтана», где есть такой диалог между супругами, отправившимися с детьми в поездку на машине:

Я приготовила бутерброды с арахисовым маслом и мармеладом для детей и с лососем и майонезом — для нас. Но не положила внутрь листья салата, и Эндрю расстроился.

— У меня не было салата, — сказала я.

— А что, купить нельзя было?

— Пришлось бы покупать целую упаковку ради нескольких листиков в бутерброды, и я решила, что не стоит.

Это была чистая ложь. Я просто забыла.

— С салатом гораздо вкуснее.

— Я не думала, что это так важно. — Помолчав, я добавила: — Не сердись.

— Я не сержусь. Я просто люблю бутерброды с салатом.

— Я не знала, что это настолько существенно.

— А вот если бы я не налил бензина в бак?

— Это не то же самое.

Отношения между супругами не главная тема этого рассказа, сюжет его в другом, но именно ее подспудное присутствие придает рассказу в семнадцать страниц «романную» емкость. Точно такой же эффект создает в еще более коротком рассказе «Спутники Юпитера» наблюдение героини за тем, как ведет себя младшая дочь, приехавшая в аэропорт ее встречать вместе со своим молодым человеком:

Джудит подалась вперед и коснулась руки Дона. Я узнала это прикосновение — просьбу о прощении, взволнованное желание успокоить. Так касаются мужчины, чтобы напомнить ему, что ты благодарна, что ты понимаешь: он делает ради тебя что-то такое, что ему делать скучно или что слегка угрожает его достоинству. Внуки не состарили бы меня сильней, чем это прикосновение моей дочери к мужчине — к мальчику. Я почувствовала ее волнение и огорчение, могла предсказать ее услужливые ласки. Мой прямодушный, коренастый, светловолосый, откровенный ребенок. Почему я думала, что она этого избежит, что она всегда будет открытой, крепкой, полагающейся только на себя?

Рассказ «Спутники Юпитера» совсем не о дочерях — он об умирающем отце. Но отношения с родителями и отношения с детьми у Манро часто переплетаются. В последние годы она стала больше писать о болезни, смерти, утратах, но и прежде в картине жизни, рисуемой ее прозой и несомненно восходящей к собственному опыту, всегда присутствовали: мать — как правило, болеющая или рано умершая, отец — одновременно и близкий, и далекий и мачеха, вызывающая разом ненависть и жалость. В «Спутниках Юпитера» героиня беспокоится об отце, которому предстоит серьезная и, по-видимому, смертельная операция, но одновременно — и о старшей дочери, которая не желает иметь с ней дела: «Николь хочет побыть incommunicado»[2], — сообщает матери младшая дочь Джудит. Это рассказ 1982 года. Через двадцать лет писательница возвращается к обеим этим темам в цикле рассказов о Джулиет[3] , но связывает их еще более драматично. Нежелание Николь общаться с матерью, да и вообще ее стремление уйти от внешнего мира, намеченное в «Спутниках Юпитера», в более позднем рассказе «Молчание» оборачивается внезапным разрывом двадцатилетней дочери с матерью. Этому рассказу цикла предшествует рассказ «Скоро», где описывается, как в конце шестидесятых годов Джулиет с полуторагодовалой тогда дочкой приезжает к родителям в провинциальный городок, где ни ей, ни даже им не могут простить, что она живет с мужчиной вне брака. Каким косным кажется ей все вокруг по сравнению с ее собственным смелым и современным подходом! У нее возникает чувство отчуждения от любимых родителей, особенно от больной матери, которая принимает у себя священника и, похоже, вдруг перед смертью уверовала в бога. Джулиет не в силах даже посочувствовать материнскому одиночеству, и впоследствии казнит себя за это. Проходят годы и ее собственная любимая дочь, передав через чужих людей, что ее жизни недоставало общения с вышними силами, уходит сперва с какой-то сектой, а потом просто исчезает из жизни матери навсегда. Вина детей перед родителями, родителей перед детьми, невозможность полного взаимопонимания ни с теми, ни с другими — это еще один экзистенциальный круг, который постоянно занимает Манро.

В англоязычных странах принято всех мало-мальски заметных авторов рассказов уподоблять глубоко почитаемому там Чехову. Разумеется, Элис Манро прямо называют «нашим Чеховым», а самые недавние отзывы добавляют к этому почетному титулу еще и признание ее «нашим Флобером». Натянутость подобных сравнений — очевидна, однако следует все же сказать, что, при всей горячей любви Манро к русской литературе, стремление к рациональному осмыслению чувств сближает ее, скорее, с французской традицией, идущей, может быть, даже не от Флобера, а от Мариво и тянущейся до сегодняшнего кинематографа, где циклы фильмов Эрика Ромера: «Нравоучительные истории», «Комедии и поговорки», «Сказки времен года» — представляют собой похожие попытки с почти научной точностью изучать и анализировать человеческое поведение.

Действие рассказов писательницы неизменно происходит в Канаде, и ее Канаду часто уподобляют то фолкнеровскому Югу, то Небраске Виллы Катер, которая в первой половине двадцатого века взахлеб, с чувством первооткрывателя писала об освоении новых земель американскими пионерами. В отличие от Катер, Манро описывает природу скупо, хотя и точно, но пространство между Онтарио и Британской Колумбией так обжито ее героинями, так насыщено их страстями, что действительно приобретает особую реальность мифа. Постоянно возвращаясь на ту же самую территорию, где иногда высвечены одни фигуры, иногда другие, но круг их известен и почти предсказуем, она создает в воображении своих читателей отдельную страну — Канаду Элис Манро.

«Свои» читатели полюбили Элис Манро давно и сильно — они читают ее рассказы, как только они появляются в «Нью-Йоркере» и других журналах, не дожидаясь выхода сборников. Манро постоянно изучают литературоведы и критики — в Канаде о ней написана, по меньшей мере, дюжина книг, десятки специальных статей. После публикации в 1996 году «Избранного» и особенно после уверенного мастерства двух последних книг, ее известность разрослась и стала превращаться чуть ли не в популярность — в западном мире явление опасное. В апреле этого года она, к своему изумлению, вошла в список ста самых влиятельных людей мира, ежегодно публикуемый еженедельником «Тайм», — вместе с Джорджем Бушем, Биллом Гейтсом и американской телеведущей Опрой Уинфри. По двум ее рассказам сейчас снимаются фильмы. Уже несколько лет идут разговоры о Нобелевской премии. Но русскому читателю пора с ней познакомиться не поэтому, а потому, что, подобно русской классике, ее проза наверняка продвинет его понимание человеческой природы и человеческих отношений.


  1. © Мария Карп, 2006
  2. Зд.: Вне общения (исп.).
  3. См. рассказ «Жребий» в настоящем номере «ИЛ».