noblit.ru
Андрей Платонов закончил повесть «Котлован» в 1930 году, когда уже всем стало понятно, какой курс избрала молодая советская власть. В отношении к ней писатель избрал довольно сложную позицию. Он не прославляет ее, но и не приходит к жесткой антисоветской критике. Он хочет ее понять, раскрыть мотивы, обнажить суть ее устремлений и показать ошибочность этого пути. В «Котловане» Платонов не пишет о голоде, массовых расстрелах и произволе властей, но тем не менее реалии тех лет вырастают перед глазами читателя без прикрас: раскулачивание, взаимное недоверие, насильственное уравнивание и вообще какой-то постоянный смертный дух на пути к декларируемому всеобщему счастью. Для Платонова проект советской власти всем хорош, кроме одного – он не дает ощущения истины. А если нет истины, то и здание не построишь.
В «Котловане» автор предложит нам модельную ситуацию, изображающую этот проект в миниатюре, но населит ее вполне реальными людьми, и самым реальным в них будут их страдания. Где-то на окраинах некоего города власть задумала построить гигантский дом для пролетариата. Прекрасная идея, ни на йоту не отходящая от идеала прославления труда. Разве не замечательно, что все рабочие города будут жить в одном месте? Никакого буржуазного разделения и проявлений самоволия. Строительство любого здания начинается с котлована, вот об артели землекопов в повести и пойдет речь.
К ней присоединится рабочий по фамилии Вощев, которого уволили с механического завода за «задумчивость и несоответствие темпам труда». Вощев не плохой человек, он скорее «не соответствующий». Начальство требует самозабвенно трудиться, а Вощев расстроен и подавлен. Ум его беспокоен, к жизни доверия нет, да и с прошлым примириться не получается. Вряд ли он читал Шекспира в оригинале, но, по-видимому, можно предположить в нем высокие моральные качества, поскольку он не эгоист. Он пребывает, как пишет Платонов, в «сухом напряжении сознательности» от размышлений о том, полезен ли он или мир без него обойдется.
Вообще «проблема» Вощева именно в том и состоит, что он слишком много думает. Это ему и вменяют в вину, не понимая. Вощеву нужны истина и счастье, но не для праздной лени, а как раз для того, чтобы лучше работать. Руководство завода, в свою очередь, объясняет ему, что счастье само произойдет от труда, но Вощеву такой взгляд кажется малообоснованным. Он не понимает самой цели такой жизни. Если заниматься только тем, что бесконечно строить, где же тогда место самому человеку? Разве сам он от такого строительства не уменьшится? Бесконечный труд забирает у человека излишки жизни.
Так возникает конфликт Вощева с новой реальностью всеобщего трудового порыва. Адаптироваться наш герой не может, в итоге в его теле возникает слабость, отчего работает он только хуже. Вообще Вощев глубоко прозрел сущность психосоматических связей тела и души. Люди вокруг, по его мнению, живут автоматически, поскольку не обрели истины. А вот если обрести ее, то есть научить душу счастью, то и тела будут здоровы. Более того, не сами люди потеряли истину, а скорее кто-то извне ее изъял. Может, это советская власть? Прямых обвинений, впрочем, нет. Сам Вощев истиной тоже не обладает. Он настолько ослаб без смысла жизни, что считает себя способным только думать, но не существовать. Он как будто ждет, что мир станет понятнее, и прячется в своем теле, где как будто есть еще что-то тихое и нетронутое. Истины там нет, но она как будто еще может туда прийти.
