Два мира. Александр Солженицын. Раковый корпус

Роман «Раковый корпус» Александр Солженицын написал в 1960-х. Книгу должны были опубликовать в Советском Союзе, но в последний момент хода публикации не дали. Набор был рассыпан. Причина понятна: неудобная лагерная тема. Слишком явно, слишком подробно вырастают перед глазами читателя образы вчерашних заключенных и ссыльных. Нужно ли это было в СССР 1960-х тем, кто определял культурную повестку? Наверное, нет. Впрочем, тема лагеря в «Раковом корпусе» не основная. Не менее важна тема болезни и борьбы с ней. В «Раковый корпус» попадают разные люди. Увлеченные молодые геологи, не привыкшие попусту тратить время, уверенные в своей правоте доносчики, двадцать лет назад отправлявшие знакомых в лагеря, люди, вынужденные прогибаться под власть, чтобы дать детям дорогу в будущее, спецпереселенцы, работники, не имеющие семьи, а точнее, имеющие ее в каждом городе, куда они приезжают работать, и, конечно, врачи, у которых свои проблемы в жизни и которых тоже коснулась страшная история России – ссылки и недавняя война. Все они, как в классическом конфликтном романе, сталкиваются и отстаивают свою точку зрения.

Действие разворачивается в ташкентской клинике в 1955 году. В Ташкенте много русских и, разумеется, много узбеков. Узбеки не всегда понимают по-русски, а русские по-узбекски. Тем не менее, при лечении им приходится находить общий язык. Начинается роман с того, что Павел Николаевич Русанов с крупной опухолью на шее попадает в клинику. Ему заботит только один вопрос: рак или не рак? У него сильно болит шея, головой не повернуть, и мир, такой привычный и любимый по ту сторону опухоли, как-то сразу меркнет. Сразу понятно, что человек это не простой, а что называется со связями. Он сомневается, может, стоит поехать в Москву, сделать пару звонков, здесь в клинике ему не нравится – жить приходить в общей палате с разным сбродом, а он к этому не привык, хотелось бы отдельную палату. Более того, ему приходится лежать между двумя ссыльными. Разве можно «так перемешивать руководящих работников и социально-вредный элемент»? Тем не менее он остается и начинает получать лечение. Русанов работает в отделе кадров на некоем промышленном предприятии, заведует «анкетным хозяйством». Он убежден, что если правильно составить анкету, то о человеке все можно узнать. И если надо – посадить. В тридцатые он так посадил своего соседа по квартире. Тот ничего еще не сделал, но Русанов почувствовал «намерение совершить идеологическую диверсию», и отправил человека в лагерь на восемнадцать лет. Теперь, после смерти Сталина началась кампания по реабилитации и этого бывшего соседа выпустили. Русанов бледнеет при известии об этом. Он не понимает, зачем портить жизнь «нормальным людям» и заставлять их встречаться с осужденными? Пусть бы они там и умерли в лагере! А то ведь теперь получается, что сосед сможет и на старую квартиру претендовать и даже избить Русанова при встрече. Побоев-то больше всего он и боится и дрожит при мысли о том, что сосед непременно разыщет его здесь в Ташкенте и придет избить. Впрочем, жизнь его давно изменилась. Квартира у него новая, хорошо отделанная. Прекрасная семья, много детей. Один пошел по юридической линии, другая решила стать писательницей. Очень силен у Солженицына контраст между тем, как живет Русанов, чистейший приспособленец-доносчик, и теми, кто попал под удар сталинской машины. Для Русанова интересы государства выше всего. Вот как он вспоминает: «В то прекрасное честное время, в тридцать седьмом-тридцать восьмом году, заметно очищалась общественная атмосфера, так легко стало дышаться! Все лгуны, клеветники, слишком смелые любители самокритики или слишком заумные интеллигентики – исчезли, заткнулись, притаились, а люди принципиальные, устойчивые, преданные, друзья Русанова и сам он, ходили с достойно поднятой головой». Но и теперь везде в государстве враги, их надо выявить и посадить. Он первый готов это сделать! Он мечтает о введении публичной казни для спекулянтов, это могло бы «оздоровить общество». При этом сам он, не понимая своей мелкобуржуазности, мечтает о персональной пенсии. На это ему и указывают оппоненты в палате. Один из детей Русанова носит имя Лаврентий, то есть получается Лаврентий Павлович. Да, его назвали в честь Берии, но теперь Русанов немного переживает, ведь Берию сняли и теперь еще неизвестно, можно ли его имя вслух произносить. Хорошо, сын пойдет в военное училище, там по имени-отчеству звать не будут. Между тем дочь Русанова, начинающая писательница, выглядит как человек в полностью промытыми мозгами. Сын – еще сохраняет остатки человечности, по крайней мере, не стремится сажать всех без разбору, хотя имеет на то полномочия. Но отец тут же наставляет – надо, надо сажать, иначе не будет порядка в государстве! В общем, Русанов вызывает сегодня резкую неприязнь, хотя Солженицын в общем-то ничего прямым текстом не говорит против него. У него опять же только игра контрастов. Он просто предлагает посмотреть как живет Русанов, искренне убежденный в своей правоте, и другие.

