noblit.ru
По некоторым произведениям Сухбата Алфатуни, русского писателя, живущего в Ташкенте, может сложиться впечатление, что он воспринимает советскую эпоху как некое силовое поле. Героиня повести «Пенуэль» бросала в воду книги Ленина, чтобы не прорвало плотину и город остался цел. В «Поклонении волхвов» Ленин принимал форму октябрьской звезды и отправлялся в космос на околоземную орбиту. В этих фантазиях не обязательно искать восторг, но в них однозначно есть уважение, которое испытываешь к чему-то, что больше тебя. И вот в романе «Рай земной», который претендовал на «Большую книгу» в 2019 году, снова силовое поле. На этот раз поле как таковое – участок плоской земли на окраине города недалеко от польской границы. На этом поле в 1937 году были похоронены расстрелянные за якобы антисоветскую деятельность поляки. Обличение сталинской эпохи давно уже стало общим местом в русской литературе. Поэтому, когда появляется очередное такое произведение, впору задуматься, не дань ли это «модной» теме.
Расстрел поляков в ходе некоего «Польского дела» - это, безусловно, самая важная и серьезная тема «Рая земного». Однако она упрятана в совершенно второстепенный служебный сюжет, отчего роман нисколько не выигрывает. Гораздо больше, чем полякам, автор уделяет внимание двум женщинам – Плюше и Натали. Плюша – это уменьшительно-ласкательное от Полины Круковской, как в действительности зовут эту женщину. И это совершенно оправданно, потому что она всю свою жизнь живет в некоем уменьшительно-ласкательном мире, где о ней заботится мама, а сама она совершенно не имеет представления о реальности. Плюша росла как раз с матерью, отец оказался ненадежным. Увлечений у нее никаких, кроме вязания. Ничем не интересуется, ничего не знает, нигде не бывала. С мужчинами не ладит, да и детей иметь не может. Но поскольку чем-то заниматься все же надо, она пишет дипломную работу об одной картине, которая хранится в местном музее. Ее руководитель – это профессор Карл Семенович, который занимается много чем – и музеем, и детской изостудией, и обучением студентов, и научной работой. Со временем между Плюшей и профессором устанавливаются отношения почти как между дочерью и отцом. Она часто бывает у него дома, обедает и помогает с кое-какими делами. Защита диплома прошла на отлично, но после к Плюше подошел некто Геворкян Ричард Георгиевич, тоже местная знаменитость и специалист по театральному делу. Ему, признался он, понятно, что диплом Плюше написал Карл Семенович и что ученого из Плюши не выйдет. Поэтому почему бы ей не перейти к нему работать в архив? Все это происходит на фоне мутной истории с пощечиной, которую Геворкян дал Карлу Семеновичу за то, что тот якобы (или не якобы – до конца непонятно) доносил на поляков во время допросов. Плюша теперь мечется между двух мужчин, она работает в архиве для Геворкяна и ходит проведать Карла Семенович, у которого после пощечины случился инсульт.
Именно через ее совершенно пустую жизнь мы и соприкасаемся с историей «Польского дела», когда Плюша перебирает архивные документы. Нельзя даже сказать, что мы погружаемся или хотя бы знакомимся с этим делом, мы именно соприкасаемся. Все, что есть у читателя, - это протоколы пары допросов поляков, пересекших границу СССР, несколько отрывков из дневника венеролога, а после православного христианина Фомы Голембовского, который написал версию Евангелия для детей, и главы этого детского Евангелия. Фома Голембовский – это и есть та фигура, на которой держится роман, который иначе имел бы весьма ограниченную художественную ценность. Голембовский размышляет о плоти и грехе, и о сифилисе как Божьем наказании. Вероятно, он и к вере пришел потому, что не мог объяснить наблюдаемые болезни одними только вирусами и инфекциями. Сексуальность для него однозначно греховна, хотя относится он к ней с особым родом жалости, рождающей уважение. Поскольку Голембовский безвинно пострадал при Сталине, теперь православные активисты хотят его канонизировать. Но официальная церковь пока не спешит: кандидат недостаточно достоин, к тому же позволял себе не совсем ортодоксальные суждения о религии. И главное, непонятно, что будет с полем, на котором похоронены расстрелянные поляки. На нем вроде планируют возвести торговый комплекс, а Геворкян изо всех сил этому сопротивляется, пытаясь добиться разрешения на раскопки.