В артели землекопов Вощева не понимают. Зачем ему истина? Чтобы ублажить свой ум? Тогда это эгоизм. Нужно не ум ублажать, а менять мир, тогда и придет счастье. Пролетариату полагается не истина, а движение, а там, может, и истина попадется на пути. Вощев после таких споров вынужден признать, что у землекопов истина есть. По идее она равнозначна вечному счастью, но тогда почему они угрюмы, худы и измождены? Может, они и узнали смысл жизни, но научиться наслаждаться ею так и не научились. Вощев не стремится их переубеждать. Более того, он готов жить и терпеть вместе с ними, а потом и умереть тоже. Правда, хватает его ненадолго. Окончательно истощившись от жизни без цели, он согласен пойти побираться по колхозам, лишь бы не рыть бессмысленно землю. Мир для него представляет собой коллекцию фактов меланхолии. По этому миру разлито пустое терпение, все пребывает в середине времени и движения, осталось лишь направление, но это направление Вощева едва ли устраивает, ведь в нем нет истины. Что-то, может быть, и рисуется вдалеке, но оно недостижимо и несбыточно. Вероятно, истина когда-то существовала, но теперь она уничтожена и превращена в ничто. В чем смысл труда? Трудишься и трудишься, а потом помрешь. С такими перспективами лучше вообще не становиться взрослым, а может даже и не рождаться. Да и всегда ли полезен труд? В «Котловане» хорошо описана закалка в кузнице одного инструмента, когда рабочие трудились по совести, но при этом не знали азов технологии, что делало их усердие совершенно бессмысленным.
Может показаться, что Вощев единственный страдающий персонаж в повести. Но, по-видимому, обладание истиной относится только к безымянным землекопам, те же, кто названы по имени, тоже страдают. Например, землекоп Козлов, который работает даже хуже, чем Вощев. Он тоже слаб, его сердце еле бьется, и он мечтает, что у него останется хотя бы частичка этого сердца, чтобы с ним войти в светлое будущее. Может, именно эта вера в будущее позволяет ему изредка переживать острые моменты счастья, толкающие его на подвиг.
Другой герой – инженер Прушевский, который и придумал общепролетарский дом. Он охвачен своей идеей и представляет себе величественные математические расчеты, которые лягут в проект здания. Но даже этот энтузиаст ничего не может сказать о счастье будущих жильцов. Уже сейчас он испытывает опасения: а вдруг в его великом доме будут жить люди без души? Вдруг его труд будет напрасным? Тоска его так велика, что он хочет умереть. Горизонты грандиозного будущего никак не отзываются в его душе, для которой этот мир бесконечного строительства попросту скучен, а места для надежды нет.
Платонов не дает утвердиться идеалам советской власти в сердцах некоторых из своих героев, но это не значит, что эти герои вредители и саботажники. Сложность и неоднозначность ситуации в том, что они искренне хотят послужить Родине. Если надо копать котлован, они готовы это делать сверхурочно, объясняя это тем, что они, в отличие от животных, могут жить ради энтузиазма. Даже сомневающийся Вощев молотит мерзлый грунт, надеясь, что в построенном доме люди будут спасены от невзгод.
Впрочем, какое счастье может быть у Платонова, когда он так много пишет о символах смерти? Вот в артели землекопов появляется девочка Настя, мать которой, бывший «буржуазный элемент», погибла от истощения. Для девочки Насти находится удобный гроб, в котором она будет спать, и другой гроб для игрушек, своего рода красный уголок. Но как воспринимают смерть сами герои «Котлована»? Как некий момент торжества, который нужно подчеркнуть в процессе коллективизации.
Герои этой повести люди, по всей видимости, простые, малоинтеллектуальные и грубоватые. Когда кончаются аргументы в споре, они могут ударить друг друга в живот или в челюсть. Но они не животные. Этих неимущих обитателей социального дна Платонов наделил не только энтузиазмом, но и очень обостренным сознанием, для которого всегда есть высшая задача. И одна из этих задач – силой убрать тоску. Работящие землекопы почти радостно берутся за дело, но не могут понять, почему все так грустно кругом. Неужели есть кто-то, кого не вдохновляет пятилетний план? Тогда, может, таких элементов нужно насильно превратить в рабочий класс? В этом и трагедия: советские энтузиасты считали, что заражать энтузиазмом других следует силой. Даже сырость и холодный ветер называются активистом «дезорганизацией», то есть ненастная погода обвиняется в саботаже. Есть даже еще более далеко идущие выводы. У Платонова ощущается, что революция после победы посчитала себя вправе распоряжаться не просто властью, а самой жизнью как биологическим феноменом. Как, например, инвалид Жачев, один из самых недовольных героев повести, называет детей? Он называет их «нежностью революции». То есть дети – это не маленькие люди, которых ждет будущее, это предикат революции. Жачев вообще хочет убить всех врагов социализма и оставить в живых как раз «пролетарское младенчество».
