Ясунари Кавабата скорее мастер деталей, чем рассказчик сюжетов. Он создает конфликты, ясность которых неочевидна, и ситуации, в которых ценен взгляд, а не итог — и в этом его обаяние. Повесть (или роман) «Тысячекрылый журавль» — это нечто вроде этюда, вышедшего за пределы холста. Действие произведения легко может быть изложено в нескольких абзацах, но более пристальный взгляд выявляет многоцветную жизнь иной природы, которая расцветает в деталях быта, оборотах речи, панорамах природы и движениях девушек, ведущих чайную церемонию. Здесь совершенно бессмысленно рассматривать сюжет отдельно от метода повествования, поскольку голые события книги были бы неотличимы от сценария низкопробного сериала, на одну серию которого их как раз бы хватило. Для общего представления можно сказать, что мы наблюдаем за жизнью молодого японца Кикудзи Митани, еще не сделавшего окончательный выбор в пользу европейского образа жизни и приверженного в той или иной степени традиционному японскому укладу. Он достаточно обеспечен и имеет большой дом с павильоном для чайной церемонией. В силу некоторых обстоятельств он оказывается вовлеченным в странные отношения с разными женщинами, среди которых как девушки, так и женщины, в частности, одна из любовниц его умершего отца. Добавлять к этому что-то еще ни к чему, иначе может создаться впечатление дешевого date sim’а, коим современный рынок японского масскульта просто завален. Книга Кавабаты не имеет ни малейшего отношения к «гаремному» жанру японского масскульта, как, впрочем, и к с эго-рефлексирующей литературе в западном стиле. Кавабата — сторонник созерцания и не дает приоритета попытке понять разумом. Его внимание к деталям способно даже устранить человека из поля читательского внимания.
Чашка от господина Оота перешла к его вдове, от нее — к отцу Кикудзи, а от отца — к Тикако. Из этих четверых людей двое — мужчины — уже умерли, а двое — женщины — присутствуют сейчас на чайной церемонии. Разве этого не достаточно, чтобы назвать судьбу чашки необычной?
Наверно, утренний туман омыл зеленые деревья. Наверно, потом он вошел в его голову и тоже все промыл там дочиста. В голове не осталось ни одной мысли.
За подобным смещением взгляда не стоит никакой философии. Точно так же здесь нельзя говорить о социальном поиске, устремленном к какому-либо решению. Удаленность от основ западной словесности приводит к торжеству литературы, существующей по другим, но не менее полноправным законам. Западная литература говорит так, чтобы это прозвучало отчетливым голосом индивидуальности. Кавабата говорит так, чтобы это не мешало услышать «голос бамбука, цветок персика», по названию одного из рассказов.
Обедненный прямой рефлексией, «Тысячекрылый журавль» тем не менее посвящен конфликту души. Кикудзи Митани пытается прояснять для себя ту ситуацию, в которой он оказался. Он окружен людьми и не может понять, в каких отношениях он находится или должен находиться с ними. Эти отношения мимолетны и в то же время прочны. Само название — тысячекрылый журавль — это, казалось бы, всего лишь рисунок, вышитый на дорожном платке одной из девушек. В то же время когда Кикудзи мельком видит его, он даже не догадывается, что его обладательница позже станет его женой.
На подобной связи событий, истончающейся до прозрачной нити случая, построена вся книга. То, что не договаривают короткие диалоги, в конце книги может договорить неожиданно пришедшее письмо. То, что скрывает чей-то облик, отзывается воспоминаниями, пришедшими из прошлого. Дождь, услышанный в телефонной трубке, легкие тени в пустеющем доме, распроданная утварь чайной церемонии — все это досказывает то, что могло быть недосказано. Но завершенной картины все равно не получается. Понятие логического итога чуждо книгам Кавабаты, и в этом особенность его бесконечно поэтической речи, уступающей право говорить кувшинам, цветам, морю.
Конечно, Кавабата может показаться несколько наивным. Полуаскетический традиционализм смотрится почти диссонансом с современной культурой Японии, которая очень хорошо осознала раздвоенность человеческой жизни между добром и злом и которая даже на уровне массовой культуры художественно освоила этот конфликт как никто другой. В литературе та же тенденция. Можно вспомнить зонд рефлексии, запущенный Мисимой в проблему нетрадиционной ориентации, или экзистенциально-гротескные исследования Оэ, находящего новые ситуации для изображения молодежи и депрессивной морали Японии, переживший атомную бомбу. Исканиям Кавабаты в этом ряду места просто нет, он существо с другой планеты. Но этим он и замечателен. «Тысячекрылый журавль» — это фигура умолчания перед лицом суетливой современности, но такое умолчание может сказать очень многое. Как говорил Кьеркегор: «Молчание — это чары демона, и чем больше умалчивают о чем-то, тем ужаснее становится демон; однако молчание есть также взаимопонимание божества с единичным индивидом».