Один такой другой – спецпоселенец Костоглотов. В годы войны был сержантом на фронте. Рыл землянки для офицеров, недоедал. За всю жизнь ни разу не то что не ел, а даже не видел обычного шашлыка. После войны его с группой товарищей-студентов арестовали за вольные речи по адресу Вождя. А Костоглотов всего-то вопрошал: и эту жизнь мы получили после войны? Хотелось бы чего получше. За такие речи он сначала был отправлен в лагерь, а затем «навечно» (именно так записано в документах) сослан в Уш-Терек. В поселении жить стало легче, и Костоглотов почти счастлив. Нет колючей проволоки, нет надзорных вышек, никто не шмонает, есть друзья, к которым можно прийти в гости попить чаю, впрочем, и будущего нет. Ему за тридцать, в университет уже не возьмут. Он обречен быть помощником землеустроителя. Но вот появляется опухоль и, получив разрешение комендатуры, Костоглотов прибывает в раковый корпус с намерением умереть. Но его, к счастью, спасают. В клинике он встречает подобие человечности. С медсестрой Зоей он даже целуется, а с врачом Верой Корнильевной строит дружеские отношения, выходящие за рамки отношений пациента и врача. Встречается он и с теми, кто сидел. Он узнает таких не по словам, а по интонации, по движению губ, по паузам. Есть нечто вроде тайного общества бывших заключенных. Костоглотов не спорит с ними – у них общая истина. А вот таких как Русанов любит позадирать. Чувствует он, что такие как Русанов – и есть виновники. Слепые, жалкие люди, любящие личную выгоду, и не понимающие, что они ломают чужие жизни.

Русанов и Костоглотов – два полюса, два мира, две правды «Ракового корпуса». Один – жертва, знающая цену жизни и простым радостям. Другой – не понимающий элементарного золотого правила нравственности: не делай другим как не хочешь чтобы делали тебе. Оба они защищают свою точку зрения, и нигде в этих спорах автор не вторгается с собственным голосом. Читатель должен сделать выбор сам. Даже о нейтральных темах Русанов и Костоглотов не могут договориться. Например, Русанов говорит, что про Льва Толстого все «раз и навсегда» сказали Ленин, Сталин и Горький. Костоглотов отвечает, что раз и навсегда ничего сказать нельзя, ибо тогда жизнь бы остановилась. В «Раковом корпусе» Солженицын следует своей любимой и главной идее о нравственном обществе. Строить нужно не общество счастья, так это тоже бэконовский «идол рынка», а общество, где люди взаимно расположены друг к другу.

Все книги Солженицына – это живейшие свидетельства о советской эпохе. «Раковый корпус» не исключение. Он не только о ссыльных и врачах, не только о методах лечения рака, он еще о том, как в продуктовом магазине моментально образуется толпа, если на продажу выставляют ветчинно-рубленную колбасу, да и ту лишь по килограмму на руки. Он о том, что врачи живут в коммунальных квартирах. О том, что старые заслуженные врачи лишаются советской системой частной практики, хотя врачи эти убеждены, что лишь плата за прием и конкуренция среди докторов могут спасти здравоохранение от утилитарного отношения к человеку. С горечью пишет Солженицын о своих коллегах-литераторах, хотя, конечно, никакие они ему не коллеги, а скорее люди с Марса. Юный герой «Ракового корпуса» взялся читать все книги, получившие сталинскую премию, но таких в год было до сорока. «Книг очень много издавалось, прочесть их все никто не мог бы успеть. А какую прочтешь – так вроде мог бы и не читать». Знает писатель и о современной моде: школьница Ася, приехавшая лечить заболевание груди, хорошо осведомлена о том, что сейчас популярен рок-н-ролл, но танцуют его только в Москве. Эта Ася говорит, что ее подруги-восьмиклассницы уже беременеют, а некоторые даже имеют сберкнижку и оказывают интимные услуги за деньги.

«Раковый корпус» - это полунемой вопрос, почему так получается, что «есть же люди, которым так и выстилает гладенько всю жизнь, а другим – все перекромсано». Говорят, дело в человеке. Но нет, думают герои книги, не только в человеке. Даже совсем не в человеке. Дело – в другом человеке, в твоем соседе. Вот реплика одного из героев: «Римляне говорили: testis unus – testis nullus, один свидетель – никакой не свидетель. А в двадцатом веке и один – лишний стал, и одного-то не надо». «Раковый корпус» - книга о том, о чем говорить запрещалось. А говорить надо, потому что «если десятки лет за десятками лет не разрешать рассказывать то, как оно есть, - непоправимо разблуживаются человеческие мозги, и уже соотечественника понять труднее, чем марсианина». Здесь два мира и две правды. Правда доносчика, почему-то не понимающего, что однажды донести могут на него, и правда ссыльного, который, ничего не имея и не имея даже перспектив иметь, способен переживать счастье. На чьей стороне Солженицын, думаю, пояснять нет нужды. «Все литературные трагедии кажутся мне смехотворными по сравнению с тем, что переживаем мы», - говорит одна из санитарок ракового корпуса, тоже сосланная. Однако книга лишена разоблачительной прямолинейности и призыва спешно что-то менять и всех наказывать. Она скорее об экзистенциальном опыте ссылки и болезни, о вере в чудо и знаках, которое это чудо иногда посылает.

Сергей Сиротин