Описанные в «Котловане» люди не только сознательны, но и просто запуганы новой реальностью. Когда одного мужика бьют, например, он боится уклоняться от ударов, чтобы не подумали, будто он зажиточный. И есть чего бояться. Когда у крестьян забирают двор и землю, и они целуют колья на этом дворе, не желая расставаться с собственностью, их за это наказывают. Крестьяне даже лошадей не кормят, потому что не хотят отдавать их в коллективное пользование, пусть уж лошади умрут или их съедят. У имущества теперь нет родителей, оно стало сиротой. Только ничего не чувствуя, только ощущая себя прахом, крестьяне готовы вступить в колхоз. И необразованность вовсе не мешает им прозревать суть революционных преобразований. Логика элементарна: власть хочет везде создать колхозы на месте единоличных хозяйств, но тогда вся республика станет колхозом и, следовательно, одним большим единоличным хозяйством.
Не только крестьяне, но и простой прохожий может пострадать в это новое время. Теперь нельзя даже иметь выражение чуждости на лице – за это могут задержать. Боятся и энтузиасты. Активист, например, в свое время очень хотел похвалы за свою идеологичность и как-то объявил себя умнейшим человеком на селе. В ответ на это один мужик ответил ему: «Тогда я баба!» С тех пор активист уже не так стремится к признанию. Но укорять себя не перестает. Ведь он мог бы целые эшелоны народу отправлять в социализм, а по факту возится в каком-то маленьком колхозике. В «Котловане» вообще много сатирических зарисовок на тему реалий молодого советского государства, которые читаются как горькие анекдоты, от которых совсем не смешно. Так, например, один землекоп объясняет девочке, что мухи зимой бывают от кулаков, на что девочка отвечает, что тогда, значит, мух необходимо уничтожить как класс. Но даже со всем неподдельным энтузиазмом трудно угодить новой власти. Ведь для нее массовый переход мужиков, которые ранее имели средний достаток, в колхозы, наоборот, только подозрителен. Разве не хочет мужик таким образом разложить колхозное руководство и саму идею изнутри?
Что такое страдания тела от недостатка истины? Это невроз святого. Вощев, конечно, не святой и никакого реального блага для других не делает. Но его простой мужицкий ум заболевает от болезни, которая присуща идеальным людям. «Котлован» - это не утопия и, может быть, даже не антиутопия. Это хроника восприятия реальности внутри громадного социального эксперимента, которым оказался советский проект. Позитива у Платонова почти нет, так что определенная антиутопичность происходящего все же налицо. То, что можно было бы счесть позитивом, а именно искренние трудовые порывы, подточено глубокой меланхолией и сомнениями, и всюду видны тени невыдуманных смертей. Судит ли Платонов советскую идею? Может быть. Но скорее он просто не понимает ее в ее практических аспектах. Если идея так радужна, то почему кругом невыносимая тоска? Но герои писателя – это тем не менее не фельетонные карикатуры, а что-то вроде сложных разрушающихся механизмов сознания, которые ломаются от нажима со стороны навязываемого идеала. Поэтому, может, идея советского проекта и хороша сама по себе. Но ее реализация, в которой не нашлось места истине, оказалась не просто неработающей, а именно страшной. Платонов описал нервный мир на пороге полного истощения, никакого счастья здесь нет.
Сергей Сиротин