Вторая героиня – это Натали. Фигура совершенно балластная, подруга Плюши. Она как раз экстравертна и, в отличие от Плюши, имела любовные приключения, была замужем, родила детей. Занималась бизнесом, имела хватку, умела общаться, но прогорела. Торговала шинами, лесом, шоферила. Много событий было в ее жизни, но как-то поверхностно пишет об этом Афлатуни. Все это стандартная история. Натали постоянно подбивает Плюшу на разные приключения, а Плюша постоянно отказывается. Так или иначе, после смерти матери у Плюши и нет никого, кроме Натали.
Жизнь этих двух женщин, совершенно безыскусная и безвкусная, заполняет большую часть текста. Особую жалость, почти брезгливую, вызывает Плюша, этот великовозрастный одуванчик. Как из такого блеклого типа вообще можно сделать романный персонаж? В детстве она жалела сдутые шарики, но и позврозлев зрелости не приобрела. Будучи уже второкурсницей, она боится есть рыбу в гостях у Карла Семеновича. Еще бы, ведь обычно мама очищала ей рыбу от косточек, «а тут спасения ждать было неоткуда». Пришлось от рыбы отказаться. Когда Натали предлагает ей принять ванну и расслабиться, Плюша тоже боится. Ведь «там можно обжечься водой, можно глубоко задуматься и утонуть». Боится она не только ванны, но еще милиционеров (это можно понять) и (!) турникетов, ведь турникеты «могут защемить, зажать что-нибудь…» Она и живой-то себя чувствует только тогда, когда рядом есть те, кто ее оберегает – мама, Карл Семенович, Геворкян или Натали. Такой мы и видим эту бесплотную, не имеющую никаких интересов женщину. Вот она вяжет, вот ест булочку, а вот ест арбуз. Она вообще-то не хотела его есть, но все равно принялась за него, потому что у нее «горе». А вот она покупает шоколадные пряники, чтобы побаловать себя после болезни.
В литературе бывают идейные герои, то есть носители идей, так вот Плюша и Натали - это антиидейные герои. В их душе нет той искры, которая позволяет чем-то последовательно увлечься. Они не способны ничему посвятить жизнь. «Рай земной» - это летопись обыденности, и в ней нет ничего очаровательного. Плюша и Натали проживают мелкие жизни, в которых нет ничего героического. Эту утомительную жвачку повседневности невозможно оправдать никакой художественной задачей, потому что польская тема здесь стоит совершенно особняком. Плюшу, пусть она и работает с архивами, язык не повернется назвать «носительницей памяти о прошлом». Да и сами поляки как-то проходят по периферии поля зрения. Их жизнь выхолощена, мы ничего о ней не узнаем, и от них остаётся только символ жертвы. Что касается темы веры, то религиозная ориентация Афлатуни не способна родить полноценной религиозной мысли, как максимум только примитивную притчу. Все жизненные наблюдения Фомы Голембовского, претендующего на каноническую святость, сводятся к банальности: раньше в Эдемском саду человек был творением Бога и сам творил, называя мир вокруг себя; теперь же, изгнанный из рая, он не творит, а только отражает. «Рай земной» стал очередным романом об аде 1937 года, во всяком случае именно об аде сообщает Геворкян своей подопечной Плюше. 1937 год был настоящим адом, говорит он, в котором была своя адская логика. А сейчас время такое, что никому уже и правда не нужна. Но, увы, в этой книге Афлатуни не делает никакой художественной работы по осмыслению того периода советской истории и повторяет общеизвестное. Героизация жертв – это, может быть, и не бессмысленная гуманистическая практика, но в русской литературе уже наблюдается инфляция этой темы. Модно все ругать. Вот и Афлатуни как будто увлекся модой. В общем, «Рай земной» значительно слабее «Поклонения волхвов» и ранних повестей.
Сергей Сиротин